Страница 5 из 26
Мудрец остановился напротив Александра и отпустил верблюжий хвост. Сложив руки на впалой груди, он чуть склонил голову, поприветствовал царя как равного.
– Кале! – произнёс он ровным голосом.
Александр нахмурился, не ответил на его приветствие, однако индусу, казалось, было всё равно.
Анаксарх привстал и выпрямился.
– Калан, – обратился он к индусу с подчёркнутым уважением. – Покажи царю, что есть его государство.
Шёпот удивления, недоумения, возмущения прокатился по залу, однако молчание царя заставило присутствующих угомониться. Все ждали, что же ответит Калан. Но мудрец без слов наклонился к иссохшей шкуре и перевернул её выпуклой стороной к полу. На открывшейся любопытным взорам поверхности кожи тёмной краской были нарисованы кривые линии. Можно было отчётливо различить несколько частей, а в пределах каждой из них выделялись надписи. У ближнего к царю края шкуры было небрежно выведено – Эллада; у другого края – Египет; а в третьей части – Индия. Посредине же бросалось в глаза написанное крупными буквами слово – Вавилон.
Заинтересованный Александр приподнялся на локте, ожидая разъяснений. Вместо них индус наступил на край с надписью "Эллада". Под его ступнёй он оказался прижатым к полу, а другие края и вся шкура как будто дико вздыбились. Мудрец убрал ступню, и шкура опустилась. Обойдя её к надписи "Египет", он наступил на эту надпись, и шкура поднялась другими краями. То же самое повторилось, когда он наступил на надпись "Индия". Царь помрачнел, закусил нижнюю губу, догадываясь, что будет дальше. Калан шагнул к середине шкуры и обеими ступнями встал на слово "Вавилон". Шкура приобрела устойчивое положение, края её лишь приподнимались над каменными плитами, застыв над ними. В гнетущем безмолвии индус сошёл с неё, подхватил хвост и невозмутимо потащил к дверям.
Когда он удалился за двери, и иссохшая шкура зашуршала в другом зале, Александр с неприязнью и презрением бросил Анаксарху:
– Ты это заранее подстроил! Как шут!
Философ поклонился ему по персидскому обычаю с нарочитой покорностью и возразил:
– Нет, Александр, это ты устроил так, что мы оказались в Вавилоне, как в ловушке твоих владений. Мы не можем уйти отсюда, если намерены сохранить все завоевания.
– Оставь эти аристотелевские софизмы, – в раздражении повысил голос Александр.
– Ещё недавно ты гордился, что был учеником Аристотеля, – сдерживая усмешку, заметил Анаксарх.
– Что толку в философии, – ответил Александр мрачно. – Вот она истина, – он схватил рукоять меча и вытянул его из ножен, обнажая острое лезвие. Затем вернул меч в ножны и протянул руку к Иолу. Виночерпий подал ему наполненную чашу.
Поднял свою чашу с вином и Анаксарх. Остальные последовали этому примеру. Александр откинулся на подушки, разглядывая блики отсветов на поверхности вина.
– А ты что молчишь? – внезапно спросил он Анасту.
– А что я должна сказать? – тихо ответила она.
– От безделья всё это, – не слушая её, вдруг резко заявил он не то своим мыслям, не то окружению. – Нужен враг. Нужен сильный враг...Иол! – окликнул он виночерпия. – Мне не нравится это вино.
Иол не стал возражать, забрал у него чашу, отошёл к неприметному светлокожему рабу и сделал распоряжение. Раб поклонился и удалился к выходу.
Антиген Одноглазый между тем обратился к Селевку, но так, чтобы его расслышал царь.
– Мы слишком быстро сделали невозможное.
– И оказались слишком далеко от Македонии, – задумчиво согласился Селевк.
Селевк тряхнул коротко остриженной головой, отгоняя грустные размышления, и они выпили.
Высокорослый раб тихонько зажёг потрескивающим огнём факела настенные факелы под масками безмятежного спокойствия, и игра красных отсветов словно оживила полые лепные глазницы. Зрелая гетера Телесиппа смотрела на удаляющегося раба, на царя в стороне, делала выводы из того, что показал Калан. Она с досадой оттолкнула влюблённого в неё Эврилаха, одного из приглашённых на пир ветеранов македонского войска.
– Пусть царь сам живёт в этой вавилонской клетке, – вдруг заявила она Эврилаху. И строго потребовала у Эврилаха ответа: – Ты записался в больные, как обещал мне?
Ветеран смутился, отвёл глаза и неохотно слегка кивнул.
– Моя честь... клятва воина...– пробормотал он, потянулся к пустому ритону, а затем к черпаку сбоку кратера с вином.
Телесиппа раздражённо пожала плечами, де, ей это всё равно.
Они не могли слышать разговоров в окружении Александра, а там Анаксарх громко объяснил царю, что не имеет ничего против Вавилона:
– … Мне здесь нравится, – закончил он. – И ночи теплее, чем в Греции.
Каллисфен , не скрывая, что недолюбливает собрата по философии, не без сарказма заметил, чтобы услышали многие:
– Конечно теплее. В Греции ты всю зиму ходил в изношенном платье. А здесь лежишь, укутанный тремя коврами.
Молодёжь в стороне вызывающим смехом поддержала это замечание.
На подиуме вновь звуками музыки отозвались струны кифар, и под ненавязчивое женское пение Александр погрузился в невесёлые думы. Он рассеянно покручивал свободной рукой небольшую греческую вазу с финиками, как если бы рассматривал изображённых на ней танцующих девушек.
– Пердикка! – вырвалось у него едва слышно.
Но Пердикка был увлечён тихим разговором с юной шаловливой гетерой. Та с грацией кошечки поднесла к его губам наполненный кубок. Он пригубил вина и отстранился, снял с пальца золотое кольцо и бросил его в кубок. Птолемей вынул из ножен меч, дотянулся до Пердикки, слегка ткнул остриём в его спину. Обернувшемуся товарищу он показал наклоном головы на царя. Пердикка тут же вскочил на ноги и, получив от виночерпия свою чашу, пробрался к Александру, опустился возле него на корточки. На губах царя блуждала улыбка, глаза его были подёрнуты светлой пеленой воспоминаний.
– Пердикка, – доверительно и мягко спросил он, – помнишь наши последние слова на земле Эллады?
От ответной улыбки лицо Пердикки светлело, помолодев на десяток лет. Забытая беззаботность промелькнула в серых глазах.
– Я спросил. "Ты раздал друзьям свои земли, стада – почти всё, что получил в наследство от отца. Но ты же наш царь. Что ты оставил себе?"
– Надежды, – как и тогда, ответил Александр.
Пердикка кивнул.
– Да. И я сказал: "Не нужны мне твои дары. Поделись своими надеждами".
– И было много весеннего солнца. И синее море искрилось, ласкало берег у наших ног и манило ступить на корабли... – Александр смолк, на глаза его наворачивались слёзы.
– И Буцефал перебирал ногами, волновался рядом, – продолжил Пердикка.
– И подплывали корабли с белыми парусами, тревожа кричащих чаек, – вмешался Клит.
– И с нами были Парменон с сыновьями, – раздался вдруг картавый голос Каллисфена позади Клита.
Напряжённое молчание оборвало воспоминания, тяжело повисло вокруг царя.
– Изменник, как и его сыновья, – объявил Александр холодно и жёстко.
– Лучший друг твоего отца, – невозмутимо возразил Каллисфен. – Несмотря на возраст, лучший друг твоих надежд.
Алексан др вскочил и, дрожа от гнева, схватился за рукоять меча. Его остановили Клит и Птолемей.
– Всё ему было мало! – прохрипел Александр. – Мало, что я одарил его наградами и отличиями больше, чем других! Так он распускал слухи, будто только ему я обязан своими победами!
– Достойная причина, чтобы обвинить в заговоре и казнить, – смело продолжил Каллисфен, ощущая молчаливую поддержку молодёжи.
Александр вместо дальнейших возражений неожиданно разразился громким смехом и обессиленный опустился на руно.
– Мы слишком быстро сделали невозможное, – опять произнёс Антиген Одноглазый.
– И слишком далеко оказались от Македонии и Эллады, – рядом с ним пробормотал Селевк...
...На верху пологого холма, вблизи короткой тени старой дикой алычи, из давно не знающей дождя земли торчали четыре копья, которые удерживали подвязанное к ним полотно из красного шёлка. Растянутое прямоугольником полотно укрывало от палящего солнца разостланный поверх чахлой жёлтой травы ворсистый ковёр и близких царю друзей и военачальников. Кто хотел, успели омыть лица и руки, и все они кое‑как устроились на ковре, захваченными у персов чащами из золота и электры черпали разбавленное вино из большого кратера. Они не скрывали весёлого облегчения воинов, которые недавно пережили смертельные опасности удачного для них сражения. Утоляя разбавленным вином жажду, они доедали жареного барана, уже основательно обрезанного походными ножами. Хруст и звучная работа здоровых челюстей не оставляли сомнений о волчьем голоде, кости и оторванные рёбра, небрежно обглоданные, отлетали и порой ударялись об уже разбросанные вокруг ковра.