Алмаз Чингиз-хана

Кроме атамана и подьячего, остальные у костра посмотрели на Мещерина. Тот вроде как не слышал вопроса.

– Другим путем возвращаемся, – оторвался от своих записей подьячий. И разъяснил Петьке подробнее, как учитель прилежному ученику. – К эмиру бухарскому Волгой плыли, через Астрахань, потом степями шли. А возвращаемся Сибирью.

– А‑а, понятно… – лениво согласился Петька, которому было все равно.

За полукруглым выступом плато сорвались и с частым стуком покатились по уклону камешки. В другой стороне раздался выстрел, затем послышался дробный стук подкованных копыт, который затих в удалении. Все потянулись к оружию, нестройно поднялись. Ждать пришлось недолго – из темноты, словно призрак, появился Борис с ружьем в руке. Никто его не расспрашивал, точно каждый уже решил для себя: будь что будет. Стали устраиваться на свои места. Присел у костра и Борис. Все молчали, не возражали. Только он и атаман, казалось, едва легли, сразу же погрузились в глубокий сон. Остальные засыпали и спали нервно, беспокойно; но этой ночью на жизнь часовых никто не покушался.

Едва начало светать, Борис тихо встал, проверил нож, зарядил ружье. Разбуженные часовыми, будто не доверяя ему, начали собираться Мещерин, за ним Румянцев. Борис глянул на обоих и не сказал ни слова; не дожидаясь, оседлал коня и повёл к самому пологому откосу. Они нагнали его. Осторожно спустились с плато и внизу уселись в сёдла. Не колеблясь в выборе направления, Борис направил коня на восток. Иногда он наклонялся к гриве, разбирался со следами на земле, тогда эти следы замечали и его спутники.

Когда солнце уже разбросало повсюду яркие пронизывающие воздух лучи и прохладные утренние тени, въехали в узкий распадок меж невысоких гор, словно изъеденных злыми степными ветрами, которые хозяйничали в другое время года. Борис остановил коня, вслушался в окрестные звуки. Прислушались Мещерин и Румянцев. До них доносились необъяснимые гулкие удары тяжелых камней о землю. Повторяя действия Бориса, они слезли с лошадей, повели их за поводья. Но вскоре стреножили и оставили под тенью свисающего с обрыва чахлого деревца.

– Убийствами он запугивает тебя, – внезапно сказал Борис шедшему следом Мещерину. – Что ему от тебя надо?

– Кто он? Я его не знаю, – на ходу поёжился Мещерин.

И едва не налетел на Бориса: так резко тот обернулся.

– Но он тебя знает.

Мещерин отвел глаза, снова твердо посмотрел перед собой.

– Я его не знаю, – повторил он. – Быть может, он болен жаждой кровавых убийств… Это же Восток!

Словно не желая слушать пустые слова, Борис отвернулся, зашагал дальше. За ним, обойдя Мещерина, последовал молчаливый Румянцев.

С ружьем в руке Борис передвигался осторожно и быстро. Удары камней были уже отчетливыми, близкими и странными из‑за равномерной повторяемости. Знаком руки он остановил шедших сзади и заглянул за слоистый выступ скалы. Глянул туда же и Мещерин. И узнал монгола, которого увидел на ярко освещённом участке довольно широкой расщелины. На его лошадь он едва не налетел в Бухаре, когда с приставленным соглядатаем эмира возвращался с шумного базара и заворачивал в тихую улочку. Но тогда монгол был невозмутимым степняком в темной одежде, а в седле представлялся выше ростом, чем оказался сейчас.

Он оголился по пояс и, в напряжении всех сил играя мышцами крепкого и выносливого тела, поднимал и бросал в стену обрыва скалы большие камни. После гулких ударов о стену камни скатывались к его ногам. Он опять поднимал их и бросал. В этих развивающих силу упражнениях была какая‑то неистовость, будто он представлял в том месте, куда бросал камни, главного врага своей жизни. Он был одних с Мещериным лет, но напряжённая окаменелость узкоглазого и широкоскулого, по своему красивого лица делала его взрослее царского посланника.

Борис прицелился и намеревался выйти из‑за выступа. Но опустил ружье, решив, что так пленить монгола не удастся. Из‑за его спины выглянул Румянцев, и под ногой стрельца предательски треснула корочка сланца. Если монгол и услышал треск, то не подал виду. Он прекратил свое занятие, после чего спокойно, не спеша удалился за скалу. Оставив Мещерина прикрывать их, Борис и Румянцев, крадучись, последовали за ним. Они осторожно пробежали вдоль расщелины, глянули за скальный откос.

Он сидел прямо на земле, по‑восточному поджав обе ноги, в тени сужающейся балки и к ним спиной и был укрыт с головой своим темным боевым халатом. Они тихо приблизились, и Борис прыгнул вперед, так что сидящий попал в окружение. Монгол шелохнулся. Борис разочарованно расслабился, стволом ружья приподнял, сбросил халат с, казалось, вросшего в землю валуна. Вдруг, осенённый догадкой, он отчаянно быстро побежал обратно.

Медленно приблизившись к шее Мещерина, остриё сабли ткнуло концом мочку его правого уха. Мещерин вздрогнул, резко обернулся. И попятился от страшной улыбки монгола.

– Ты, наконец, пришел, – растягивая слова, выговорил монгол. – Именно я, Бату, избавлю свой род от клятвы Бессмертному.

Не в силах оторвать глаз от острия сабли, Мещерин понемногу отступал, пока не упёрся спиной о неровный скальный выступ. Неприятный холодок пробежал по его телу.

– Нет, – Бату покачал головой. – Ты умрешь не сейчас. Последним из своих людей, когда обезумеешь от ужаса. Ты должен сполна заплатить за столетия верности древней клятве.

Мещерин не все понимал, что говорил Бату, но какой‑то мистический страх леденил его кровь. Продолжая дьявольски улыбаться, монгол взмахнул саблей, и Мещерин невольно откинул голову, больно стукнулся затылком о каменный скол. Он закрыл глаза, чтобы не видеть блеснувшее на солнце стальное лезвие; оно с хлестким свистом рассекло воздух у его подбородка.

Свист клинка у его лица повторялся раз за разом, Бату с упорством безумца продолжал играть смертоносным оружием, нисколько не утомляясь этим занятием. Он словно наслаждался мертвенной бледностью Мещерина, сжавшего пальцы в кулаки, но беспомощного, как никогда в прежней жизни. Вздрогнув от раскатистого выстрела и от царапины, словно когтём хищника оставленной пулей на его скуле, монгол глянул в сторону, где Борис отбросил бесполезное ружье, на бегу к нему вырывал из ножен длинную саблю. Увидел и Румянцева, который отстал и приостановился, начал целиться из своей шестигранной пищали. Бату несколько мгновений прикидывал, как лучше поступить с Мещериным, затем развернулся и проворно кинулся прочь.

После судорожного глубокого вздоха Мещерин приподнял свинцово тяжелые веки, как в тумане, различил зыбкие очертания убегавшего Бату. Не чувствуя под собою ног, он опустился на землю, погружаясь в полуобморочное состояние с какими‑то дикими кошмарными видениями… Его встряхивали, что‑то спрашивали, но он ничего не понимал. Лишь хлёсткий и болезненный удар жёсткой ладони по щеке привёл его в чувство.

– Что он хотел от тебя? – склоняясь над ним, потребовал ответа Борис.

– Я не знаю, – пробормотал Мещерин и не услышал своего голоса.

Это прозвучало не вполне убедительно, но расспросы прекратились.

5. Засада в расщелине

Джунгары располагались на основательный и продолжительный отдых. Разочарование малой добычей, которую удалось награбить, надо было утопить в дикой оргии. Вечерело, и захваченные для продажи в рабство кочевники ставили разбойникам походные юрты. Пленников с нетерпеливым раздражением поторапливали, – уже с покорностью рабов, они безропотно сносили всевозможные оскорбления и побои.

Юрту для тучного главаря установили первой. У входа разостлали на траве персидский ковер, и он грузно уселся на нем, дожидаясь, когда установят остальные юрты и начнется всеобщая попойка. Его пьяно мутные раскосые глаза налились кровью и уставились на юную киргизку, которую захватили в последнем разграбленном стойбище. Стоя пред ним на коленях, она не смела поднять голову и была похожа на беспомощную мошку, которая попалась в сеть паутины кровожадного паука. Из юрты главаря вышла молодая, красиво полнеющая женщина, покачивая широкими бёдрами, с развязной уверенностью разбойной подруги устроилась за его спиной, нежно пощекотала ему шею, погладила козлиную бороду, после чего запустила пальцы в лохматую черноволосую голову. Поглаживания и щекотание доставляли главарю несказанное возбуждение и наслаждение, и он не сразу понял, с чем к нему обратился старший из двух мрачных телохранителей.