Алмаз Чингиз-хана

– А если и за Вороном гонятся собаки?

Но лая преследования оттуда, где мог быть Ворон, не доносилось; если такой лай вообще можно было расслышать. И её вопрос повис в воздухе.

– Ему без собак не сладко приходится, – высказался Мещерин. Он тоже вслушивался в ночные звуки и тоже напрасно. Затем глянул на полную луну в безоблачном небе. – Добежит ли?

В голосе Мещерина прозвучало сомнение. Никто не возразил, – в отличие от них, Ворону предстояло возвращаться к казакам, и его наверняка поджидали рассредоточенные во всех проходимых местах всадники, которые на их глазах покинули стойбище.

А Федька между тем бежал по пологому горному склону в обход предательской тьмы протяжённого оврага, усложняя себе путь к ожидающим товарищам. Он обнаружил тропу, которая пересекала встречный перелесок, и утроил бдительность, сменил бег на скорый шаг, так как густое переплетение теней деревьев и кустарников растворило бы, сделало незаметной любую засаду. Но и при таком поведении он ее прозевал. У глаз мелькнула и зашуршала в кустах стрела, за спиной – другая, третья. Визг, свист, треск многих веток подсказывали, что позади из засады выбираются уверенные в своём знании местности всадники, и их много. Не раздумывая, есть ли впереди другая засада, Ворон припустил наутек.

Тропа свернула наверх, где перелесок редел и заканчивался. Там, в густой тени низкого утёса, ему увиделся великан, который будто удерживал поперёк груди неподъёмное для человека толстое дерево. Ворон выхватил из‑за поясного ремня единственный пистолет, завертелся на месте, готовый пальнуть в нападающих, откуда бы они ни появились.

– Ворон я! – закричал он на всякий случай.

На повороте тропы показались верховые преследователи и погнали его к великану.

– Ворон я! – заорал он в другой раз, едва ли ни громче свиста и визга наездников.

– А я смотрю, вроде ты, – шагнул вниз из тени выступа его рыжеусый одноглазый приятель и перестал казаться великаном.

Он пропустил подбежавшего Федьку под крону поваленного бурей дерева, которое подтащил к тропе, чтобы перекрыть её, с помощью Федьки быстро опрокинул ствол поперёк тропы, и они помчались через открытое пространство к низине, где была полоса лесной чащи. Первый всадник в горячке погони рубанул саблей по перекрывшей тропу шапке веток, другие накатили на него, смешались, и один повалился с седла под лошадиные копыта. Вслед Федьке Ворону и рыжеусому здоровяку полетели стрелы. Но лишь змеями зашуршали в траве и в кустарниках, дятлами застучали по деревьям, за которыми оба беглеца скрылись из виду. В укрытии чащи их встретили атаман и двое товарищей.

– Как дочь? – сразу потребовал ответа атаман.

Измученный беспокойством, он не мог ждать, когда Ворон отдышится.

– Выкрали, – весело блеснул черными глазами Федька. – А она хороша. Недолго ей гулять в девках…

Его прервал звучный пистолетный выстрел. Преследователь, который с саблей в замахе первым ворвался в лес, свалился к ногам атамана. Тут же пальнул и Федька. У других огнестрельного оружия не было, и вскоре, превосходя числом, спешившиеся монголы теснили казаков вглубь чащи, где постепенно окружали. Звон сабель, яростные выкрики, треск ломаемых и разрубаемых веток распугали птиц и зверей, которые стали суматошно покидать место сражения… Но как оказалось, пугались не все из зверей. За скрывающимися в чаще леса казаками продолжительное время следил охотник на людей, который выжидал удобного случая для нападения на самого беспечного из них. На этого охотника и наткнулся один из заходивших к ним с тыла степняков. Внезапный рык тигра, пронзительный вопль боли и ужаса человека, терзаемого страшными клыками, были неожиданнее грома для всех участников схватки. Лязг оружия в течение мгновений прекратился, будто всех разом поражало оцепенение.

– Людоед!!! – пронзительно завопил молодой узкоплечий монгол, увидев направленный на него блеск глаз большого хищника.

И вдруг общее оцепенение сменились безрассудной паникой. Только что рубившиеся яростно, насмерть, мужчины шарахаясь от собственных теней, бежали кто куда, до безумия пугаясь треска веток под своими ногами.

Только голодный зверь, который тащил окровавленную жертву, казалось, не боялся никого. Разбитый прикладом ружья нос, раздробленные зубы заставляли его злее, чем обычно, стискивать клыками ещё передёргиваемую предсмертными судорогами добычу.

З. Цена освобождения

Сверяясь с расположением звёзд, трое беглецов долго плутали в горах, пока не вышли к краю теснины, которая преградила им путь к предполагаемому месту встречи с казаками. Неровный край обрывался вниз, где мрачные тени не пропускали лунный свет, и можно было лишь строить догадки о глубине едва различимого дна. Теснина протянулась в обе стороны до пределов видимости, и они решили остановиться до рассвета, чтобы утром определить, куда идти дальше. Настя пошатывалась от усталости и избытка впечатлений, последний час она шла в каком‑то забытьи и как только легла на чахлую траву, сразу же уснула. А мужчины условились бодрствовать по очереди.

Мещерин вызвался дежурить часть ночи первым. Борис не стал возражать, однако ушёл спать в другое место, не сказав, куда именно. Оставшись наедине с самим собой, Мещерин почувствовал облегчение. Сна не было ни в одном глазу. Вид очертаний ночных вершин тревожил воображение; чудилось, что века не имели для этих гор никакого значения и смутные предания давнего прошлого наполнялись живым смыслом для настоящего. Мысли Мещерина, как по собственной воле, вернулись к причине, по которой он стремился попасть в эти места. События последних суток были так или иначе вызваны тайной золотой плашки, а плашка, будто связанная с ним магическими узами, опять оказалась у него в руках. Он достал её из внутреннего кармана, вновь погрузился в умозрительные поиски разгадки значений изображений на ней и позабыл о течении времени и обязательствах перед спутниками.

Овал солнца как бы вдруг появился между заострёнными кверху вершинами; яркие лучи вспыхнули на лежащей у камня, выпавшей из ладони Мещерина золотой плашке, от неё отразились ему в лицо. Он тут же очнулся от тягостного сонного бреда. Но прежде, чем пришёл в себя и вспомнил, что не разбудил товарища по дежурству, за его спиной появилась серая тень, скользнула по округлому скальному выступу, с выступа упала на камень, погасила золотой блеск. Мещерин вздрогнул. Схватив плашку, дернулся свободной рукой к ружью. Но, убедившись, что тень принадлежала Борису, опять расслабился, поймал расцарапанной золотой поверхностью слепящие лучи солнца и прислонился к прохладному выступу, мысленно возвращаясь к ночным гаданиям о скрытом смысле непонятных знаков.

– Это похоже на иероглиф. Что он может означать? – в усталом раздумье спросил он о знаке , выделенном на обеих сторонах плашки, и удивился, что не поинтересовался об этом раньше именно у Бориса, который не один год прожил в Китае.

Тот ни намёком не укорил, не завёл разговор, почему он заснул на часах, как будто это уже не имело никакого значения. Внимательно осматривая обрывы стен вдоль теснины, рассеянно ответил:

– Шанг… Вход… Запертый вход, по‑русски.

– Вот оно что?! – оживился от внезапного прозрения Мещерин. Живо перевернул плашку, всмотрелся в процарапанные очертания двугорбой горы и озер. – Так, значит, здесь вход! – тихо и раздельно проговорил он, и дрожь волнения нахлынула на него волной и отступила. – А вот тропа к нему, и поднимается она от водопада…

Привыкая к этому открытию, он смолк, однако ненадолго. Снова приподнял взгляд и обратился к Борису.

– А эти двенадцать граней? И свинья у одной из них?

На этот раз Борис не отвечал. Весь обратившись в слух, он ловил какие‑то окрестные звуки. Досадуя на его молчание, Мещерин и сам невольно прислушался. Ему показалось, послышался лай собак. Борис присел возле Насти, тихонько встряхнул податливое худощавое плечо. Девушка приоткрыла глаза, бессмысленно улыбнулась ему спросонья. Потом вдруг вспомнила все события прошлых дня и ночи, а так же, где теперь находится, присела и слегка покраснела.