Страница 11 из 36
– Дьявол! – в сердцах ругнулся Мещерин. – Вперед!
Он погнал коня, решив первым встретиться с джунгарами, если те преградят им путь. Сверху, с крутых обрывов полетели камни и посыпались стрелы. Одна пронзила шею десятнику стрельцов, разорвала сонную артерию, и десятник грузно зашатался, стал заваливаться с седла, отставать от товарищей. Борис и атаман на скаку пальнули вверх из ружья и пистолета, и вскрик смертельно раненого джунгара подтвердил, что чей‑то выстрел оказался точным. Раненый джунгар в сопровождении мелких камней покатился по уступам, сорвался с последнего и замертво рухнул под ноги испуганного гнедого жеребца десятника, хозяин которого безжизненно свис окровавленной головой к земле, оставив ему право самому выбирать, куда бежать дальше.
Уже в конце опасного участка с лошади слетел отставший здоровяк стрелец, – слабый наездник, он не удержался в седле при такой дикой скачке. Он поднялся на ноги, хромая побежал за своей лошадью, отчаянно закричав вслед мчащимся вперёд товарищам – напрасно, его никто не услышал. Бату тщательно прицелился с края обрыва, и выпущенная сверху короткая стрела нагнала бегущего, вонзилась ему под лопатку. Тут же еще несколько стрел впились в него, опрокинули на землю, и он стал похож на поднявшего иглы дикобраза. При виде корчащегося в пыли стрельца Бату тряхнул кулаком, злобно рыкнул и пологим склоном с обратной стороны расщелины побежал к подножию уклона, где нетерпеливо ржал его вороной конь. Он не намерен был дать уйти тем, кто проскочили засаду.
Избежавшие гибели члены отряда, наконец, вырвались из расщелины, но по пологому боковому уклону седловины, которая протянулась от ребра горы к пригорку, им наперерез с хищными взвизгами и гиканьем устремились десять всадников, те самые, кто по предположению Бориса должны были преследовать их сзади. Очевидно, они намеревались перекрыть выход из расщелины, однако не успели этого сделать. Кони с джунгарами быстро приближались. Более удобного случая воспользоваться ружьями трудно было представить. Как по приказу, выстрелили и стрельцы, и Мещерин, и казачок. Двоим разбойникам ружейная пальба стоила жизней, еще под одним лошадь пала на передние ноги, перевернулась, задавила своего всадника, ломая ему позвоночник. Но другие, опытные наездники, степными хищниками быстро нагоняли малочисленный отряд. Они радостно завизжали, настигая подьячего.
Подьячий скакал в хвосте отряда. Ему никак не удавалось запалить от дымящего жгута фитиль гранаты, и он невольно притормаживал лошадь, отставал. Оглянувшись через плечо на радостный визг погони, Мещерин позволил обогнать себя стрельцам и атаману с казачком, сам же повернул обратно. Заметив это, Борис тоже развернул недовольно хрипящего жеребца навстречу джунгарам.
Будто разбуженный упорными попытками разжечь его, фитиль гранаты по‑змеиному зашипел и стал разбрасывать искры на одежду подьячего. В ожидании ранящих тело прикосновений клинков, – так близко шумела погоня, – подьячий сжался от страха, но ждал, пока фитиль прогорит до самой дырочки в чугунном шаре. Только после этого, на слух оценив расстояние до погони, швырнул ядро себе за спину. Граната разорвалась, едва стукнулась о землю под брюхом скакуна первого из преследователей, и это спасло подьячего от разбрасываемых взрывом осколков. Но его лошади острым сколом чугунного шара оторвало заднее копыто. У несчастного животного на скаку подвернулись уцелевшие ноги, и оно с надрывным ржанием завалилось на колени и на бок, – подьячий только каким‑то чудом успел высвободиться из стремян и откатиться в сторону. Ему тут же пришлось увернуться от другой опасности. Неестественно высоким и затяжным прыжком конь первого настигающего преследователя, уже занесшего саблю для рубящего удара, на взрывной волне долетел с распоротым брюхом до его лошади и рухнул подле на неё, словно молотом на наковальне, раздавив своего израненного наездника.
Лишь трое разбойников проскочили сноп огня, клочьев земли и разлетающихся осколков и, объезжая препятствия на дороге, пронеслись мимо подьячего, когда тот на четвереньках рывком отцеплял от седла свою вместительную походную сумку. Джунгара, который оказался впереди и не успел прийти в себя, Борис тяжело ранил в грудь одним стремительным выпадом клинка сабли. После непродолжительной бестолковой рубки он легко одолел и второго противника. Мещерин к тому времени отчаянно изворачивался и обломком сабли отбивался от третьего. Борис не стал дожидаться, чем это закончится, поспешил к нему на помощь, а оказавшись рядом, за ногу скинул жилистого джунгара со спины лошади. Тот нелепо взмахнул руками, и злобную ругань напуганного близостью смерти разбойника прервал обломок сабли Мещерина, когда над верхом кольчуги вонзился в незащищённое горло.
Борис вмиг оценил обстановку, убедился, что они отбились от этой своры преследователей, и схватил поводья кобылы скинутого с потёртого седла врага, придержал ее, пока не подбежал нервно оживленный подьячий. Подьячий живо взобрался в непривычное седло и устроился в нем со своей тяжёлой сумкой, как будто её содержимое было ему дороже собственной жизни. Ему все еще не верилось, что удалось выжить в такой передряге, он был излишне суетлив, и даже ужасная гибель коня не омрачала его настроения.
Они долго скакали между гор и пригорков, не встречая по пути ни своих, ни чужих, и вернулись к холмистой предгорной степи без каких‑либо признаков того, что за ними продолжалась разбойничья погоня. Борис уверенно направлялся по следам копыт на земле. Подьячий и Мещерин покорно следовали за ним, нигде не приставая с расспросами, точно и сами не испытывали желания разговаривать. Сколько же их осталось? Этот вопрос мучил растревоженную совесть Мещерина, он был непривычно угрюм. В одном месте Борис отстал, что‑то изучал вокруг, искал причины, по которым следы разделились, потом нагнал своих спутников, однако ничего не сказал, а спрашивать его они не решились. Вскоре после этого с гребня холма увидели чахлый кустарник, вокруг него трех лошадей, губами теребящих уже объеденные ветви, и немного в стороне красные одежды стрельцов, поведение которых вызывало смутную тревогу.
За их приближением, будто не доверяя своим глазам, с ружьем в руках настороженно следил Петька и, когда они подъехали и он убедился, что это именно они, то утер слезы и опустился на землю. Радость от встречи была омрачена, – на жёлтеющей щетине травы лежал смертельно бледный стрелец. Под мышкой у него торчал обломок стрелы. Трудно было понять, как она туда вонзилась. Видимо он рукой прикрывал голову от обстрела в расщелине, и стрелу, что поразила его, сразу же обломал. В лихорадке погони он потерял много крови, – рубашка пропиталась ею насквозь. Мучимый бессилием чем‑то помочь, рядом с ним стоял на колене Румянцев, в руке у него была кожаная емкость с водой, и он смачивал оторванную от нижней одежды полоску тряпки, увлажнял ею воспалённые губы раненого.
Тень человека накрыла лицо бедняги, веки его дрогнули, и он узнал наклоняющегося Мещерина. Хотел что‑то сказать, но смог только беззвучно, как выброшенная на берег рыба, приоткрыть и закрыть рот. После этого передернулся от предсмертной судороги в теле, вытянулся и затих.
Сидящий на земле Петька заплакал в грязные ладони. Смахнул со щеки слезу и Румянцев. Подьячий отошел за куст, плечи его вздрагивали. Мещерин избегал смотреть на них и угрюмо, до крови прикусил нижнюю губу.
Только Борис, как будто его это не трогало, взял из рук Петьки ружье, вскинул прикладом к плечу, щелкнул курком. Выстрела не последовало. Петька обнял возвращённое незаряженное ружье и, продолжая всхлипывать, отвернулся, словно у него остались силы лишь на такой способ выразить неодобрение подобным действием в столь скорбную минуту.
В отличие от других, этого погибшего они смогли предать земле. Срубленные ножом четыре неровные ветки кустарника связали полоской кожи, сделали подобие крестовины.
– Джунгар осталось с дюжину бойцов, – промолвил Борис, когда они стояли вокруг могильного холмика с укреплённым на нём жалким и недолговечным крестом. Никто, казалось, не услышал в его голосе предупреждения о том, что их могла ожидать такая же участь. Румянцев держал поводья лошади, которая осталась без седока. Петька гладил ей морду, но она дико косилась на холмик. Подьячий с наклоном головы бормотал какую‑то молитву. А Мещерина не покидала угрюмая озабоченность.