Тень тибета

Ближе к полуночи, когда остальные устраивались и засыпали внизу дома, Джуча поднялся узкими ступенями боковой лестницы наверх, глянул над полом в сторону бледно освещённого догорающим костром оконца. Там никого не было. Подобрав обрывки ремней, он быстро спустился и выскочил к костру, возле которого оставались лишь двое лам. Главный в отряде одноглазый лама сыто и пьяно смотрел в слабеющий огонь, костью антилопы поправлял угли, а другой, самый молодой лама, сидел ногами к теплу и дремал, как будто у него не было сил встать и перебраться в дом, чтобы там лечь и заснуть.

– Он сбежал, – громко воскликнул Джуча, показывая им обрывки кожаных полосок.

К его разочарованию, одноглазый лама отнёсся к сообщению без удивления.

– И это Тень Тибета, – ехидно заметил он в огонь и хихикнул. Посуровел, трезвея от присутствия свидетелей тому, что было им неосторожно сказано. – Но нам не постичь мудрых провидений Великого Далай‑ламы. – И жёстко приказал Джуче. – С рассветом возвращаемся в монастырь. Больше ему бежать некуда.

Джуча отступил к дому, в крайней досаде отшвырнул разодранные кожаные ремни.

– Тень Тибета, – под нос себе пробормотал одноглазый лама и затрясся от тихого смеха расслабленным сытостью и выпивкой телом.

Он не находил причин расстраиваться происшествием, в котором не было его вины. Прикинул, что в монастыре они хорошо отдохнут пару дней, раньше мальчишка туда не доберётся. Вдруг ему пришло в голову, что мальчишка ведь может и погибнуть в горах, – а тогда его ждёт неприятный допрос. От такого предположения настроение у него стало портиться, и он сплюнул на угли.

О возможности погибнуть думал и Удача, когда в темноте поспешно уходил от заброшенной крепости. Он выбраться из косой тени горы и остановился перевести дыхание. Впереди яркая в высокогорье луна покрыла склоны серебристым покрывалом, повсюду разукрашенным тёмными пятнами и причудливыми узорами теней. Испуганно вспорхнула с большого куста потревоженная птица; завизжал в стороне шакал; с треском веток рванулся прочь кианг. Удаче показалось, кианга напугал медведь пищухоед, и неудержимо захотелось вернуться к разрушенной крепости и к отряду. Но он живо представил издевательский оскал Джучи, нагнулся, подобрал толстую ветку, отодрал от неё всё лишнее, чтобы она стала палкой, и решительно зашагал вперёд в сопровождении, будто прячущейся за ним, собственной тени.

Третью ночь одноногий мастер привыкал к отсутствию Удачи. Пляска огня в горне и коренастый приятель монах помогали ему бороться с тоскливым одиночеством. Монах был рыхлый телом и неопрятный, с бабьим голосом, сидел рядом на разостланной по полу шкуре, и оба пили с самых сумерек рано наступающего осеннего вечера. Воздух в мастерской застоялся, был спёртым, нездоровым, но они этого не замечали.

– ...Эти разбойники вернулись ещё вчера, а мальчишки так и нет, – в который раз повторил монах. – Где он сейчас? Может, кости его гложут шакалы?

– Отдали, как собачонку бездомную, – уставившись в муть налитой в чашку ячменной водки, высказался Одноногий. Он удерживал чашку в ладонях и на последних словах, откинув голову, выпил жидкость до дна. Лицо его сморщилось, он тяжело выдохнул и невольно качнул головой.

– Заешь, – монах протянул ему обжаренную заячью ногу.

Одноногий отстранил её мозолистой ладонью и откинул со лба липкие от пота волосы.

– Для них, что ли, я его вырастил? Учил его уму‑разуму? – с вызовом громко потребовал он ответа у монаха. – Для них?

– Бедные и слабые должны покоряться данной им всевышним судьбе, – примирительно отозвался такому вопросу монах. По нему было видно, своей судьбе он давно покорился и даже удобно приспособился к её превратностям. – За это у них будет лучшей следующая жизнь.

Но мастер не унимался, глаза его слезливо заблестели.

– Для них я учил его ремеслу?.. – настаивал он на ответе.

Продолжить он не успел.

– Дядя, – остановил его слабый и надтреснутый голос, который неожиданно раздался за порогом.

Рыжая собачонка первой сообразила, что произошло, и беззвучно поднялась с разогретого пола у горна. Приветливо размахивая драным хвостом, опустив лисью морду, она засеменила к задёрнутому циновкой дверному проёму, радостно ткнулась носом под рваные штаны, которые обвисали на заляпанных грязью и расцарапанных до крови ногах подростка. Грязным оборванцем он ступил в мастерскую и измучено пошатнулся. Одноногий как будто проглотил язык от радости. Не находя слов, он растеряно привстал, и Удача, приблизившись к нему, ткнулся в грудь расцарапанной щекой, судорожно вздрогнул худыми плечами.

– Без тебя никуда не поеду, – глухо объявил он, и в голосе его прозвучала непоколебимая, выстраданная решимость бороться за принятое решение.

4. Вражда

Будущие охранники дворца Потала и телохранители Далай‑ламы воспитывались из сильных и выносливых детей погибших степняков наёмников. Их многолетняя подготовка совершалась вдали от поселений. Жили они в степных долинах высокогорья, в юртах, в своём особом замкнутом мире под началом ламы‑воспитателя и подчинённых ему опытных воинов. К ним‑то и отправили Удачу и Джучу.

Жизнь Удачи круто переменилась. Неделя за неделей он привыкал видеть другие горы. Они были ближе к небу, пронзая облака и устремляя в небесную синь далёкие белые вершины, неприступно заледенелые, как будто одетые в броню, непроницаемую даже для горячих лучей яркого солнца наступающего лета. Другой была межгорная степь, изрезанная частыми холмами, с разбросанными по ним валунами. На холмах расставлялись пять больших юрт, где ночевали его сверстники, которым под надзором зрелых учителей предстояло стать беспрекословно преданными воинами Далай‑ламы. Другими были отношения со сверстниками. В отличие от Джучи, он среди детей воинственных степняков кочевников оказался чужаком, отличаясь от них по мировосприятию и прошлому образу жизни.

Летние дни играли красками, на какие скупа природа Южного Тибета, близкого к труднопроходимым горным хребтам. Удача слышал, что за теми хребтами начинался спуск к древней родине Будды, а затем к пустыням и равнинам, к городам сказочной Индии. Но в этот пронизанный солнечными лучами полдень он напрочь позабыл о них, как и о многом, что его волновало прежде. Он висел под обрывом выступа скалы ущелья. Пропасть внизу была покрыта мрачной тенью, оттуда тянуло промозглым холодом. Очередной плоский камень от толчка ногой сорвался наверху с края обрыва и, ускоряясь в падении, пролетел рядом, едва не задел его плечо. Гнетуще долго камень падал в непроглядную пропасть, достиг дна, и по ущелью пропасти разнёсся отзвук глухого удара, который повторялся, затихая, удалялся дальше и дальше. Кровь леденило слушать такие звуки, не по своей воле болтаясь на верёвке.

Петля аркана давила грудь, больно впивалась под лопатками и под мышками. И ослабить боль можно было лишь одним способом – подтягиваясь на верёвке. Руки ныли от напряжения, становились непослушными, но он в который уже раз отчаянно полез к верху. Добравшись до края обрыва, ухватился за него пальцами, тяжело подтянулся, пока опять не увидел остроносые кожаные сапожки Джучи.

– Давай, урус, давай! – зашумели пятеро Джучиных приятелей, откровенно забавляясь зрелищем.

Джуча лениво приподнял правую ногу, небрежно выставил носок сапожка к губам Удачи.

– Целуй! – с наглой ухмылкой глядя на него сверху вниз, приказал он. – Поцелуешь в знак покорности, приму тебя в свой десяток.

Из последних сил Удача рванулся второй рукой к ноге Джучи, чтобы схватить и дёрнуть к себе, от ненависти вцепиться в неё зубами. Однако Джуча ожидал такого порыва. Отдёрнул ногу и затем подошвой надменно пихнул его лоб, сталкивая с обрыва. До крови прикусив губы, чтобы не закричать, Удача полетел в пропасть. От безумной вспышки подозрения, что верёвка не выдержит, ужасом сдавило сердце, но через мгновения петля резанула грудь пронзительной болью, и его непроизвольный вскрик развеселил Джучу с сообщниками. Они выглядывали вниз за край обрыва и улюлюкали, забавляясь жалким видом раскачивающего вроде подвешенного жука пленника.