Страница 37 из 37
Предчувствие не обмануло ворона. На дне ущелья он увидал лежащего степняка. Степняк не подавал признаков жизни, и ворон опустился ему на спину. Однако стоящая рядом лошадь потянулась к нему шумно вздыхающей мордой, после чего с раздражительным карканьем ворон отлетел и опустился в нескольких шагах от её ног. Он переступал лапами и всем видом показывал, что готов ждать, пока животное не уберётся от его добычи. Чёрный зрачок его вспыхнул злобой, когда лошадь тронула губами шею степняка, дохнула теплом, и тот вдруг застонал и сделал попытку перевернуться на бок. Слабый оскал натянул кожу грязного лица лежащего, и лошадь радостно заржала. Карканье разочарования вырвалось из клюва ворона. Он взлетел и полетел вдогонку за тем, в ком он, как хищник, почувствовал отсутствие воли к жизни.
13. Между смертью и жизнью
Каким‑то смутным побуждением он направлял коня по ходу солнца. Потеряв счёт дням и ночам, ехал по дороге в обход пустыни Такла‑Макан, то удаляясь от неё в предгорья, когда виднелись отряды и караваны, то оказываясь на ней опять. Давно остался позади холм с каменным божеством, где, повинуясь требованию надписи, он бежал от паломников и лам. Иногда ему встречались следы их привалов, о чём он догадывался по безотчётным признакам, по каким охотник узнаёт следы одного и того же зверя. Он продвигался от одного такого привала к следующему, делая это неосознанно, просто оттого, что с паломниками были связаны последние его отношения с живыми людьми.
Испытания на выживаемость в скудных пищей горах и выжженных степях, какие щедро выпадали в предшествующей жизни, и жестокое ученичество воина, позволяли ему без участия разума, лишь под воздействием приступов животного голода удачно использовать лук и стрелы против попадающейся дичи. Если на пути оказывались речки и ручьи, он обламывал ветку, острил конец и с проворством дикаря добывал рыбу острогой. Съедал он мясо и рыбу, не заботясь об их приготовлении, а что не елось в сыром виде, оставлял хищным зверям и птицам.
Когда утолял голод, он отдавался вялости, голова обвисала, покачивалась с каждым движением коня, и дремотные видения устраивали круговерть, как если бы он выкурил опия. То в тумане плавно танцевали призрачные женщины, и слышался грудной смех Дэви. То она страстно целовала его. То одноногий мастер замахивался молотков на голову каменного Будды. То миссионер в чёрной сутане заглядывал с обрыва в пропасть. То он сам летел и летел к мраку бездны, от чего замирало в ужасе сердце.
Однажды, потревоженный неудобным наклоном тела и очнувшись от таких видений, он увидал, что конь осторожно ступает по склону пригорка к низовьям речки, которая отличалась от тех, что встречались им прежде, стекала от вершин гор не с юга, а с запада, оттуда, где пропадало на ночь солнце. Так, огибая пустыню вдоль непрерывной цепи предгорий, он очутился у восточных низин Памира. Ветерок от речки дохнул свежестью, как будто отпугнул дневную жару, и конь оживился, стал охотнее искать удобный спуск к ней.
Однако подойти к воде и напиться они не успели. Дикий вой орды хищного племени заставил коня вздрогнуть, навострить уши. Удача повернул голову и разглядел, как из застилающего даль марева вырываются десятка полтора всадников в тюрбанах на чернобородых головах. Они мчались вдоль узкой речной долины прямо к нему, и их воинственные крики не предвещали ничего хорошего. Поблизости не было никаких укрытий, сбежать уже не удалось бы, и привычки воина заставили его подтянуться. Он вынул из налучья слева луки седла украденный у паломника лук, на ощупь за оперение достал одну из шести оставшихся в колчане стрел, и пришпорил коня, направляя к склону, каким они только что спустились. Однако наверху склона показались бритые головы другого отряда, очевидно напавшего на его следы. Деваться было некуда, и он заставил коня замереть на месте, натянул тетиву, готовясь принять, вероятно, последнее сражение.
Вдруг он признал в появляющихся рядами всадниках на верху склона паломников калмыков, тибетских лам и степняков их сопровождения.
Это были, действительно, они. И они сразу оценили опасность положения, в каком он оказался.
– Мы обещали Далай‑ламе доставить Тень Тибета во владения Русского царя, – громко объявил старший из калмыков, поставив свою кобылу вполоборота к спутникам. – Мы должны выполнить обещание или на наши головы падёт позор и смех наших детей и внуков.
Никто ему не возражал. Они на мгновения склонили головы, как будто обращались к высшим богам, прося прощение, что не по своей воле нарушают миролюбивые обеты паломников, выхватили из ножен сабли и вдруг преобразились в воинственных степняков, гортанно прокричали клич победы или смерти. Как один, они лавиной сорвались на склон, пронеслись к его подножию, устремляясь навстречу чернобородой орде. Подхватив внизу в свои ряды Удачу, они опять завопили древний клич кочевников, от которого встречная, меньшая численностью орда смешалась, рассыпалась. Бородачи в тюрбанах беспорядочно разворачивали быстрых как вихрь лошадей, неистово исхлёстывая и пришпоривая их, и стали растворяться в поднятой копытами пыли.
Они могли вернуться с подкреплением, но это не волновало Удачу. Встряска была для него, будто долгожданное лекарство. Он постепенно обретал иной мир, в котором прошлое должно было остаться разбираться с прошлым.