Страница 31 из 37
– Я люблю его!
Эти слова были для Удачи, который ещё живо помнил её ласки, как ушат холодной воды на голову. Он пронзил взглядом прекрасное в страстном порыве девичье лицо, выискивая хоть слабый огонёк надежды.
– Дэви?! – умоляя попросил он о сочувствии.
– Я люблю его! – повторила она властно.
Она смотрела на него холодно и надменно. С диким рыком он переломил шпагу о колено, отшвырнул стальные обломки. Взлетел на коня и в помутнении рассудка безжалостно стегнул плетью по крупу. Конь взвился на месте, с задних ног прыгнул грудью на заросли.
– Удача?! – рванулся к нему француз.
Но девушка удержала любовника за руку.
– Оставь его.
Он не жалел коня, ветви нещадно хлестали и царапали их обоих. Наконец оба вырвались на дорогу. Справа отряд преследователей конным шагом возвращался в город, бывшие впереди высвечивали огнём факелов придорожную пыль, выискивая следы беглецов. Они напоминали потерявших дичь гончих собак.
– Держи! Смерть! Смерть чужеземцу! – вмиг завизжали фанатики, и устремились к нему стаей голодных стервятников.
Он заставил дрожащего от возбуждения жеребца стоять как вкопанного. Лишь под самым носом у передних всадников позволил ему стремглав кинуться прочь. Конец сабли с резким свистом распорол на его спине рубашку, зацепил заднюю луку седла, лязгнув по серебряному украшению, но степным наездником он быстро оторвался от них, оставил в дураках. Остановившись и подпустив их поближе, он снова в последнее мгновение ускользнул от сабель, от яростных проклятий, которые они только и могли послать ему вдогонку. Подавляя терзания сердца опасной игрой со смертью, он раз за разом подпускал злобных преследователей и ускользал от них, пока далеко впереди не показался бурлящий мятежными страстями, разбуженный им город.
Стрельба и крики доносились в основном от старого города, там виднелись жадные языки пламени многих пожаров. Мятеж, как будто, удалось сдержать на границе европейской колонии, на улицах колонии часто перекликались усиленные патрули солдат и кавалеристов. Но в садах тревожно кричали павлины, и Сюзана тихо вскрикнула, в лёгкой белоснежной ночной рубашке вскочила с постели. В приоткрытом окне её спальни на шёлковые занавеси упала тень ловкого, как обезьяна, мужчины. Молодой мужчина отстранил занавеси и бесшумно спрыгнул на пол. Узнав его, она проглотила готовый вырваться крик тревоги, закрыла рот ладонью.
– Но муж?! Охрана?! – приходя в себя, шёпотом воскликнула она.
– Они там.
Удача отмахнулся рукой куда‑то за окно. Он босиком приблизился к женщине, замер перед нею.
– Она меня не любит, – внезапно, с надрывом в голосе разорвал он паутину неловкого молчания.
Слёзы едва сдерживались у подёрнутых влажным блеском глаз, он безвольно опустился на пол, ткнулся женщине лицом в живот.
– О‑о, бедняжка, – с искренней жалостью вырвалось у Сюзаны.
– Она меня не любит, Сюзан. Сюзан...
В необоримой потребности в женской нежности и ласке, он приник губами к её мягкому и упругому запястью, к её руке. Вставая, жарко обнял, целуя в грудь, шею.
– Бедняжка, – прерываемым на выдохе голосом, вымолвила она. – О‑о!...
Ноги её стали ватными, непослушными. Он неистово подхватил её на руки и опустил в широкую постель...
Ночь проходила, отступала. Восток начинал сереть, там прорывалось зарево, обещая вскоре появление оранжевого края светила. Рассветало. Шум в старом городе выдыхался, устало стихал. Однако мимо оград садов и парков европейской колонии продолжали нести бдительную охрану отряды самых опытных кавалеристов. Вооружённые всем необходимым при чрезвычайных обстоятельствах оружием, они по пять‑шесть человек проезжали мерным лошадиным шагом по улицам, больше молчали, но иногда обменивались краткими соображениями о причинах ночного происшествия, о его следствиях. Пищи для домыслов и предположений было много.
Сюзана невольно прислушивалась к звукам вне дома. Молодой человек в истомлённом беспамятстве лежал рядом, уткнулся лицом в подушку, головой у её груди. Она сосредоточенно размышляла, гладила и перебирала свои густые волосы. Приподнявшись на локте, вслушалась в шуршание песка на дорожке под сапогами недовольных чем‑то мужчин. Поступь у них была уверенная, военная, и они приближались к особняку.
– Убиты собаки, – навстречу им сообщил обеспокоенный голос пожилого итальянца садовника.
Она тронула плечо Удачи, разбудила его. Не делая попыток раскрыть веки, он стал губами прикасаться к её груди, но она отстранилась, пальцами встряхнула его за подбородок.
– Это я, – тихо сказала она. – Тебе надо бежать.
– Куда? – пробубнил Удача, ещё не в силах перебороть сон и вспомнить, где находится.
– Подальше от этих мест. Пока тебя ищут наугад. Не знают, что ты в городе, – продолжила она рассудительно. – Если узнают, обязательно схватят. Мне больно будет знать, что это из‑за меня. Тебя отдадут на растерзание, лишь бы помириться с брахманами.
В холле послышалась обеспокоенная возня, как если бы там распахивали двери, а помещения одно за другим проверялись. Вызываемый этим шум нарастал и приближался к спальне. Удача тряхнул головой, вмиг очнулся от забытья. Но женщина прижала указательный палец к губам, удержала его от намерения дотянуться до висящих на стене пистолетов. В двери спальни постучали. Затем постучали настойчивее.
– Сюзан, открой! – раздался встревоженный голос полковника. – Сюзан?!
И по двери забарабанили кулаком.
– Что, дорогой? – ответила она сонно и недовольно. – Я всю ночь не спала и только заснула. У меня очень болит голова.
– Мне хотелось бы проверить, на месте ли мои драгоценности, – примирительно ни то сказал, ни то попросил её муж.
– Ах, оставь до утра, – капризно раздражаясь, возразила она. – Что с ними могло случиться?
Полковник не находил иных убедительных доводов, постоял и наконец проворчал недовольно:
– Творится, чёрте что!
В досаде он задел и опрокинул, разбил вазу. Под хруст осколков под сапогами с проклятиями удалился к следующей двери.
– Но как же, как ты днём покинешь этот дом? – вдруг сообразила женщина. Она подумала, склонилась над лицом молодого человека и, отдаваясь нежной чувственности, решилась. – Придётся задержать тебя до следующей ночи.
10. Последнее наставление
Пустыня, которая отделяла плодородные равнины Северной Индии от южных предгорий Гималаев, на дни и дни пути заставляла позабыть, что такое вода, была намертво выжжена солнцем, казалась преддверием Ада. Ни следов зверя в раскалённых песках, ни точек птиц над ними не виделось на все четыре стороны. Только грязный и исхудалый всадник в истрёпанных лохмотьях и его измученный конь брели по ней, брели в этом пекле бесцельно, словно давно уже сбились с пути. По тусклым глазам всадника можно было решить, что он погрузился в безумие или представлял некую древнюю секту, приверженцы которой добровольно приносят себя в жертву своему богу именно таким образом: без емкости с водой отправляются под испепеляющий Огонь этого бога – Великого и Беспощадного Светила.
Предоставленный самому себе конь брёл на север, куда его влекла память о родной конюшне и сочной траве высокогорных степей. Несколько часов прошло после того, как его хозяин последний раз натянул поводья. Солнце с того времени заметно сместилось к западу, и воспалённые глаза животного за дрожащим маревом стали различать выступающие из песков холмы предгорий. Там было то, что давало силы двигаться, там была надежда обнаружить воду.
Остались в прошлом ещё час, другой, и он, неуверенно ступая широко расставляемыми ногами, приблизился к чахлым деревцам, которые толпились вокруг вытянутой лужи в тени огромного валуна, одиноко торчащего из покрытого серым песком глинозёма. Извилистая полоска русла пересохшей горной речушки протянулась от этого места к холмам предгорий. Крупная змея с шипением убралась от сухих корней деревца под валун, и конь подступил к луже, жадно припал губами к тёплой и мутной жиже.