Тень тибета

Утолив жажду, сотник наёмных охранников каравана передал кувшин с водой старому монаху, отёр рот и лицо влажными ладонями и подошёл к настоятелю. Над краем грязной повязки на шее сотника виднелось пятно рваной раны с запёкшейся кровью, жёлтое грубоватое лицо его побледнело, было напряжённым. Предупреждая расспросы, он сообщил хриплым голосом.

– Утром купцы намерены следовать дальше. – Он отвязал от пояса тесёмки кожаного мешочка и протянул деньги настоятелю. – Мне поручили передать это на нужды монастыря и... для ухода за ранеными.

Настоятель ничего не ответил, знаком ладони указал монастырскому казначею забрать деньги, затем подошёл к навесу, под который монахи устраивали поверх сухой соломы тяжелораненых. Настоятель остановился возле того, которого положили с краю. Нога его была отрублена ниже колена, а в колене её перетягивал ремень из сыромятной кожи. Светлые волосы выдавали в безногом уроженца севера, черты лица его заострились от потери крови, он был белым, как мел, и без сознания.

– Без ноги он не нужен хозяину, – сообщил сотник настоятелю. – Если выживет, может идти, куда захочет.

Безногий очнулся и, слабо застонав, приоткрыл мутные глаза.

– Что ты умеешь делать? – мягко спросил его настоятель.

Тот осознал вопрос, попытался повернуть светловолосую голову.

– Я мастер, – невнятно отозвался он срывающимся бормотанием и снова провалился в беспамятство.

Настоятель не стал осматривать остальных лежащих, с облегчением отвлёкся на надрывный крик голодного ребёнка в руках идущего от ворот пожилого монаха. Он жестом приостановил монаха. Развернув край куска старого верблюжьего одеяла, в который был завёрнут кричащий ребёнок, настоятель посветлел лицом, в глазах засветилась искренняя доброта. Он забрал малыша у монаха и плач оборвался.

– Его под матерью нашли, – безучастно сказал сотник.

Настоятелю не надо было объяснять, что случилось с матерью ребёнка.

– А его отец? – спросил он сотника.

– Все, кто были впереди каравана, убиты. Он был рождён рабом. Но его хозяин убит тоже.

– Откуда они?

– Из Манчжурии. Русские.

Настоятель глянул на безногого под навесом, которого осветил зажженный послушником факел.

– Он тоже, – подтвердил сотник его догадку. – Их было несколько в караване.

Оба знали, почему купцы покупали пленённых в Манчжурии русских. Внутренняя война в Китае надорвала все нравственные устои, и купцы не доверяли слугам китайцам, в каждом подозревали возможного разбойника, готового откликнуться на соблазн либо самому ограбить их, либо предать другим разбойникам за часть добычи, захваченной при нападении, вроде того, какому подвергся в этот день большой караван. А русским обещали по прибытии в Индию или позже свободу, и они часто дрались за своих хозяев насмерть, порой спасая им не только товары, но и жизни.

Настоятель отвернулся от сотника и невольно встретился взором с посланником Далай‑ламы. Настоятель успел забыть о нём и невольно вздрогнул от той убеждённости в своей правоте, которая читалась в глубине умных чёрных глаз посланника, заменив тому сострадание. Всем своим видом тот напоминал ему о прерванном разговоре и о доводах в пользу намерений утвердить в стране власть лам, чтобы прекратить беззакония и разбой.

– Беспокоясь о гибели народа через сотни лет, не погубим ли мы его сейчас? – вполголоса сказал посланник, ответив на его последние возражения.

– Хорошо, – мрачнея, тихо выдавил из себя настоятель. – Я поддержу Далай‑ламу.

И он вернул ребёнка монаху.

– Найдите кормящую женщину в посёлке, – сухо распорядился он, после чего направился к освещённому изнутри входу в храм, тяжело ступая под грузом ответственности за принятое решение.

Посланник сделал было шаг, чтобы догнать его и ответить обычными словами признательности, но только поклонился ему в спину. Он больше не мешкал. Двое сопровождающих посланника лам и отряд вооружённых наёмников степняков дожидались у ворот его распоряжений, готовые сразу же пуститься в обратный путь. После его приказа поднявшись на коней в мягкие сёдла, они шагом выехали из монастыря, и одна створка ворот медленно закрылась за ними.

На дороге они свернули в противоположную от долины сторону и перевели коней на рысь. Ровная дорога уводила отряд на юг, и вскоре монастырь и селение остались позади, скрылись за горами. Темнота сгущалась, становилась ночной. Но месяц постепенно, как будто опасливо, выползал из‑за горного хребта, заливая серебристым сиянием живописные окрестности. Выносливые степняки время от времени сами сменяли один другого во главе отряда, и посланник доверился коню без понуканий скакать среди них, позволяя себе поразмышлять.

Как же вовремя подвергся нападению разбойников караван купцов, подумалось ему. Будто Провидение, знак Всевышнего явились эти несчастья безвластия, этот оставшийся без родителей ребёнок перед пользующимся большим влиянием и авторитетом настоятелем, чтобы подтвердить правоту Далай‑ламы и повлиять на принятие нужного им решения. Весь долгий путь к монастырю он сомневался, что удастся добиться поддержки настоятеля – тот был известен отрицательным отношением к их делу. А теперь он возвращался, выполнив важное поручение. Внезапно ему почудился далёкий плач малыша, и волна почти мистического трепета передёрнула его тело. Он невольно накрепко запомнил о существовании этого ребёнка, мысленно пожелав ему выжить.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.ЗАМЫСЕЛ ДАЛАЙ‑ЛАМЫ

1. Победитель

Кто изо дня в день ведёт напряжённую, полную трудов и опасностей борьбу, для того годы мелькают быстрыми птицами. Когда на краю Евразии, где заходит солнце, цивилизация Западной Европы отсчитывала 1642 год от рождения Христа, в один из пасмурных дней, какие редки поздним летом в Центральном Тибете, пятый Далай‑лама Агванлобсан‑джанцо впервые пронзительно ясно вспомнил о своём тридцатипятилетнем возрасте. Придерживая на плечах белый шерстяной плащ, он рассеянно приближался к выступу, нависшему над мрачной пропастью, которая казалась бездонной от белесого тумана, медленно плавающего меж отвесных обрывов изъеденных трещинами скал. Невысокий и круглолицый, он производил неизгладимое впечатление на врагов и сторонников близкими к узкой переносице не столько чёрными, сколько карими умными глазами, в глубине которых таилась и иногда сверкала сталью закалённого клинка непреклонная воля. Он был из тех, для кого победа и смерть – две стороны одной монеты, которую всё время приходится подбрасывать и ловить, не зная, как она упадёт и какую сторону покажет. Своему окружению повадками и деяниями он больше напоминал воинственного князя, нежели религиозного вождя, но был и тем и другим одновременно, уже десятилетие вдохновляя и возглавляя сторонников беспощадной кровавой борьбы за объединение страны.

На три‑четыре коротких шага отставая от него, прихрамывая на левую ногу от свежего ранения, за ним мягко ступал сухощавый лама. Он был лет на пятнадцать старше Далай‑ламы, на голову выше него, и даже движения выдавали его главную черту характера – сосредоточенную осторожность. Он не стремился иметь самостоятельное имя и быть на виду, предпочитая влиять на события посредством своего влияния на вождя. Всегда преданный делу, которому посвятил жизнь Далай‑лама, он приобрёл большой опыт преодоления самых разных превратностей судьбы и обстоятельств, и нацеленные на действия суждения его были взвешенными и продуманными. После недавней смерти воспитателя и друга, Далай‑лама именно его сделал тайным советником, единственным, кому он доверил принимать решения от своего имени.

– Гуши‑хан степной хищник, ойрат. Пройдёт по Тибету как кровожадный дракон, не разбираясь, где свои, где чужие, – высказал тайный советник свою озабоченность, смягчая её тоном голоса.

– Область Цанг должна, наконец, покориться мне, – холодно возразил Далай‑лама. – Покой не наступит, пока там... – он не стал заканчивать предложение, смолк. На выпуклом лбу его от тяжёлых размышлений обозначились несколько морщин.