Берег мародеров

Я взглянул на часы. Была половина десятого. Логан крепко спал, его ноги свешивались с торца кровати. На фоне общего рева и грохота мне был слышен его храп. Я почувствовал неприятное ощущение, которое приходит всякий раз, когда холодно, но не хочется вставать с постели, и еще немного полежал без сна. Я промерз до костей, но вылезти из‑под жиденьких одеял не хватало силы воли.

Ровно в десять явился конвой из трех человек – одного унтер‑офицера и двух рядовых матросов. Они были при ножах и револьверах. Нас повели умываться, но бритв не дали, и даже после весьма тщательного туалета я едва узнал себя в зеркале. Из‑за появившейся на подбородке жесткой щетины мое довольно продолговатое лицо как бы округлилось, глаза запали, веки покраснели. У меня был вид отпетого головореза, о чем я и сказал Логану.

– Это еще что,– с горькой усмешкой ответил он.– То ли будет, когда эти ублюдки поработают над тобой с недельку. Было бы не так плохо, если бы пленными тут занимались морские власти, но сейчас мы в лапах гестапо. Нас ждут жуткие времена.

Я знал, что Логан прав, но он мог бы быть настроен и более оптимистично. Как только мы закончили свой туалет, нас повели на гауптвахту, где мы предстали перед другим гестаповцем, который, вероятно, нес дневное дежурство. Это был хлипкий человечек с большой головой и резкими чертами лица. Он понравился мне не больше, чем первый. Взяв со стола какой‑то зеленый бланк и пробежав его глазами, гестаповец повел нас по узкому коридору в кабинет коменданта базы. Им оказался некто Тепе, невысокий плотный мужчина с седеющими волосами и красивой головой. Чин его, видимо, соответствовал званию командира. Он произвел на меня неплохое впечатление, и мне вспомнились слова, сказанные Большим Логаном только что в умывальнике.

Гестаповец вполголоса о чем‑то посовещался с коммодором, а мы стояли между нашими охранниками у двери. Наконец коммодор велел нам приблизиться к столу.

– Вы знаете корнуоллское побережье, так? – спросил он Логана. Говорил он четко и спокойно, но его английский был не так хорош, как у командира подлодки.

Логан кивнул, но промолчал.

– У нас есть карты с подробными данными о побережье,– Продолжал коммодор,– Однако, к сожалению, нет достаточно полных сведений о скалах и течениях у самого берега. Они нам требуются, и вы можете сообщить их нам, да?

Логан покачал головой. У него был озадаченный вид, как у собаки, которой не дали кость.

– Не знаю,– ответил он.

– Не знаете? Как это так? – Коммодор бросил взгляд на лежавший перед ним бланк, потом посмотрел на Логана.– Вы же рыбак, да?

Логан выглядел все таким же пришибленным.

– Да,– неуверенно сказал он.– Я так полагаю... Я не знаю.

Я покосился на него, гадая, в чем дело. Сперва я подумал, что он затеял какую‑то мудреную игру. Но он приложил ладонь к лицу и тер глаза, как будто только что пробудился ото сна.

Коммодор пристально оглядел его.

– Вы военнопленный. Это вы понимаете?

Логан кивнул.

– Да, ваша честь.

– Как военнопленный вы должны отвечать на вопросы, – коммодор говорил мягко, будто с ребенком.

– Да.

– Тогда пройдите сюда.

Коммодор провел его в угол, где стоял ящик со стеклянным верхом. Под стеклом лежала какая‑то карта. Он вытащил ее и заменил картой западного побережья Корнуолла, которую достал из ящика.

– Вот Кэджуит,– сказал коммодор, указывая пальцем на какую‑то точку на карте.– Ну, все ли рифы тут отмечены?

Логан не отвечал. Он стоял и глядел на карту, как будто ничего не соображал.

– Так отмечены или не отмечены? – Коммодор терял терпение.

– Может и отмечены,– пробормотал Логан, переходя на невнятное произношение, характерное для корнуоллского диалекта.

– Отвечайте на вопрос коммодора,– приказал гестаповец, заходя за спину Логана. У него оказался резкий пронзительный голос, и по‑английски он говорил довольно бегло и правильно.

Логан воровато оглянулся, как попавший в капкан зверь.

– Я не могу, – сказал он, и мне даже показалось, что он вот‑вот расплачется – до того у него была надутая физиономия.

– Объяснитесь,– резко сказал гестаповец.

– Я... я не могу. Вот и все. Я не помню.

Логан вдруг повернулся и слепо направился к двери, как перепуганный младенец. Проходя мимо меня, он рыдал, и я видел, что в бороду стекают слезы. Плачущий человек всегда вызывает жалость, но увидеть, как плачет Логан, было до того неожиданно, что это зрелище глубоко потрясло меня. Конвоиры вернули его обратно, и какое‑то время он, спотыкаясь, ходил по кругу. Потом замер, закрыв лицо руками. Его рыдания постепенно стихли.

Я видел, что коммодор и гестаповец растерялись. И было отчего. Я и сам был озадачен. Они тихо посовещались, потом коммодор повернулся к Логану и сказал:

– Подойдите сюда.

Логан направился к столу, за который снова уселся коммодор. Тот благожелательно сказал:

– Боюсь, вам пришлось несладко на борту лодки. Я сожалею об этом. Но мне срочно нужна информация. Либо вы возьмете себя в руки, либо же нам придется заставить вас говорить. Это точная карта вашего района?

Огромный кулак Логана с треском опустился на стол.

– Перестаньте задавать мне вопросы! – заревел он, и его голос сделался почти неузнаваемым – до того он стал визгливым и

истеричным.– Разве вы не видите, что я не помню? Я ничего не помню. У меня в голове какая‑то пустота. Это ужасно.

Вряд ли я когда‑либо видел двух более удивленных людей, чем эти немцы. До сих пор они, по‑моему, либо принимали Логана за придурка, либо считали, что он хочет их обмануть. Логан посмотрел на них с таким выражением, которое иначе, как жалостным, не назовешь. Что‑то в нем необычайно напоминало животное.

– Простите,– сказал он.– Я, кажется, вас напугал. Я не хотел этого. Просто... просто я ничего не помнил. Мне стало страшно.– Его взволнованно мятущиеся руки были на удивление выразительны. Коммодор бросил взгляд на меня.

– Что с вашим другом? – спросил он.

Мне пришлось признаться, что я не знаю.

– На борту лодки с ним вроде бы все было в порядке,– сказал я.– Но прошлой ночью он вдруг стал каким‑то замкнутым.– И тут я вспомнил: – Когда нас захватили, его ударили рукояткой револьвера по голове. Может, в этом‑то все и дело? Позже, уже в лодке, он был какой‑то возбужденный...

Коммодор задумался над моими словами. Затем приказал одному из охранников сходить за командиром подлодки и врачом.

Первым пришел врач. Он посмотрел голову Логана и доложил, что хотя череп поцарапан и опух, никаких признаков пролома нет. Сказать же, страдает Логан от сотрясения мозга или нет, он не может. Он считал это маловероятным, но подчеркнул, что полностью исключить такую возможность нельзя.

Явившийся командир подлодки подтвердил, что Логана сильно ударили рукояткой револьвера по голове и что, хотя и казалось, что он в здравом рассудке, он в то же время вел себя на борту так, будто у него неустойчивая психика. Он рассказал, как Логан разразился громким хохотом, когда его попросили помочь обезопасить лодку, но о том, как его самого нокаутировали, не упомянул...

Наконец нас отвели обратно в камеру. Выходя, я слышал, как коммодор давал доктору указания присматривать за Логаном. Как только мы остались одни, я сказал:

– Послушай, Логан, ты их дурачишь или действительно болен?

Он равнодушно посмотрел на меня.

– Ты затеял какую‑то хитрую игру с дальним прицелом? – не отставал я.

– Хорошая игра! В голове пусто, только и делаешь, что стараешься опять обрести память. Тебе бы так.

Но мне никак не верилось, что он действительно лишился памяти.

– Утром ты вроде бы был здоров,– заметил я.

– Возможно,– сказал он, ложась на свою койку.– Я понял, что произошло, только когда меня стали допрашивать.

Только увидев, что он отказался от обеда, чая и ужина, я понял, что дело нешуточное. Весь день он пролежал на койке, закрыв лицо руками. Иногда он стонал, как будто попытка что‑то вспомнить была ему не по силам. Раза два‑три в припадке отчаяния он вдруг принимался колотить по подушке.