Страница 92 из 95
– Прощайте же, Беатриса, – сказал он напоследок, – и да хранит вас господь! И пусть он воздаст вам своею неоскудевающею рукой за все то, что вы сделали для моих сыновей. Что до меня, то и я, со своей стороны, постараюсь вознаградить вас ничтожною долей из того многого, чего бы заслуживаете. Прощайте!
И по совету местного рехидора, он обещал внести на ее имя в кассу кордовских боен определенную сумму, которая давала бы ежегодно скромную ренту.
Адмирала приветствовали также жена и дети Диэго де Араны, «губернатора его города Навидад». Все Арана гордились высокой честью, оказанной по другую сторону океана одному из членов их рода. Рисуя его в своем воображении облаченным в золототканую одежду и ведущим на равной ноге переговоры с Великим Ханом, никто из них, разумеется, не думал о том, что в эти часы он, быть может, уже не существует на свете.
Колон удивлялся, что его не пришел навестить доктор Акоста. Ему очень хотелось встретиться с ним, чтобы насладиться смущением, которое, несомненно, должен был обнаружить ученый лекарь, присутствуя при его триумфе. Но доктор за несколько недель перед этим срочно выехал в Барселону, вызванный туда для лечения короля дона Фернандо.
Пока флотилия Колона плавала среди островов, соседних с империей Великого Хана, в Испании произошло событие, по тем временам – принимая во внимание всеобщее преклонение перед личностью государя – совершенно неслыханное.
Двор, как всегда переезжая с места на место, должен был отправиться в Барселону. Дону Фернандо требовалось быть поближе к французской границе. Его отец, дон Хуан II Арагонский, вследствие мятежа в одной из частей Каталонии, вынужден был отдать в залог французскому королю Людовику XI город Перпиньян и весь Русильон, числившиеся его владениями. Теперь дон Фернандо требовал от Царствующего французского короля Карла VIII возврата залога, полученного его отцом. На возвращение этих земель испанской короне настаивал также и папа, и испанские государи избрали своим местопребыванием Барселону, чтобы ускорить дипломатические переговоры, протекавшие в те времена не в пример медленнее, чем ныне, или готовить войну, если она будет неотвратима.
Часть Каталонии, хотя она к этому времени и была усмирена силой оружия, проявляла глубокую враждебность к дону Фернандо, сыну того государя, с которым каталонцы долгие годы вели ожесточенную войну. Он и его супруга, живя в Барселоне, были окружены кастильскими, арагонскими, валенсианскими и частично каталонскими сеньорами, но страна в целом держалась по отношению к двору настороженно, с холодною отчужденностью побежденного, который подчиняется, но не любит.
И вот однажды, выходя из королевского дворца в Барселоне, дон Фернандо подвергся внезапному нападению, и ему был нанесен страшный удар ножом в шею. В первый момент он вообразил, что это – предательство со стороны окружающих его придворных, и схватился за шпагу с намерением защищаться. Нанес королю рану, однако, каталонец, крестьянин, по имени Хуан де Каньямас; как выяснилось впоследствии, это был сумасшедший, ибо, объясняя мотивы своего поступка, он заявил, что совершил покушение на короля потому, что по смерти дона Фернандо испанская корона должна была будто бы перейти к нему.
Этот помешанный прикончил бы дона Фернандо, не будь у короля массивной золотой цепи, которую, в соответствии с модой той эпохи, он обычно носил на шее. Кинжал, которым нанес удар цареубийца, с широким и коротким клинком, похожий на нож мясника, не проник глубже из‑за упомянутой цепи, но и при всем том рана дона Фернандо была очень тяжелою, и в течение многих недель жизнь его висела на волоске. Это событие наделало много шума.
И вот, когда положение короля казалось совсем безнадежным, некоторые придворные вспомнили о докторе Акосте, неоднократно в качестве врача навещавшего государей во время их пребывания в Кордове, и донья Исабела вызвала его в Барселону, отправив к нему гонца, который, загнав немало лошадей, примчался в Кордову и с неменьшей быстротой доставил ученого медика в Барселону.
Он все еще оставался в этом городе, занимаясь лечением дона Фернандо. Рана короля успела зарубцеваться, но король чувствовал себя очень слабым из‑за большой потери крови, и его врач еще не поднимал вопроса о возвращении в Кордову.
Накануне выступления каравана Колона из этого города у Лусеро произошла неожиданная встреча. К постоялому двору, на котором остановились люди дона Кристобаля, пришла какая‑то женщина и спросила корабельного слугу – Фернандо Куэваса. Последний, узнав эту женщину, сильно взволновался. На ее лице ясно были видны следы ужасной усталости и преждевременной старости. Она была одета как христианка, вся в черное, и на голове у нее был траурный чепец, делавший ее похожей на одну из тех набожных богомолок, которые проводят в церквах большую половину дня. Но несмотря на наряд и подурневшее, измученное лицо, Фернандо узнал когда‑то прекрасную еврейку, мать Лусеро и жену дона Исаака.
Ей было известно из письма, написанного Фернандо матери перед отплытием из Испании, что тот нанялся в Палосе на корабль, направлявшийся с флотилией в Индию. Это известие внушило ей мысль, что и Лусеро, быть может, отправилась вместе с ним, и так как после изгнания евреев из Испании она жила в Кордове, то, прослышав о прибытии адмирала, она и явилась сюда, чтобы разыскать юношу.
Куэвас, посоветовав ей не выражать своего удивления по поводу внешнего вида Лусеро, повел ее к пажу адмирала.
Новообращенную еврейку после всего перенесенного ею в последнее время ничто уже не могло поразить. Да и нообще в ту эпоху переодевание женщин в мужское платье в тех случаях, когда им приходилось скрывать свой пол, было делом весьма обычным.
Мать Лусеро коротко рассказала о невероятных мучениях, выпавших на ее долю и на долю ее соплеменников. Иx посадили на суда одной из тех печальной памяти флотилий, которые занимались перевозкой изгоняемых из Испании евреев к берегам Африки. Быть может, они находились на одном из тех кораблей, с которыми при выходе в океан повстречалась, отправляясь на поиски нового пути в Индию, флотилия дона Кристобаля.
Их высадили на побережье Марокко, и с этого часа началась цепь поистине адских преследований, сопровождаюшихся пытками, о которых они не имели до того ни малейшего представления. Их погнали, как стадо, в города, расположенные во внутренних землях Марокко, и мусульмане обращались с ними там еще хуже, чем христианская инквизиция.
Ходили слухи, будто многим евреям, в обход закона, предписывавшего оставить в Испании все имевшееся у них золото, удалось вывезти большое число золотых монет, и марокканские варвары вспарывали животы всем тем, во внутренностях которых рассчитывали найти богатые клады.
Бесстыдными руками шарили они под платьями женщин в поисках будто бы спрятанных там сокровищ. Жестокое восточное сладострастие, жаждущее крови и смерти, упивалось мучениями этих покинувших родину толп. Женщины и малолетние дети становились жертвами гнусных насилий и противоестественных извращений. Отцы и братья, пытавшиеся спасти своих близких от этих неслыханных надругательств, были зверски убиты. Так погиб и дон Исаак, защищая членов своей семьи и остатки имущества.
Гонимые и истребляемые, евреи возвратились на побережье, умоляя о том, чтобы их вернули на испанскую землю. Они заявляли о свеей готовности перейти в христианскую веру, креститься, принять любое, какое бы им ни предложили, исповедание, лишь бы вырваться из этого ада. Господь не совершил тех чудес, какие были обещаны им раввинами при отплытии из Испании, наподобие тех, которые были некогда явлены им при исходе израильтян из Египта. Земля, бывшая за несколько месяцев перед этим их родиной, а теперь ставшая достоянием инквизиции, казалась им раем, куда они жаждали унести ноги с африканской земли.
Мать Лусеро, моля о том, чтобы ей разрешили креститься, как поступило множество других сломленных испытаниями в Марокко и вконец измученных женщин, направилась в Кордову в надежде на поддержку доктора Акосты, которого она знала много лет. Знаменитый врач подготовил все необходимое для ее крещения и поселил бедную женщину в доме новообращенных христиан, взяв на себя расходы по ее содержанию. Так она и жила в покое и мире, посещая каждый день церковь, чтобы люди забыли о ее еврейском происхождении, и содрогаясь при воспоминании о тех неделях, которые ей пришлось провести среди марокканцев.