Приятель фаворитки

Я долго оставался один, и хотя король велел мне ждать его, он не вернулся. Нелл вышла одна, смеющаяся и сияющая торжеством. Она схватила меня за обе руки и, прежде чем я успел опомниться, поцеловала меня в щеку. Нет, говоря по правде, я это предвидел, но… было бы невежливо избежать этого поцелуя.

– Наша взяла! – крикнула она. – Вышло по‑моему, а вы, Симон, можете явиться к нему в Уайтхолл: он простил вам все ваши прегрешения и исполнит вашу просьбу, какова бы она ни была; в этом он дал мне слово.

– А он знает, о чем я хочу у него просить?

– Пока еще нет. А желала бы я в это время посмотреть на его физиономию! Не щадите его, Симон! Скажите ему всю правду, истинную правду!

– Как же мне сказать ее?

– Скажите, что вы любите, всегда любили и всегда будете любить Барбару Кинтон, не полюбите и никогда не любили, не ставили ни во что Элеонору Гвинт.

– Действительно ли это будет истинная правда! – спросил я.

Она, все еще сжимая мои руки в своих, тихо вздохнула.

– Увы, да! – сказала она. – Пусть это будет правдой. Что толку в том, что человек когда‑то жил, если он уже умер? Что толку, если он любил, но более не любит?

– Нет, ей‑Богу, мне этого не стыдно! – ответил я, целуя ее руку. – Ни капельки! Наоборот, мне было бы стыдно! – ответил я, – если бы мое сердце никогда не принадлежало вам.

– Ах! Вы говорите «не принадлежало»?

Я молча и виновато улыбнулся.

Она резко выпустила мои руки.

– Идите своею дорогой, Симон Дэл! Идите к своей Барбаре в свою деревню, к своей скуке, к своей добродетели! Идите, говорю вам.

– Но мы расстанемся друзьями? – спросил я.

Элеонора, казалось, готова была ответить резкостью, но, минуту спустя, улыбнулась и сказала:

– Да, искренними друзьями, Симон, и, когда вы услышите, как меня будут осуждать в вашем присутствии, скажите, что и такая ходячая мораль, как вы, нашла нечто хорошее в Нелли Гвинт. Вы скажете это?

– От чистого сердца.

– Ну, мне все равно, что вы скажете! – рассмеялась она. – А теперь убирайтесь. Я дала слово королю, что обменяюсь с вами не более, как двадцатью словами. Убирайтесь!

Я поклонился и пошел к двери.

Нелл догнала меня, желая что‑то сказать, но остановилась. Я ждал, пока она наконец нерешительно заговорила:

– Если… если вы осмелитесь произнести мое имя в присутствии Барбары Кинтон, то скажите, что я желаю ей всего хорошего и прошу ее не вспоминать меня злом.

– У нее достаточно оснований вспоминать вас добром, – заметил я.

– Вот именно потому‑то она и будет вспоминать меня злом! Симон, говорю же вам, убирайтесь отсюда! – Она протянула мне руку, я поцеловал ее, после чего она продолжала: – На этот раз мы расстанемся навсегда; я и любила вас, и ненавидела, и любила опять. Но что значит моя любовь? Ведь я столь многих люблю!

– Нет, она много значит, – сказал я. – Будьте счастливы!

Я вышел из комнаты. Нелл Гвинт смотрела мне вслед и, смеясь, кивала головою, качаясь на каблуках, как часто делала это. Потом она послала мне вдогонку воздушный поцелуй. Так я и ушел и с тех пор больше не видел ее. Но, когда осуждают при мне грешников, я молчу, вспоминая последний поцелуй Нелл Гвинт.

XIIМНЕНИЕ ДЕ ФОНТЕЛЛЯ

Когда я проходил по залам дворца, там как будто ничто не изменилось. Все было так же, как тогда, когда я приехал сюда отказываться от должности, полученной мною через Нелл Гвинт. Все были так же любезны, фальшивы и пусты, как раньше. Тогда говорили о приезде герцогини Орлеанской, теперь говорили о ее отъезде, о Дувре, но не о важном договоре, заключенном там, а по преимуществу об увлечении короля Луизой де Керуайль, о ее возвращении к нашим покинутым ею берегам. Все это было для меня уже нисколько неинтересно: мне просто было противно смотреть на все это. Я спешил исполнить свою задачу и как можно скорее убраться отсюда. Моя роль здесь была кончена: предсказание Бетти Несрот исполнилось, и мое честолюбие было удовлетворено. Впрочем, меня занимало последнее действие комедии, которую мне предстояло разыграть перед королем; меня интересовали также лица приверженцев герцога Йоркского и Арлингтона, смотревших на меня с тайным страхом и враждебностью, так как они, очевидно, угадывали, что я проник в их секреты. Мне они не страшны: я не имел намерения вмешиваться еще раз в придворные интриги и соперничать с кем бы то ни было. Мне хотелось сказать им всем:

«Будьте спокойны! Через час я исчезну, и вы больше никогда не увидите моего лица».

Король сидел в своем кресле; около него стоял только граф Рочестер, которого я знал по слухам, хотя и не был знаком лично. Ни брата короля, ни герцога Монмута не было видно. Я попросил доложить о своем прибытии королю, и был принят им немедленно. Он милостиво улыбнулся мне, но продолжал разговор с графом Рочестером, гладя маленькую собачку, лежавшую на его коленях.

Несколько минут спустя граф Рочестер откланялся и, отойдя, замешался в толпу придворных. Король сидел некоторое время задумавшись, продолжая ласкать собачку, потом поднял свой взгляд на меня и любезно обратился ко мне:

– Что же вы не приняли участия в нашем политическом споре?

– Ваше величество, я – не мастер говорить о высоких материях, – поклонился я.

– Это хорошо. Я знаю вас за человека большой скромности и готов быть полезен вам. Вы хотели чего‑то просить у меня?

– Да, сущий пустяк для вашего величества и очень важное для меня.

– Хорошо, если бы все просьбы были такого рода! Говорите, я вас слушаю.

– Я хотел только просить ваше величество помочь мне добиться женщины, которую я люблю.

Он слегка вздрогнул, и перестал гладить собачку.

– Женщины, которую вы любите? – переспросил он. – А она любит вас?

– Так по крайней мере она сказала мне, ваше величество.

– Значит, она хотела, чтобы вы это думали. Я ее знаю?

– Очень хорошо, ваше величество, – многозначительно ответил я.

Король был, видимо, встревожен. Человек его лет готов видеть соперника в каждом юноше, как бы мало привлекателен тот ни был.

Я не мог дольше выносить наступившее молчание и позволил себе произнести:

– Когда‑то было время, ваше величество, что я любил там, где любил король, так же, как пил из его чаши.

– Я знаю, мистер Дэл. Но почему вы сказали «когда‑то»?

– Потому, что это прошло, государь.

– А вчера? – резко спросил он.

– Она – хорошая артистка, ваше величество, боюсь, что я был ей плохим партнером.

– Вы были достаточно хороши, – помолчав сказал он, – но она играла великолепно.

– Не удивительно: на карте стояла вся ее жизнь.

– Да, бедняжка Нелл любит меня, – мягко сказал король. – Я был не прав по отношению к ней. Но не буду утруждать вас своими делами. Итак?

– Мисс Гвинт была очень добра ко мне, ваше величество.

– Думаю, что так, – заметил король.

– Но мое сердце и теперь, и с давних пор было отдано другой.

– Говоря откровенно, мистер Дэл, я очень рад слышать это. Было это так и в Кэнтербери?

– Больше чем когда‑нибудь, потому что она была там.

– Я знаю, что она была там.

– Нет, ваше величество, я говорю о другой – о той, которую люблю, а именно о мисс Барбаре Кинтон.

Король опустил глаза и нахмурился. Потом он странно улыбнулся и спросил:

– Вы помните де Перренкура?

– Очень хорошо помню, государь.

– Это ведь по его желанию, а не по моему, вы тогда поехали в Кале.

– Я это знал, ваше величество.

– А говорят, да и сам он это думает, что он лучше всякого другого умеет выбирать людей для своих целей! Итак, вы желаете жениться на мисс Кинтон? Ну, она не для вас: ее положение выше этого.

– Но не выше желания вашего величества, то есть не выше чем ее отец. Она сама в нем не нуждается.

– Однако вы не страдаете излишней скромностью!

– Этого и не должно быть, когда я пил одну чашу с королем.

– Поэтому мы должны быть друзьями?