Страница 8 из 15
– Ну, это уже через край, – заметил Ганеша, снимая котелок с огня, – Едва не убежал! Тут манго, бананы и сахарный тростник – не могу обойтись без сладкого. Потому с малых лет такой толстобрюхий!
Он налил компот в деревянные плошки:
– Очень рекомендую! Сладость прибавляет мудрости.
Сяку Кэн едва притронулся к приторной горячей похлёбке. Может, он и был голоден, но больше всего на свете ему сейчас хотелось плакать – от жалости к себе.
– Гляди‑ка! – подтолкнул его хоботом Ганеша. – Это цуки‑усаги, любимы лунные кролики Будды Амиды!
Он поднял голову и увидел, как во тьме резвятся, носясь зигзагами и прыгая друг через друга, какие‑то светлые ушастые пятна. Неподалёку прошёл сгорбленный старик Фудзин с большим мешком, полным ураганов. А совсем рядом, меж стволов криптомерий, танцевали милые девушки в белых платьях. То одна, то другая, высоко подскочив, превращалась в большую птицу и улетала, шумя крыльями. Это были журавли‑оборотни из племени цуру. Там и сям слышалось шуршание лесных духов‑якши. Не говоря уж о сверчках и цикадах. И костёр, разгораясь, потрескивал, казалось, веселее.
– Если поймёшь, что всё едино в этом мире, – говорил Ганеша, прихлёбывая компот, – то навсегда позабудешь об одиночестве. В горах и реках, в скалах и пещерах, в деревьях и травах, в любой пылинке и капле та же жизнь, что и в тебе. Цыплёнок разбивает скорлупу, чтобы вылупиться на свет и ощутить всю его полноту. Попробуй и ты, дитя криптомерии!
«Старый пруд, – вспомнил Сяку Кэн, – Прыгнула лягушка. Плеск воды. И карп Сёму, вынырнул, шевеля губами, и желая доброго пути».
– Пожалуй, и этого достаточно, чтобы не унывать, – согласился Ганеша.
– Вы читаете мои мысли!? – сообразил, наконец, Сяку Кэн.
– Погляди на эти уши. Разве мимо них что‑либо проскочит? Вот слышу, как из мешка старика Фудзина выскользнул особенно юркий тайфун. Сейчас начнётся!
Минуты не прошло, как хлынул такой ливень, от которого не спасали даже кроны криптомерий.
– Эй, каса‑но‑обака! – протрубил Ганеша.
И немедленно над ними широко распахнул свой единственный глаз зонтик‑привидение. Он крепко стоял на деревянной ноге, охраняя их от воды и порывов ветра. Вообще стало на редкость уютно в лесу у костра.
Под шум дождя и завывание беглеца‑тайфуна Сяку Кэн как‑то оживился. Доел сладкую похлёбку и спросил:
– Простите, откуда у вас такая внезапная слоновья голова на обычном человеческом теле?
Ганеша дружески постучал хоботом по спине:
– О, это долгая и печальная история. Отложим её на завтра. А теперь пора спать. Твой Дзидзо уже дремлет, да и у меня язык заплетается. Но сперва напиши на кусочке коры имя «Баку» – это добрый леший, похожий на тапира. Он поедает, как чертополох, плохие сновидения. Ложись левым ухом на кору, сын криптомерии, и тебе приснятся мудрые и сладкие с‑ло‑ны! То есть, извини, сны‑ы‑ы‑ы…
И он зевнул от всей души, не только ртом и хоботом, но и обширными, как наволочки, ушами.
Надо сказать, что тайфун оказался на редкость холодным и расчётливым. Пока старик Фудзин отлавливал его, тот обернулся таким снегопадом, что весь лес к утру был белым, и напомнил Сяку Кэну прежнюю жизнь в стороне белого тигра. Из‑под снега торчали папоротники да растрёпанные головы хризантем.
Ничуть не меньшим растрёпой выбрался из дупла криптомерии Сяку Кэн. Ему действительно виделись сладкие сны. Однако сильно волнующие. В основном о сладкой мести господину Фарунаге!
Была ли в них хоть капелька мудрости – трудно сказать. Возможно, проснувшись, Сяку Кэн просто запамятовал о ней. А может, мудрость как раз и заключается в мести? Ненависть к Фарунаге поднялась такой волной, что, казалось, она выше криптомерий, до самых небес. Будто буйствовал и бушевал в Сяку Кэне тайфун, удравший из мешка старика Фудзина.
Хотелось немедленно помчаться в поместье князя, разделаться с ним, разгромив и разрушив всё, что подвернётся под руку.
Он в ярости шнырял по окрестностям, разгребая снег и пытаясь найти подходящую для последнего сражения дубину. Но обнаружил лишь Ганешу, устроившегося в сугробе, – только хобот, как диковинное трубчатое растение, выступал наружу.
– Отчего ты так взволнован? Буквально человек‑волна! – спросонок прогудел Ганеша. – Погляди на свежее, тихое утро! С этим первым снегом начались годы Тэммон, целых двадцать три, которые ты можешь прожить в достатке и покое, если оставишь мысли о мести. Но если ты будешь, счастлив только тогда, когда оторвёшь голову Фарунаги, – это тоже твой путь. Словом, настало время выбирать дорогу.
Сяку Кэн притих. Он не раз слышал о людях, которые живут в этом мире сами по себе. У них нет семьи и господ.
Они бродячие одинокие самураи. Хотя иногда сбиваются в отряды, становясь настоящими разбойниками. Странствуют из края в край, вызывая на бой самых лучших воинов, ища славы или смерти. От западного берега идут до восточного, и от северного до южного. Их так и называют – ронин, или человек‑волна.
У них длинные волосы и бамбуковые шляпы с окошечком, напоминающие пчелиный улей, сидящий на плечах. Их длинные шаровары‑хакама заправлены за пояс, а соломенные сандалии – на толстой кожаной подошве. Редкому человеку‑волне удаётся пережить эту крепкую подошву. Их век куда короче, хотя они искусно владеют мечом и алебардой.
Так кто же он, Сяку Кэн, дважды родившийся в год Дракона, – дитя, оберегаемый великой криптомерией, или человек‑волна, судьба которого разбиться о прибрежные камни?
Одну жизнь он уже прожил так, что едва ли есть, чего припомнить. Неужели и вторая пройдёт кое‑как, ни шатко, ни валко? А ведь бусидо‑путь воина говорит – когда для выбора есть два пути, выбирай тот, который ведёт к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочёл, и смело иди. Правое дело – всё. Жизнь – ничто!
Прежнюю свою жизнь он вспоминал всё реже – так, какие‑то туманные лоскутья. Наверное, потому что нынешняя была слишком бурной, как один сплошной тайфун.
Задумавшись, Сяку Кэн и не заметил, как над ними раскрылся зонтик‑привидение.
– Послушай, мальчик, – вмешался Ганеша, разметая руками и ушами снег, чтобы сложить костёр. – Давай‑ка сначала позавтракаем и поговорим. Ты спрашивал о моей слоновьей башке. В общем‑то, я к ней давно привык, хотя, сознаюсь, было непросто. Долго не понимал, как управляться с хоботом. Даже прятал в карман, что выглядело на редкость глупо. Родом‑то я из Индии, и появился на свет весьма пригожим, с милой человеческой головкой. Да вот беда – один завистливый прохвост буквально испепелил её злобным взглядом. Мой папа очень огорчился. Безголовый сын – куда уж хуже! И чтобы хоть как‑то исправить положение, в отчаянии, он приставил мне вот эту, отобрав её у слона.
– То есть как?! – не понял Сяку Кэн. – Отрезал и пришил?
– Ну, это сложный вопрос, – уклончиво отвечал Ганеша. – Не всё так просто в этом мире.
Слон обрёл новую голову, нырнув в океан, а эта удачно прижилась на моих плечах. Видишь, никаких шрамов, – размотал он полосатый шарф.
– И ты не посчитался с тем ублюдком, лишившим тебя нормальной головы!? – воскликнул Сяку Кэн.
Ганеша почесал длинным хоботом затылок:
– Знаешь ли, теперь я счастлив, что не сделал этого! Мне по сердцу нынешний вид. Впрочем, мой рассказ не о внешности, а о сущности. То есть о мыслях, приходящих в мою голову и уходящих из неё. Самое интересное происходит, когда они встречаются. Шумят, как крылатые тенгу на рассвете в своём ущелье. Я не всё улавливаю, но кое‑что запоминаю. Вот, например, – истинная смелость и отвага в том, чтобы жить, когда время жить, и умирать только тогда, когда настало время умирать. Постарайся разобраться в этом, маленький человек‑волна, прежде чем лезть с дубиной в поместье князя Фарунаги.
В молчании они позавтракали всё той же сладкой фруктовой похлёбкой. Снег вокруг таял на глазах, и глухо обрушивался с ветвей криптомерий, прерывая то и дело кукушку. Но та была на редкость упорной и принималась считать сызнова. Словно запускала, как часовой механизм, секунды и минуты нового времени – годов Тэммон.