Страница 7 из 15
Их души, наполненные хвойным дыханием, поднялись высоко над лесом, всё ещё крепко сжимая ладони. Они оглядывались по сторонам, смущённые и растерянные, потому что расстались со своими мечами, а ещё потому, что теперь чувствовали и видели сразу так много, как никогда прежде.
Трудно с непривычки разобраться в новом времени и новом необъятном пространстве, когда всё рядом, почти неотделимо, – и твоё рождение, и смерть, и будущая жизнь. Мелькает, вспыхивает, озаряет, так что начинаешь понимать, наконец, зачем жил, и до боли стыдишься бесчестных поступков.
С усилием задержали они взор на родной деревне у карпова пруда, близ бамбуковой рощи.
Крестьяне работали на полях. В их доме братишка Ушиваки пристраивал деревянный меч на поясе, собираясь куда‑то. А на другом конце деревни Тосико чистила боевые доспехи мужа и аккуратно складывала в сундук.
Тихая, мирная жизнь, которая, увы! вот‑вот закончится, поскольку приближались к ней два всадника‑самурая.
– Быстро наведём тут порядок и поживимся, чем сможем! – произнес огромный и усатый, расслабленно восседавший на рыжей кобыле. Ноги его, не вдетые в стремена, почти волочились по земле, а длинные, как крысиные хвосты, усики доставали до плеч.
– Говорят, у покойного Ясукити красавица‑жена, – заметил молодой самурай, только вчера удостоенный этого сана.
– Я же сказал – оживимся! – заорал усатый, погоняя кобылу.
Они остановились на краю рисового поля и подозвали крестьянина.
– Где дом Ясукити?
Крестьянин упал на колени и так усердно поклонился, будто хотел заползти в кротовую норку. Не поднимая головы, он указал мотыгой неизвестно куда, поверх деревни.
Усатый лениво нагнулся, словно не расслышав чего‑то. Эдак нехотя обнажил меч и, поморщившись, чиркнул им по земле, отделив голову от тела.
– Это наше право – «убить и уйти», если с тобой недостаточно почтительны, – пояснил он, как школьный учитель, поставивший наглядный опыт над лягушкой. – Простолюдинов надо воспитывать!
Молодой самурай ещё долго оборачивался. На душе у него было беспокойно. Наверное, он и прежде слыхал о праве «убить и уйти», однако не думал, что применяется оно так просто. Всё равно, что вытереть пот со лба, высморкаться или сдуть пушинку с носа. Впрочем, со временем ко всему привыкаешь.
Они легко обнаружили дом Ясукити – по серебристо‑синему полотняному карпу, плывшему в небе на бамбуковом шесте.
Посреди комнаты на полу сидела Тосико, в розовом кимоно, с распущенными чёрными волосами. Она была спокойна, оттого что успела закончить все неотложные хозяйственные дела, и напевала тихонько: «Как далеко в сегодняшней погоне ушёл мой маленький охотник на стрекоз!»
Первым с обнажённым мечом вошёл молодой самурай. Он услышал короткий свистящий звук – у‑у‑ути‑нэ! И так и не разобрав, насколько красива жена Ясукити, упал, пронзённый дротиком.
Но вслед за ним ворвался усатый громила, скрежеща рогатым шлемом по потолку. Схватил Тосико за волосы и поволок из дому, как пойманную лису.
– Тебе место в зверинце господина Фарунаги! – усмехался он. – Среди барсуков и медведей.
Нельзя сказать, что Тосико испугалась, хотя этот пучеглазый и длинноусый воин был страшен, будто тупой серый налим, вынырнувший вдруг из омута, чтобы утащить на дно утёнка.
Душа её не обмерла и не ушла в пятки. Напротив, она просилась на свободу, – хотела, как можно скорее, встретиться с Ясукити и Сяку Кэном.
Тосико взглянула на карпа, трепетавшего над крышей, на тополиный пух, рассеянно круживший в воздухе. «Облако, что уплывает вдаль, то не милый ли мой?» – подумала она. Выхватила тонкий кинжал из‑за пояса и ударила себя в шею, точно туда, где всю жизнь бьётся голубая жилка.
– О, дьявол! – воскликнул самурай, – Ускользнула лиса! Меня не похвалят за это.
Он склонился над поникшим телом Тосико, протирая глаза от тополиного пуха. И в тот же миг на голову его обрушился трескучий удар. Шлем съехал на лицо. Всё затмилось, перепуталось, и даже длинные усы завязались грубым узлом под носом. Он пытался уворачиваться, но не тут‑то было – удары сыпались, как тяжёлые булыжники из опрокинутой корзины, и не было им конца.
«Этот воин очень ловок, – подумал самурай. – Похоже, он и по голому стволу индийской сирени вскарабкается!»
Да, будто сам бог войны Хатиман разгневался и дубасил так, чтобы уж окончательно выбить жестокий дух из этого разбойника.
Уже теряя сознание, усатый самурай различил перед собой, как в тумане, подростка с деревянным мечом. Конечно, бог войны принимает разные обличья. Вот какой маленький, хилый с виду, а глаза горят, и ноздри так раздуты, что, кажется, извергают пламя! Спасибо, не отнял жизнь…
Ноздря и сам не мог понять, как справился с этим чудовищным громилой. Он вдруг почувствовал невероятную силу, точно Сакон и Наики оказались рядом, направляя его деревянный меч.
Поклонившись на четыре стороны, Ноздря вскочил на рыжую кобылу и поскакал к горам Ёсино, чтобы там, среди отшельников, найти дорогу в Бриллиантовый мир, в светлое царство Будды Амиды.
Туда же, к вершинам гор, умчались души Сакона, Наики и Тосико, растворившись в неведомых далях, о которых и сказать‑то нечего, но где, рано или поздно, окажемся все мы – легче пуха и дуновения летнего ветерка.
Ганеша
Сяку Кэн очнулся в каком‑то тёмном и тесном логове. Он лежал, свернувшись, как в материнской утробе. «Неужели, – подумал, – это будет моё третье рождение?»
– Можно и так сказать, – услыхал он трубный, чуть гундосый голос. – Если бы не Дзидзо, кликнувший крылатых тенгу, которые в суматохе унесли тебя со двора Фарунаги, я бы и четверти редьки не дал за твою жизнь! Впрочем, выбирайся уже наружу.
Сяку Кэн потянулся к свету и осторожно выглянул.
Толстенные красно‑коричневые стволы криптомерий уходили ввысь. Их ветви, будто крыши, располагались ярусами, и можно было подумать, что вокруг сотни пагод, подпирающих небо.
Снизу, приглашая спускаться, помахивал ушами знакомый пузатый Ганеша, в полосатом шарфе на шее и жёлтом кимоно.
– Где‑то там в дупле мой зонтик! Ты узнаешь его – он с одной ногой и одним глазом. Зонтик‑привидение по имени «каса‑но‑обака». Он поможет тебе.
Сяку Кэн пошарил в темноте и, действительно, наткнулся на тонкую деревянную ногу. И тут же прямо на него уставился красноватый глаз.
– Держись крепче, – посоветовал зонтик, подмигивая. – Будем прыгать!
Опустив Сяку Кэна на землю, «каса‑но‑обака» зажмурился и пропал, как и полагается всякому привидению, завершившему дело.
Ганеша сидел у костра, помешивая хоботом какое‑то варево в котелке:
– Надеюсь, ты проголодался, дитя криптомерии! Отчего бы тебя так не называть, если уж ты вышел из её чрева?! Послушай: «крипто – мерия». Иначе говоря – скрытая доля. Или – тайное участие. Это дерево всегда участвовало в твоей жизни, оберегая, как могло. Ведь твой дух‑охранник Дзидзо вырезан из его древесины. Правильно я говорю?
И маленький Дзидзо закивал, покачиваясь на ленточке:
– Да‑да, теперь только я у него и остался.
Сяку Кэн сразу вспомнил тот ужасный день – руку отца на своём лице и то, как он упал, вонзив меч в живот, рядом с красными единорогами.
– А мама? – еле вымолвил он.
– Твоя мама Тосико вместе с твоим отцом, – сказал слоноликий Ганеша. – Они на горных вершинах, среди покоя и света. Им там хорошо, поверь мне.
Сяку Кэн понурился, и Дзидзо на его груди сгорбился.
Здесь в лесу, среди гигантских криптомерий быстро темнело, и небо сливалось с ветвями. Ни одна звезда не проглядывала. Лишь костёр освещал небольшую полянку.
Сяку Кэн силился и не мог представить, что он совсем один в этом огромном мире. В душе его было так неспокойно, как в бескрайнем океане. Казалось, чёрные волны накатываются одна за другой, и вот‑вот захлестнут, потопят.
Сейчас погаснет костёр, и настанет кромешный мрак, в котором и жить‑то невозможно, – такая жуткая пустота вокруг!