Страница 14 из 62
Узнав от сыновей о решении наказать вогуличей, бабушка Федора запротестовала, говоря, что не след ввязываться в стычки по пути в Тобольск.
– В Тобольске сидит воевода, то его дело пресекать измену. Нам бы плыть, не приставая к берегу, а не искать брани.
Но сыновья не послушались матери. Изнывавший от безделья Александр рвался в бой. Даже обычно осторожного Ивана охватило воодушевление. Он глядел на берег и бормотал под нос:
– Рекох Господь: «Явлю отступникам гнев ярости своей… Изблюю их из уст моих…»
Готовясь к бою, казаки осматривали свое вооружение, проверяли порох и пищали. Петр Албычев вручил пищаль Александру Желябужскому. Дядя гордо сказал, что не дворянское дело палить издали по супостату.
– Сойдусь с вогуличами, отделаю их ручным усечением. Они ростом мелкие и невоевиты. Я их десятерых иссеку, – говорил он, размахивая булатным клинком.
Петр Албычев резко оборвал его бахвальство:
– Не хвались, идучи на рать, а идучи срать! Может статься, ты и одолеешь вогулича в рукопашной, токмо до него еще надобно добраться. Пока добежишь, он тебя утыкает стрелами. Они с детства неразлучны с луком. Пятилетний ребенок стреляет лучше самого меткого русского. Не единожды стрельцы и казаки испытывали их детей и всякий раз бывали от них посрамлены. То малые дети, а уж про взрослых охотников и толковать нечего. Я своими очами видел на охоте, как вогулич, падая с оленя, успел натянуть тетиву и пронзить стрелой летевшего высоко в небе гуся. А в другой раз мы, усмиряя их мятеж, пробрались ночью в стойбище. Я замахнулся копьем, дабы поразить спящего вогулича, и поверь мне, хоть от моего удара даже зверь лесной не уйдет, токмо спящий вогулич проснулся и уклонился. Наше счастье, что их мало и не ведают они огненного боя. А будь они многочисленнее и имей они пищали, то не они бы нам, а мы бы им платили ясак. Возьми-ка пищаль и не дури со своим длинным ножичком.
Старый кормщик собирался в поход вместе с казаками. Петр Албычев остановил его:
– Дед, ты еще не навоевался?
– Хочу вспомнить ермаковское время…
– Сам рассуди, ежели татары и вогуличи нас побьют до смерти, кто баб довезет до Тобольска? Опричь тебя, некому.
– Однако так, – вздохнул Дурыня, нехотя откладывая пищаль.
Ранним утром следующего дня суда скрытно подошли к берегу и высадили казаков во главе с Петром Албычевым. Несколько человек вместе с кормщиком и Иваном Желябужским остались на дощаниках, готовые отплыть в случае неудачи. Потянулись часы тягостного ожидания. Сквозь утренний туман послышались приглушенные выстрелы. Бабушка начала быстро-быстро креститься, вознося молитвы за сына. Потом выстрелы стихли, и до полудня не было никаких известий. Наконец на берегу появился один из казаков и крикнул, что вогульский юрт взят с боем. Перебравшись на дощаник, гонец выложил подробности. Казаки подкрались к вогульским чумам почти бесшумно, но в последнюю минуту собаки на стойбище подняли лай. Царевич Искерка с татарами успел вскочить на коней и ускакать. Мужчины-вогуличи тоже скрылись и хоронятся на расстоянии выстрела из пищали. Далеко не уйдут, поелику в чумах остались их бабы, дети и пожитки.
– Не ранен ли мой сынок? – с тревогой расспрашивала Федора.
Оказалось, никто из нападавших не получил даже царапины. Вогуличи почти не стреляли из луков.
– Не хотят они воевать за Искерку, – ухмыльнулся кормщик. – Их старики помнят, что при царе Кучуме им несладко жилось. Томил их царь тяжким ясаком и в бусурманскую веру норовил обратить.
– Выходит, не совсем они пропащие, раз от бусурманства отрекаются. Надо их скорее крестить, – рассудил дядя.
– Не хотят они святого крещения. И в Магометову веру не желают. А хотят они кланяться своим болванам в лесных трущобах, как их отцы и деды кланялись. Ну а паче всего они хотят, дабы оставили их в покое и не брали с них ясак белкой и соболями. Однако то дело невозможное и ни при каком царе тому не бывать, – убежденно сказал кормщик.
К вечеру вернулись все участники похода с вестью, что вогуличи покорились и сейчас явятся приносить шерть – торжественную клятву быть под государевой рукой прямо и неизменно. Дядя Александр позвал брата посмотреть обряд шертования. Женщинам на всякий случай велели оставаться на дощанике, только подогнали его ближе к берегу, чтобы удобнее было наблюдать. Вскоре на берег высыпали вогуличи – человек тридцать, почти неразличимых по возрасту и полу. Все они были безбородыми и носили одинакового покроя одежду – совик, или гусь, пошитый из оленьих шкур мехом наружу. Под гусем носили малицу, тоже из оленьего меха, только шерстью внутрь. Вогуличи мягко ступали по земле маленькими ногами, обутыми в меховые сапоги, или, лучше сказать, чулки, расшитые бисером. Кисти их рук были покрыты татуировкой, на шее болтались костяные бусы, черные косы перехвачены кожаными ремешками.
Вогуличи быстро поставили на берегу легкие чумы, крытые вываренной берестой. Петр Албычев бойко переговаривался с ними на вогульском наречии. По его приказу они врыли в землю еловый столб и расстелили под ним медвежью шкуру. Кормщик, внимательно следивший за приготовлением к шертованию, пояснил, что вогуличи почитают медведя:
– Верят, яко по убиению от их рук ведмедь не будет почтен, то за свое убиение отомстит. Петр мудростно измыслил, что велел постелить медведю, ибо вогуличи клянутся ведмедем зело с опаской и ту клятву пострашатся нарушить.
Между тем приготовления к обряду завершались. Казаки скрепили крест из двух жердей и водрузили его на вершину столба. Один из вогуличей, ловко орудуя костяной иглой, сшил из бересты жабу, покровителя юрта. Берестяную жабу подвесили к подножью столба. Кормщик крикнул:
– Клинок не забудьте. По казацкому обычаю. Как Ермак Тимофеевич шерть принимал.
Петр Албычев попросил у дяди Александра кинжал и воткнул его в еловый столб под крестом. Но чего-то еще не хватало. Сын боярский спросил женщин:
– Не найдется ли у вас золотишка?
На дощанике замялись. Бабушка Федора давно пожертвовала обители свою золотую кузню. Марья бросила золотые украшения, уходя из Кремля. Только на тетке было надето множество колечек, подвесок и обручей, но она берегла свое золото как Кощей Бессмертный. Марья была уверена, что она пожалеет, но тетка сняла с запястья тяжелый золотой обруч и кинула его сыну боярскому. Петр положил обруч в деревянную чашку и сказал кормщику:
– Дед, доставай бочонок, не скупись!
Старый кормщик оторопел:
– Какой бочонок?
– Будто не ведаешь, старый?
– Вино велено беречь на вогульские расходы. Потчевать вогуличей, когда они ясак принесут.
– А сейчас что? Вогуличей будем угощать, дабы шерть обмыть! Доставай скорей, а то силой возьму!
Кормщик покорился, недовольно бурча под нос. Из-под досок появился маленький бочонок, встреченный криками радости. Казаки перемигивались в предвкушении выпивки. Вогуличи тоже улыбались, радуясь редкой возможности отведать огненной воды, к которой их пристрастили сборщики ясака.
Началось шертование. Вогуличи трижды огибали столб, кланялись кресту и берестяной жабе, проходили под булатным клинком и что-то выкрикивали на своем наречии. Марья поняла, что под кинжалом, сработанным дамасскими ремесленниками, тобольские вогуличи присягают на верность государю всея Руси. После хождения вокруг столба Петр Албычев подносил к устам вогуличей деревянную чашу, на дне которой лежал золотой обруч, давал отпить зелена вина и приговаривал:
– Кто изменит, а ты, золото, чуй!
Потом пили с золота и без золота. Пили шертованные вогуличи и их женки. Детям тоже дали глотнуть огненной водицы. Казаки отхлебывали прямо из бочонка и, утирая усы, горланили песни. Петр Албычев пил вино, окруженный хихикающими вогульскими женками и девками.
– Фу, неумытые рожи! – ревниво цедила тетка, не спускавшая глаз с сына боярского.
Вогулкам действительно не помешала бы баня. Но изголодавшихся мужчин не останавливали их закопченные лица и испачканные руки. Александр Желябужский гоголем прохаживался мимо девок, теребивших Петра Албычева. Сын боярский похохатывал: