Дверь обратно

— Если родовой камень не указал вам дорогу, значит, не угодно это богам. Да и вход в лес я уже затворил до следующего года. И нет на то моей силы, чтобы открыть его сейчас.

И с таким убеждением это было произнесено, что сразу стало ясно: просьбы ни к чему не приведут.

— А может, вы тогда подскажете, где здесь могут еще люди быть?

— Раньше жили везде люди, как не жить, а сейчас… — Буканай покачал головой. — Сюда уж, почитай, три тыщи лет никто не ходит, а уж что творится за речкой, я и сказать не могу. Нельзя нам без приглашения Хозяев покидать родные места. Раньше, говаривали, был на востоке большой град, где чудознатцы жили, но когда это было…

Существо махнуло рукой, показывая всю ненадегу столь древних сведений.

Значит, на восток… Это направление было нисколько не хуже и не лучше, чем другие. Так что пойдем туда.

Потешив до утра нашего гостеприимного хозяина разговорами и оставив напоследок свежесаквояжных пирогов, с первыми лучами солнца мы тронулись в путь. К нашей компании решил, наконец, присоединиться и Птах. Правда, видимо вволю обожравшись сусликами, сделал это странным образом — убедившись, что я на него смотрю, сел на траву и пропал.

— О! Наш-то спать намылился, — прокомментировал сие действо Савва Юльич, — завод кончился.

Если вы думаете, что в густой траве легко отыскать часы, попробуйте сами. Я же точно решила, что, когда в следующий раз увижу эти нахальные глаза, мало любителю орангутангов не покажется. Проползав минут десять, я нашла нашего гордого птица и мстительно сунула его в саквояж. Вот когда захочу, тогда и заведу, в следующий раз знать будет, где отключаться.

— Крута! — уже с ноткой уважения крякнул кожаный болтун, покосившись на меня.

Шагать по открытому, прогреваемому солнцем пространству было приятно. Жаль, недолго. Потому что мы подошли к речке. Речка-то была, а вот моста никакого не наблюдалось. Да и глупо было бы надеяться, что поселение вместе с домами сквозануло, а вот мост стоит здесь три тысячи лет и ждет меня с одной лишь целью — ласково проводить на другой берег. На наличие брода тоже ничто не указывало. Я сунула в воду руку и заскучала. Вода была не просто холодной — она была нереально ледяной. Откуда могла течь настолько студеная водица, когда никаких снежных завалов и гор близко не просматривалось? Загадка! Идти вдоль берега тоже не очень-то тянуло. Судя по солнцу, восток был аккурат перпендикулярно реке. Я посмотрела на саквояж, саквояж кротко глянул на меня.

— А скажите-ка мне, многоуважаемый Савва Юльевич, не хранится ли в вашей волшебной глубине какого-нибудь плавсредства?

— Плавсредство? — Было видно, что он не на шутку озадачен. — А что это такое?

— Ну что-то типа лодки.

— Нет, ну ты, деука, даешь! Сама подумай, как бы она в меня влезла-то?

И то правда… Я опять задумалась.

— А если резиновая?

— Лежала во мне как-то газетка с описанием этого изобретения фирмы «Макинтош», — подумав какое-то время, задумчиво произнес он, — но я такого никогда не носил. Я так-то могу производить только то, что однажды во мне побывало или рядом полежало.

— Но, может, в тебе побывало хоть что-нибудь, с помощью чего можно было бы перебраться через речку? — решила не сдаваться я.

— Ну, может, и побывало… Дать?

Утопить бы эту кожаную сволочь!

— Дай.

Саквояж распахнулся, и я увидела нечто резиновое черного цвета. Достала, развернула и не поверила своим глазам. Представьте себе маленькую резиновую лодку, к днищу которой приклеены высокие резиновые сапоги с резиновыми же лопастями на них. И от лодки идут какие-то ремешки непонятного назначения.

— Это что ж такое? — Голос дал петуха.

— Это приспособление для мелководья. Прохор Иваныч на рыбалку брал. Наше, между прочим, санкт-петербургское, изобретение.

— И что с этим делать?

— Что-что! Надуваешь, засовываешь ноги в сапоги, ремешки на талии закрепляешь — и вперед!

Было полное ощущение, что Прохор Иванович после последней рыбалки забыл свое новомодное снаряжение просушить. Мерзкая, холодная резина цеплялась за одежду, как живая. С горем пополам, с помощью ехидных замечаний Саввы Юльевича, я влезла в эту конструкцию. Прямо какая-то пародия на «Лебединое озеро»: горбатая балерина в резиновой пачке и сапогах на фоне бурной речушки. Ну да делать нечего! Покрепче привязав саквояж с помощью одного из ремешков, чтоб не держать его в руках, я ступила в реку.

Моп твою ять! Поток чуть не сбил с ног, которые тут же задеревенели. Воду эта конструкция, может, и не пропускала, а вот холод — как с добрым утром! Видимо, подо все это дело умные люди должны поддевать что-нибудь теплое, да и не шманаться по ледяным водоемам. Но делать нечего! Сцепив зубы, я начала переход. Одно радовало: река редко поднималась выше талии. Но когда это происходило, цирк шапито был еще тот! Я повисала на этой лодчонке, как маленький ребенок в круге, и, чтоб меня не сносило течением, начинала, как сумасшедшая, молотить ногами. Толку от этого было немного, так как, видимо, амплитуда движения моя и запланированная факаным изобретателем не совпадали! Короче, с горем пополам, отморозив в себе все, что у человека может отморозиться, я достигла середины этой сволочной речушки. И не успела порадоваться этому обстоятельству, как…

Как уткнулась в твердое, абсолютно незаметное глазу препятствие. Не поверив в такое гадство, я пошарила руками выше, по бокам — хренушки! Стоит преграда. Мысль о том, что я несолоно хлебавши вернусь назад, что все мои мучения зазря, высекли из моих глаз слезы. В это время коварное течение подбило мои ноги. И, пока я глупо бултыхалась, стало понятно, что ноги находятся за преградой. То есть по всему выходило, что под водой никаких препон к передвижению не было.

Думать было некогда. Надо было подныривать под преградой. Я рискнула. Гребаная конструкция не пускала. Я попыталась вылезти из нее. Безнадежная оказалась затея: чтобы снять такие высокие сапоги, надо было, как минимум, обо что-нибудь опереться. Проседающая под руками конструкция опоры не давала вовсе. Да и стоило мне только начать скакать, как меня тут же сносило течением. О том, чтобы вернуться на берег и там снять резинового монстра, не могло быть и речи, я бы просто не дошла. Поэтому, уцепившись за нижний край преграды, я отчаянным рывком стянула лодку с талии, поднырнула, пытаясь протащить за собой черный капкан, почувствовала, как сапоги зачерпнули воды и потянули меня вниз. Отчаянно хлебнула воздуха. И провалилась в ледяную темноту…

В себя я пришла уже почти на берегу. Саквояж, все еще привязанный к одному из ремешков, тянул меня и всю наполненную водой конструкцию на сушу. При этом он не плыл, а летел, помахивая ручкой, как крылом. Я, как могла, начала помогать ему онемевшим телом.

Было одно желание — скорее стянуть с себя это, моп твою ять, изобретение. Пальцы не слушались. Матерясь во все гланды, я дернула посильнее, чего-то там порвалось, и я наконец-то освободилась. Полежала, отдышалась. Уже спокойнее сняла всю одежду и повалилась в нагретую солнцем траву.

Рядом квохтал, как курица-наседка, саквояж. Распахнутым нутром лез в глаза. Термос. Достала, глотнула, внутрь полилось что-то обжигающе-острое. Какой-то перечный настой просто. Что там еще? Пузырек темного стекла с плотно притертой крышкой.

— Это масло со змеиным ядом, Стешенька, натереться бы тебе! — Просто саквояж милосердия какой-то!

Кожу защипало, но тут же пошло и тепло. Где дотянулась, там и натерлась. Потом достала свой оленячий свитер, на удивление сухой, даже теплый, завернулась в покрывало и тут же уснула.

Проснулась я уже под звездами, горло слегка саднило, но, в общем-то, чувствовала я себя не так уж и скверно, как можно было бы ожидать. Дико хотелось есть. Я пошевелилась — от долгого лежания на твердом все тело занемело — и со стоном приподнялась. Рядом дрых саквояж. В прямом смысле слова — храп стоял несусветный.

— Савва Юльевич, — шепотом окликнула я его.