Дверь обратно

— Не ожидал я здесь увидеть человека, не ожидал! — Похоже было, что слова давались ему с трудом. — Давно я не встречал никого из вашего роду-племени.

Вблизи стало ясно, что вся его длинная шерсть была заплетена множеством меленьких косичек. Существо подергало из стороны в сторону черной кожанкой носа и продолжило:

— Хотя нет, запах слегка отличается, хоть и не пойму чем. Ты кто? — И два огромных прекрасных ярко-голубых глаза уставились на меня.

— Я заблудилась в этом лесу. — Саквояж недовольно заворочался рядом. — Мы заблудились, — решила поправиться я.

— Заблудились, — задумчиво протянуло нечто, — чтоб в лесу заблудиться, надоть сперва-наперво тудыть попасть. А вход в чащобину только один, вот этот, — оно кивнуло в сторону, откуда мы пришли. — А здеся уж, почитай, лет триста никто об двух ногах не появлялся.

— Триста лет, — ахнула я, — а как же тропинки в лесу? Я сама видела не меньше десятка.

— То мои тропы, и попасть на них можно только отседова.

— Ну я ж попала. Может, вы знаете, на которой из них есть кусок стены? Мне просто необходимо вернуться назад. — Для пущей убедительности я сложила руки на груди.

Существо вдруг зафыркало, ручками-ножками засучило, шерстью из стороны в сторону замотало:

— И думать не моги, хандрыга[7] шататься попусту по моему лесу. Не для того я его в косы столько тыщ лет плел, чтобы незнамо кто в ём околачивался.

— Так это он в косы заплетен? — Непонятную «хандрыгу» я предпочла пропустить мимо ушей.

— Вот этими самыми руками, — затрясло нечто маленькими розовыми ладошками перед моим лицом. — Ну а таперича рассказывай, откель взялась.

Большой причины таиться и умалчивать что-либо я не видела, поэтому рассказала про детский дом, карандаши, лаз в стене и, собственно, свое перемещение по лесу. Похоже, рассказ произвел на мохнатого косоплета впечатление, так как мы были милостиво приглашены в дом. Пока я озиралась в поисках этого самого дома, гигантский ёж произвел какие-то манипуляции с корнями дерева, и перед нами открылась почти такая же тропинка, как и те, по которым мы сюда и пришли, только гораздо меньшего размера. Войдя внутрь, я с удивлением огляделась.

Внутренность зеленого островка скорее походила на большой шатер. Сверху деревья оказались сплетены так плотно, что просветов вообще не было видно. В стенах кое-где были оставлены щели в ладонь, что давало достаточно света и вентиляции. Из хорошо утоптанного земляного пола росла сплетенная из живых зеленых побегов мебель. Больше всего это напоминало искусно подстриженные кустарники в английских парках, только гораздо плотнее. Пока мы с саквояжем оглядывались, существо достало откуда-то угощение и поставило его на стол. Я подошла поближе и увидела, что в выдолбленных деревянных емкостях были мед и ягоды. Решив, что тоже должна внести свою лепту в пиршество и выдержав небольшое сражение с саквояжем, я добыла из него чай в термосе и маленькие пирожки с разнообразной начинкой. От пирожков еще шел пар, судя по всему, они были только-только приготовлены. Увидев это, хозяин жилища всплеснул руками и залился слезами:

— Великая мать Макошь[8] пирожки! Я не ел ничего горячего уж почитай… — Не договорив, он схватил ближайший и поднес его к носу: — Мммм, с визигой!

Я ничего такого отродясь не слышала, поэтому отыскала пирожок такой же формы и откусила. Вкусно-то как! Рыба и что-то белое трубчатое. Чудеса какие-то! А паренек с косами уже рыдал над другим пирогом. Я посмотрела на саквояж и прыснула: он поглядывал на эту картину, все больше раздуваясь от собственной значимости. Лоснил щеками и пучил глаз. Едрит, ну точь-в-точь шеф-повар грузинского ресторана встречает гостей из Папуа Новой Гвинеи. Этот звук отвлек, наконец, нашего хозяина от умилительного перебирания выпечки. Он вытер увлажненные глаза и начал рассказывать о себе.

В течение следующего часа мы выяснили, что наш хозяин когда-то давно был обыкновенным буканаем — это что-то вроде домового, который живет при конюшне и во дворе. Следит за порядком, оберегает домашний скот, заплетает коням хвосты и гривы в косы. Обретался он в большом богатом родовом поселении на пятьдесят дворов, с хозяевами существовал душа в душу. На все праздники подносили ему пироги да кулеш, по будням молоком да хлебом кланялись. С домовым, дворовым и амбарным в дружбе был, и не один зимний вечерок они провели за свежесваренным хмельным медом. На соседней улице в услужении была симпатичная буканаиха, и он уж начинал подумывать, не встретить ли молодость вместе.

— Молодость? — удивилась я. — Обычно старость вроде как вместе встречают?

— Мы, буканаи, рождаемся старыми, — снисходительно объяснил бывший конюшенный, — потом молодеем, становимся детьми, младенцами, а потом просто исчезаем.

Прояснив этот момент, я стала слушать дальше. Так вот, однажды явился из леса странный человек. Вышел он оттуда на одной ноге, при этом не хромал, не опирался ни о палку, ни о клюку, а шагал, как ни в чем не бывало. Вторую же ногу он нес на плече, как другие люди топоры таскают. Глаза бельмастые, рот беззубый, ноздри рваные. И пришел он аккурат в канун праздника Комоедицы.[9]

— Поскольку каждому русу известно, — продолжал хозяин, — что праздник Комоедицы — это не только начало весны, но и день почитания великого зверя, ведающего медом — Медведя, — тут я промолчала, так как ничего такого знать не знала, — то и каждый выходящий из леса считается богоугодным гостем. Поэтому он был зван за околицу и щедро кормлен блинами.

Кстати, в ходе рассказа о празднике я узнала, что медведя не принято было называть по имени. Настоящее название животного — «берендей», кстати, и берлога — это логово бера. Потом его стали называть «ком», потому что он был похож на большой комок шерсти. Поскольку первый блин всегда относился в лес, появилась и пословица «Первый блин комам».

— Ну так вот, был зван гость в родовой дом, несмотря на более чем странный вид, щедро поен, кормлен и мягко спать уложен. А поутру пропал родовой дом. И только трава колосилась на этом месте. — Буканай, уже не стесняясь, рыдал. — И что ведь странно, только охранительные духи заметили пропажу оного. Все же остальные родовичи проходили мимо этого места, как будто дома и не было никогда. Так повторилось и на второй год, и на третий. Где останавливался странный человек, тот дом вместе со всеми дворовыми постройками и пропадал. А отсутствия его никто не замечал.

И решили они тогда со всеми дворовыми, домовыми и буканаями заплести лес, чтобы нечистая сила из него выйти не могла, но не успели. На четвертый год пропало все. Не осталось ни одной постройки, ни одного человека, ни одного животного. Только прекрасный луг, на котором как будто и вовсе никогда никто и не жил. Вместе с поселением пропали лешие, водяные, берегини,[10] луговики. В общем, все, кроме охранительных духов поселения. Буканай с сотоварищами продолжали заплетать лес в надежде, что все вернется. И правда, раз в триста лет, на праздник Комоедицы, проявляется поселение назад. Две недели идет праздник, а потом опять все исчезает. Духи же пройти за околицу не могут. Не пускает их сила могучая. Вот уже девять раз такое происходило, скоро десятый будет. Лес почти полностью заплетен на всю глубину. Давно уже ушли в утробу богини-матери все товарищи нашего буканая. И только он один по непонятной причине задержался здесь. Высморкавшись в бороду, существо посмотрело на меня заплаканными глазами:

— Вот и остался я здесь один-одинешенек — и уйти не могу, и оставаться не в силах. Может, хоть вы со мной поживете? — И он с надеждой заглянул мне в глаза. — А я за птичкой вашей присматривать буду и котомочку беречь.

Саквояж, услышав про «котомочку», возмущенно открыл рот. И мне ничего не оставалось делать, как прервать готовый хлынуть поток красноречия обидным пинком. Савва Юльевич нахохлился и закрыл глаз. Мысль о том, чтобы остаться здесь, внушала ужас. Поэтому, как ни жалко было несчастное одинокое существо, пришлось отказаться и попросить проводить нас к стенке с лазом в мой мир. На что буканай опечаленно покачал головой: