Страница 40 из 41
Кто‑то сообщал, почем нынче на рынке кусок свинины, сало и доллары. Кто‑то в углу приоткрыл кошелку с деревенской колбасой и маслом, и тут же началась торговля.
Навстречу одной шутке летели еще две, меткое словцо пикировалось со столь же удачным. Веселье смягчило натиск острых локтей.
– Знаете, – говорил соседу знаменитый профессор, – во время предыдущего налета на площади Керцеля никто не прятался. Все смотрели в небо и хлопали. Такой уж город – единственный на свете!
Казалось, что и тут при звуках взрывающихся бомб взорвутся аплодисменты.
Охваченный этой особой атмосферой, Станислав чувствовал, что он среди своих, среди людей, хорошо ему знакомых с давних пор по встречам на улице или в магазине, по воспоминаниям и еще по каким‑то неуловимым приметам, объединявшим людей этого удивительного города.
Но, следуя привычке военных лет, Станислав не забывал оглядываться по сторонам, оценивая обстановку. Они стояли в подворотне солидного варшавского дома. Мощные кирпичные стены, такой же кирпичный свод над головами надежно предохраняли от бомб, хотя само здание было сожжено еще в тридцать девятом году. Входная дверь, которая раньше вела на лестничную площадку и далее, в расположенные на этажах квартиры, теперь была наглухо заколочена толстыми досками.
В глубине виднелся двор, заросший травой, несколько кустиков и один‑единственный тополь, возле которого был воздвигнут маленький алтарь.
Однако выхода во двор не было. Его закрывала стена из ажурно уложенных кирпичей. Просвет между кирпичами позволял видеть все, что происходило во дворе, но проникнуть туда было невозможно.
Станислав заметил, что и Стасик оглядывается неодобрительно. Как видно, и он не любил подобных мест без запасного выхода.
Кристина смотрела сквозь ажурную кладку во двор, где смешно подпрыгивал маленький котенок, он играл со своей тенью, не подозревая об опасности, которая заставила людей собраться в подворотне.
– Кис, кис, – позвала Кристина котенка.
К ее голосу присоединился восторженный детский голосок, перекрывший говор толпы.
– Киса, киса! Киса, киса!
– Ися!
«Пани Ядвига с Исей! Надо же, такой случай! Вместе поедем на Беднарскую, когда дадут отбой!»
Вдруг люди умолкли. Теперь еще отчетливей слышался птичий гомон, монотонный, высокий гул моторов в поднебесье и радостные возгласы Иси.
Заглядевшись было на беззаботную игру девочки, манившей к себе маленького котенка, люди сейчас оглянулись.
И увидели над головами жесткую военную немецкую фуражку.
Глава XXIX
Толпа заволновалась, уплотнилась, стала перемещаться. Люди передвигались мелкими, почти незаметными шажками.
Неизвестно, каким образом и когда наши друзья, стоявшие до сих пор недалеко от стены, загораживавшей выход во двор, оказались теперь прямо за спиной немца, на целую голову возвышавшегося над толпой.
Он глядел на улицу, поэтому они не видели его лица, но заметили высовывавшийся из‑под фуражки бинт и рыжеватые, в мелких завитушках волосы на толстой шее.
Это был Бруно.
Огромными красными лапами сжимал он под мышкой автомат.
Они хотели отступить, но толпа напирала, делала их неподвижными.
Если он оглянется и увидит их так близко, путь к бегству будет отрезан.
Для спасения оставался лишь один шанс: ударить, оглушить его.
Они молча обменялись взглядами. Станислав медленно, очень медленно поднял свой костыль, чтобы нанести удар.
В это мгновение Бруно обернулся.
Ослепленный уличным светом, он в первый момент даже не различал никого конкретно, а видел перед собой лишь скопище людей. И этого было достаточно, чтобы вывести его из себя.
– Alle raus![41] – гаркнул он.
Гул моторов приблизился, неподалеку разорвалась бомба. По стене застучали осколки. Кто‑то испуганно вскрикнул. Люди замерли.
– Los! Raus! Weg![42]
Но люди, словно ничего не понимая, оставались недвижимыми.
Бруно орал на них, обороняясь таким образом от собственного страха.
Когда он вбегал сюда, крадучись и согнувшись, ни на кого не обращая внимания, было видно, как он боится бомбежки.
Теперь же под тяжелым каменным сводом он снова обрел уверенность, чувствовал превосходство силы и одновременно ненависть к тем, кого считал бессловесными тварями.
Он, сверхчеловек, не желал делить убежища с представителями низшей расы.
Подгоняемые руганью, ударами кулака и приклада, люди по одному, по два выскакивали на улицу и, провожаемые грубым хохотом, бегом мчались к ближайшей подворотне.
Закрытая кирпичными, непробиваемыми стенами подворотня постепенно пустела.
Бруно пока не заметил их в темном пространстве убежища. Со страхом ребята думали о том, что же будет, когда они останутся здесь одни.
Вот, постукивая деревянными каблуками, выбежала актриса. За ней старушка с корзиной, наполненной провиантом. Профессор. Очки у него упали, беспомощный, полуслепой, он напрасно шарил по бетонному полу, пытаясь их найти. В этот сжатый отрезок времени Кшися увидела вдруг отражение света в стеклышках очков, подняла их и отдала профессору.
– Когда‑то я читал в Берлине лекцию о непреходящем значении поэзии Гёте… – сказал профессор по‑немецки, проходя мимо Бруно.
Удар прикладом в спину был ему ответом.
Но Бруно не стал измываться над жертвой. Ему хотелось побыстрее освободить подворотню.
Пани Ядвига выходила медленно, на руках она держала заплаканную, прижимавшуюся к ней Исю. В ту минуту, когда она хотела повернуть направо, следуя за профессором к воротам ближайшего дома, Бруно крикнул:
– Halt!
Она остановилась.
– Вперед! Под дерево!
Она направилась к дереву, которое росло на краю широкого тротуара. Быть может, своим спокойствием и послушанием намеревалась умиротворить зверя в человеческом облике, который радовался, причиняя людям мучения.
Бруно повернул голову.
– Jetzt Mädchen![43]
Провожаемая дулом автомата, Кшися вышла из подворотни и подошла к каштановому дереву, где уже стояла пани Ядвига с Исей на руках. Уже на ходу она одернула синий свитер, чтобы хоть немного прикрыть оборки вздымаемой ветром розовой юбки.
Потом к этому же месту подошел Станислав.
В этот момент Стасик, ловкий, словно кошка, выскочил прямо из‑под рук Бруно и, невзирая на крики, петляя помчался по улице.
– Halt! Halt! Ach du Spitzbube![44]
[1] Перед казармой, перед большими воротами… (нем.).
[2] А. Мицкевич.«Дзяды», ч. IV, пер. Л. Мартынова.
[3] Рейхсдойч, фольксдойч– в период гитлеровской оккупации лица немецкого происхождения, пользовавшиеся особыми привилегиями.
[4] Аусвайс– удостоверение личности.
[5] Харцеры– члены польской молодежной организации, созданной еще в довоенные годы.
[6] Великому немецкому астроному (нем.).
[7] Килинский Ян(1760–1819) – один из руководителей восстания в Варшаве в 1794 году.
[8] Гор е сердц а (лат.) – Выше сердца! Употребляется как ободряющий призыв: воспряньте духом, больше смелости и надежды!
[9] Бывшего Королевского замка (нем.).
[10] Белый орел– эмблема польского государственного герба.
[11] Название холма, на котором в XIII–XVII веках построен Королевский замок в Кракове.
[12] Так называют в Польше исторический центр Варшавы – Старый город (Старое Място).
[13] Имеется в виду последний польский король Станислав Август Понятовский (1732–1798).
[14] Железнодорожный охранник (нем.).
[15] Королевская династия в Польше в 1386–1572 годах.
[16] Проклятый щенок! (нем.).
[17] Речь идет о собрании национальных польских реликвий, находившихся в Музее в замке Рапперсвиль, в Швейцарии, с 1870 по 1927 год, позднее перевезенных в Польшу.
[18] Хубал– псевдоним майора Генрика Добжаньского, командира польского отряда, боровшегося с немецко‑фашистскими оккупантами в 1939–1940 годах.