Страница 47 из 85
Однажды Отшельник поднял его с постели, и, словно издалека, больной услышал повелительный голос:
– Встань на ноги!
Ролан послушно встал, но тут же зашатался и опять упал на постель. На следующий день ему удалось простоять на мгновение дольше. Еще через день он простоял целую минуту и не закачался.
– Теперь ты здоров, – сказал отшельник, и Ролан, который за все время, что лежал в пещере, не проронил ни слова, произнес: «Да».
Отшельник испытующе посмотрел на него. Поскольку он был уверен, что Ролан дал ему ответ в полном сознании, он с тех пор поручал Ролану незначительную работу. Так больной постепенно выздоравливал. Однажды, сидя у очага и раздувая жар, Ролан впервые осознал, что он делает.
– Я сижу здесь и раздуваю жар, – сказал он, не оборачиваясь к отшельнику.
– Кто же этот «я»? – спросил отшельник. Ролан напряг свою память.
– Я… я?.. – он беспомощно посмотрел на отшельника.
– Произошла битва с семью тысячами мамелюков, – осторожно напомнил старец.
– Битва? Что это такое?
Спустя неделю в пещеру вошел сурового вида человек, весь в пыли, плохо одетый и измученный. Ноги его распухли. Башмаков на нем не было. Молча он встал перед стариком. Отшельник долго разглядывал его, не произнося ни слова. Внезапно он схватил вошедшего обеими руками за плечи и стал в упор смотреть ему в лицо.
– Все потеряно, – глухо сказал пришелец.
Старик напоил его и усадил на скамью. Он вымыл ему ноги и дал поесть. Ролан наблюдал за этим очень внимательно.
– Теперь говорите, если вам угодно, – тихо попросил старик.
Ролан прислушивался, но не понимал смысла слов, которые говорил этот человек:
– Все христианские войска собрались на военный совет у источника Сефория. Впервые за всю историю нашего королевства между баронами не было разногласий, – он тяжело вздохнул, сделал паузу и продолжил рассказ: – Как только до ушей султана дошло, что в поход отправилось войско, равного которому не было на христианском Востоке, он тут же подошел к Тиберии, принадлежащей, как вам известно, супруге графа Триполитанского. Тем самым он рассчитывал наказать графа за то, что тот вместе со своими рыцарями принял участие в военном совете у источника Сефория. Ибо, даже служа своему королю, он обязан соблюдать и условия мирного договора, заключенного им с султаном для города Триполи. После затяжной паузы гость вновь продолжил рассказ:
– Патриарх Иерусалимский лежал больной в постели. Он не смог сопровождать своим благословением поход объединенного войска. Поэтому он дал воинам крест, на котором умер наш Спаситель.
Пришелец замолчал и прикрыл глаза рукой. Из всего сказанного до Ролана дошло только слово «Иерусалим»: оно показалось ему до странности знакомым, но что это означало – Иерусалим?
– Супруга графа Триполитанского находилась одна в своем имении в Тиберии, когда город был осажден султаном Саладином. Поэтому король приказал первым делом снять блокаду с города.
– Но – воскликнул отшельник, – по дороге в Тиберию на большом участке пути в горах нет воды!
Чужак не услышал этого возражения и, как во сне, продолжал:
– На небе светило безжалостное солнце, и раскаленные чепраки из кольчуги прожгли дыры в спинах коней. Сарацины измучили наше войско неожиданными короткими атаками. Много людей и коней погибло от солнечного удара. Когда воины добрались до Хаттинского Рога, они были смертельно истощены. Единственную надежду давала ночная прохлада. Но сарацины разожгли гигантские костры из хвороста и окружили ими христианское войско так, что и кошке не удалось бы выбежать за пределы кольца. Несчастные люди, попавшие в окружение, почти задохнулись. Чужака не слушался голос. Он склонил голову низко над столом.
– В эту ночь, – еле выдавил он из себя, всхлипывая, – тамплиеры закопали в землю крест, который вручил им патриарх, чтобы тот не попал в руки неверных.
– Они потеряли последнюю надежду, – пробормотал отшельник.
– Утром события развивались еще плачевнее, чем в предыдущий вечер. Графу Триполитанскому передали авангард, так как войско находилось на его территории. В меру своих сил граф с рыцарями атаковал врага. Придерживаясь определенной тактики, сарацины открыли свои ряды. Но граф с отрядом уклонился от боя и бежал. Все остальные попали в «клещи», то есть в руки султана Саладина…
– Слышно ли было с тех пор что‑нибудь об этих храбрецах?
– Христианских баронов султан принял с изысканной вежливостью. Но графу Моавскому он собственноручно отрубил голову, так как тот во время его перемирия занимался грабежом египетских торговых караванов.
– Как вел себя султан по отношению к тамплиерам? – дрожащим голосом спросил отшельник.
– Он передал их своим дервишам для пыток. Привязав тамплиеров к столбам, они содрали с них кожу. Незадолго до их гибели султан пообещал сохранить им жизнь, если они откажутся от веры во Христа. Теперь и старик низко склонил голову, и Ролан увидел, как из глаз его закапали слезы.
– Да простит Господь всех, кто в час большой беды отрекся от Него, как простил Он Своего апостола Петра!
– Их было двести, – сказал чужак, запинаясь, – и никто из них не отрекся от Христа. Все они погибли как мученики.
После этих слов наступило долгое молчание.
– Что произошло с Великим магистром Жераром де Ридфором? Его тоже взяли в плен?
– И его. И даже короля. Но этих двоих султан пощадил с какой‑то своей целью. Теперь султан стоит у стен Иерусалима.
– Страна осталась без короны, – почти неслышно произнес старик, – а Иерусалим – без людей, которые могли бы его защитить!
Ролан громко закричал и упал на пол. При слове Иерусалим к нему возвратилась намять, и он тут же потерял сознание.
– Теперь он выздоровеет, – сурово сказал старик. – Как хорошо, однако, тому, кто не понимает всего ужаса происходящего!
Иерусалим рыдает
Очень скоро Анна узнала о поражении торжественного войска. День за днем она ждала Ролана, внутренний голос ей подсказывал, что он не погиб. Она так долго спорила с мрачными предсказаниями соседки, что у нее не осталось сил защищаться от них. Тогда вера Анны была поколеблена: нет, Ролан больше не вернется, если он не вернулся до сих пор. Ибо если даже сейчас, когда жизнь ее была в опасности из‑за осады, он не возвращался, значит, он мертв, и им не суждено больше увидеться.
Она надела на детей белые траурные одежды и закрыла свое лицо, как турчанка, ибо надежды не осталось – ни для нее, ни для детей: рано или поздно город, который защищали только изможденные старцы и мальчики, должен был сдаться, Среди женщин Иерусалима царило великое отчаяние. Встречаясь у цистерны с питьевой водой, они рыдали. Само собой разумеется, никто не произносил имени султана.
Как‑то утром одна из соседок Анны, размахивая руками, подбежала к цистерне.
– Граф Ибелинский, – возбужденно воскликнула она, – граф Ибелинский в городе! Он получил от султана разрешение вывезти отсюда свою семью! – поскольку женщины оставались безучастными, она закричала: – Неужели вы не понимаете, что это для нас означает?
– Мы все понимаем, – горько ответила Анна и отвернулась.
– Ты думаешь, граф возьмет нас с собой? – насмешливо спросила другая женщина – Мы можем умереть от голода, а наши юноши и достопочтенные старцы падут на городских стенах – какое ему до этого дело?
– Только граф может нам помочь! – упрямо настаивала первая, – Я полагаюсь на него! Он может договориться с султаном, и тот не будет ни штурмовать, ни грабить наш город. Только он может воспрепятствовать тому, что наши дети не будут похищены или убиты! Он должен уговорить султана, чтобы в стенах нашего города не случилась кровавая бойня! Вперед! Пойдемте к его дому! Мы должны просить его помочь нам. Возьмите детей с собой, это растрогает графа!
Женщин собиралось все больше и больше. Они приносили с собой младенцев и приводили маленьких детей, Дочери тащили старых матерей на спинах. Перед домом графа Ибелинского собралась толпа.