Давид Юм

Это закрепление обладает особой психологической структурой. Сначала образуется привычка к появлению В после А в некоторой новой серии случаев. Затем возникает ожидание того, что и в иной, до этого времени еще не происходившей группе случаев после появления в каждом из членов этой группы А появится и В. Наконец, возникает и укореняется вера, что так будет происходить и во всех дальнейших случаях, даже и в отдаленном будущем. «…Влияние веры состоит как в оживлении и укреплении какой-либо идеи в нашем воображении, так и в предупреждении всяких колебаний, всякой неуверенности по ее поводу» (19, т. 1, стр. 597). Сами ассоциации, в том числе каузальные, о которых шла речь в предшествующей главе, строятся на основе привычки; теперь обнаруживается, что ассоциации в свою очередь ведут к образованию и закреплению привычек, а именно привычек «каузальной психологии».

Следует заметить, что подобные психические процессы еще до Юма заметили философы-материалисты, в особенности Т. Гоббс. В своем сочинении «Человеческая природа» он писал об ассоциациях повторяемости и ожидании новых повторений как об источнике возникновения у людей представления о существовании причин (см. 35, т. 1, стр. 456). Но он и не помышлял о том, чтобы сделать отсюда вывод о полной субъективности этого понятия. Такой ложный вывод сделал Беркли (в применении ко всему чувственно наблюдаемому), а затем с не меньшей резкостью Юм (применительно к впечатлениям). Уже Гоббс оперировал понятиями «вера (belief)» и «религиозная вера (faith)», но он не считал необходимым разграничивать их в плане теории познания: ведь всякая вера, а не только вера религиозная далеко еще не есть знание. Юм стремится эти два понятия разграничить, и для него «вера (belief)» — это особое чувство, опираться на которое вынуждена всякая наука о природе. Это — «животное чувство» или «непонятный инстинкт», упорный и вездесущий, необъяснимый и иррациональный. Можно, правда, объяснить зависимость усиления «веры» от развития питающих ее ассоциативных связей, но глубинные истоки ассоциативных сцеплений, а значит, и истоки самой «веры» все равно остаются, согласно Юму, за пределами научного исследования.

Воздействие же «веры» на мышление и поступки людей могущественно: она превращает формулу «после этого, значит, по причине этого» в навязчивую схему мышления и поведения, которая толкает людей на частые ошибки и неверные поступки, хотя столь же часто оказывается удачной и приводит к успеху. Вместо знаний эта схема несет людям лишь надежды, предположения, а то и разочарования, но нередко эти надежды и предположения все же почему-то оправдываются.

Конечно, нет нужды спорить с Юмом, когда он сетует на то, что схема «после этого, значит, по причине этого» слишком часто ведет к ошибкам. На это указывали и философы-материалисты — тот же Гоббс, а также современники Юма Гольбах и Гельвеций (см. 34, стр. 364; 32, стр. 376). Но «часто» не значит «всегда», и прежде всего потому, что признак регулярности в большинстве случаев все же указывает на скрывающуюся под ним каузальную зависимость. Но случается и так, что регулярность может отсутствовать, тем не менее каузальная зависимость имеется налицо. Дело в том, что для многих случаев причинения этот признак в непосредственном своем виде не обязателен.

Относительно последней ситуации следует сказать, что сложные каузальные связи бывают неповторимы, но элементы этих связей, взятые порознь и в иных, чем прежде, сочетаниях, повторяются. На этом обстоятельстве основана устойчивость физических законов. Возьмем, например, причинно-следственные связи, которые привели к образованию планеты Земля, в которых отдельные физические каузальные воздействия, входящие в эти связи, подчинялись определенным законам (например, закону всемирного тяготения), причем без опоры на факт регулярного повторения эти законы было бы невозможно вывести даже в одной из простейших форм их выражения — в функциональной.

Будучи феноменалистом, Юм прошел мимо подобных ситуаций, не сделав из них необходимых выводов: то, что для поверхностного взгляда представляется нераздельным, он и не пытается разделить. В конкретных случаях он почти не различает составных частей сложных причин, не выделяет причин главных в отличие от второстепенных, и также от поводов и условий их действий, а неповторимые (таковы они именно в силу их сложности) каузальные связи оставляет без должного анализа.

Что касается многочисленных случаев, при которых факт регулярной повторяемости указывает на наличие действительной причинно-следственной связи, то на эти случаи обратили внимание прежде всего именно материалисты и среди них опять Томас Гоббс. И это не единичные случаи, а почти правило. Но если так, то в рассуждениях Юма об ассоциативной основе представлений о причинно-следственных связях имеется рациональное зерно именно с материалистической, столь для Юма нежелательной, точки зрения! То, что Юм считает источником постоянных ошибок, оказывается причиной научных прозрений и удачных выводов.

И. П. Павлов в результате своих исследований высшей нервной деятельности антропоидов пришел к выводу, что связь представлений по ассоциациям есть более широкое явление, чем подчиненное ему и более узкое явление условного рефлекса. Последний имеет место тогда, когда некоторые существенные для животного свойства предмета, например пищи, заменяются временными сигналами. Существуют, по Павлову, и еще более узкие процессы среди самих условно-рефлекторных связей. А именно — это каузальные виды условного рефлекса, при которых в психике сравнительно быстро «связываются два явления, которые и в действительности постоянно связаны. Это уже будет другой вид той же ассоциации, это будет основа наших знаний, основа главного научного принципа — каузальности, причинности» (47, стр. 262). Таким образом, нередко (это не значит, что всегда!) верное представление о наличии причинно-следственной связи складывается сперва в виде соответствующей ассоциации, на что первоначально и указал по сути дела Гоббс. Представление это довольно элементарно, упрощенно, но оно ведь только начало дальнейшего познания данной связи. Э. А. Асратян по этому поводу замечает, что «в определенном смысле причинно-следственные отношения имеются в любом рефлекторном, в том числе и условно-рефлекторном, акте… в сигнальных условных рефлексах они являются отражением сочетанного действия на организм совершенно разных, между собой каузально не связанных вещей» (28, стр. 122–123), но через цепочку опосредствований все же как-то соединенных. Тем более отражаются реальные связи в указанных выше ассоциациях, которые принадлежат к собственно каузальному типу. Так ныне решается разбираемый вопрос материалистической психологией.

Таким образом, в учении Юма о каузальных ассоциациях имелось несомненное рациональное зерно, не использованное им должным образом.

3. Юм «спасает» причинность. Оценка его учения о каузальных связях

Но теперь перед нами третья проблема Юма. Она была существенна для него, потому что в отличие от Беркли он, как мы знаем, не собирался полностью разрушать гносеологические основы науки. Британской буржуазии нужны были науки, техника, производство, ибо без них нечего было и думать о завоевании, а тем более об удержании монопольного положения в мире. Поэтому Юм призывает в практической, повседневной жизни верить в существование причинных связей. «Если мы верим тому, что огонь согревает, а вода освежает, так это оттого, что иное мнение стоило бы нам слишком больших страданий» (19, т. 1, стр. 386). Иначе говоря, Юм предлагает нам не делать «далеко идущих» выводов для практики из всей той критики по адресу объективной причинности, которую развил он же сам, и он советует вести себя так, как если бы причинность все же существовала повсюду, хотя бы это и была «неведомая причинность» (см. 19, т. 2, стр. 380), о которой ничего определенного мы как философы сказать не в состоянии.