Омут

– До Ромодана два часа ехать, – пробормотал Алеша.

Незнакомка встала, уронив шарф, и приотворила дверь.

– Все спят, – сказала она. – Прилечь разве… Если вы спать не будете, разбудите меня в Ромодане. Пожалуйста.

– Хорошо. Мне спать не хочется, – согласился Алеша.

Она сняла пальто и, свернув его, положила под голову. Алеша заметил, что край платья у нее завернулся и почти до колена открылся черный чулок. Она лежала не шевелясь, и молча поблескивала глазами.

Алеша смотрел на свою спутницу как завороженный, и ему казалось, что она чуть-чуть улыбается. И эта неясная улыбка, которую Алеша худо видел, но которую угадывал, однако, волновала его и у него было такое чувство, как будто ему щекотали острием ножа грудь, где сердце.

И вдруг Алеша нахмурился и отвернулся: он вспомнил о брате и ему стало стыдно, что он способен в такую минуту думать совсем об ином и, может быть, нечистом и низком.

Незнакомка недолго так тихо лежала.

– Нет, боюсь заснуть. Вы тоже задремлете. Проспим мы с вами Ромодан, – сказала она, усмехаясь, и встала.

– Проводнику можно сказать, чтобы разбудил, если мне не верите, – улыбнулся и Алеша.

«Какая она стройная и трепетная», – подумал Алеша, любуясь девушкою, которая достала из сака зеркальце и, подойдя к фонарю, поправляла волосы.

– У вас в Екатеринославе тоже родные? – спросила она, чуть повернув голову и кося глазами на Алешу через плечо.

– Да.

– А я у тети в Киеве гостила. Только как в гостях ни хорошо, а дома все-таки лучше. Поживу дома. А вы, должно быть, удивляетесь, что я одна ночью еду. Вы, может быть, думаете, что я из таких. Говорят, что здесь на железной дороге такие девушки разъезжают.

– Что вы такое говорите! Я вовсе не думал ничего.

– А иные думают. Когда я вон там шла, меня из соседнего купе офицер к себе поманил. Только он ошибается очень. Я не корыстная. Вы мне не верите, молодой человек?

Алеша молчал.

– Можно рядом с вами сесть? – продолжала незнакомка, усаживаясь рядом с Алешей совсем близко.

– Пожалуйста.

– Я, конечно, невинную девочку из себя не строю, но только, извините, пожалуйста: у меня есть отец, ювелирным делом занимается. И мачеха есть. Мамочка моя умерла три года назад, великим постом.

– Я не знаю, зачем вы мне все это рассказываете.

– Затем, что вы на меня подозрительно смотрите, а я не хочу, чтобы вы на меня так смотрели, потому что вы мне нравитесь.

– Какая вы странная.

– Ничего не странная. Самая обыкновенная девушка, – засмеялась незнакомка. – А зовут меня Катюшей.

Она придвинулась к Алеше совсем близко и положила свою маленькую, горячую руку на его руку, большую и сильную, сжатую крепко в кулак.

– Если вы думаете, Катюша, что я интересуюсь женщинами, то вы ошибаетесь, – совсем смутился Алеша.

Но Катюша не слушала его. Она вытянула ноги и подобрала юбку.

– Какие у меня ножки стройные. Правда? Нет, я не корыстная, хотя и люблю…

– Что?

– Целоваться люблю.

Алеша высвободил свою руку из-под руки своей спутницы.

Но она как будто не заметила его жеста и, не смущаясь, спросила:

– А вас как зовут?

– Алексеем Владимировичем.

– А! Алешенька!

Поезд пошел быстрее, торопливо застучали колеса, и стало покачивать.

– От фонаря глазам больно, – сказала Катюша и быстро вскочила на диван, опершись на плечо Алеши. – Я фонарь задерну. Вот так.

От синего полумрака, от мерного покачивания вагона и близости этой нескромной мещаночки у Алеши слегка кружилась голова и приятно замирало сердце.

Катюша забралась с ногами на диван и болтала, как сорока, как будто бы они давно уже знакомы и предстоит им впереди немалый путь.

Поезд замедлил ход. Вагон дрогнул. Звякнули буфера. Блеснули огни станции.

– Это не Ромодан? – забеспокоился Алеша.

– Ничего подобного. Это полустанок какой-то.

Алеша приник к стеклу, тщетно стараясь разглядеть во мраке надпись на полустанке. Он чувствовал у самого уха горячее дыхание Катюши, которая совсем прижалась к его плечу, уверенная, по-видимому, что это ему не может быть неприятно.

– Пустите, – сказал Алеша, отстраняя слегка Катюшу, и сел в угол дивана.

– Вам со мною скучно, я вижу, – усмехнулась Катюша. – Я вам больше мешать не буду. Думайте о чем-нибудь своем.

И она в самом деле уселась смирно на другой диван и примолкла. Так они ехали, молча, минут двадцать до станции Ромодан.

II

Ровно в два часа ночи поезд подошел к Ромодану. Алеша взял плед и чемодан и, сухо кивнув своей спутнице, первый вышел из вагона.

Ночь была пасмурная, и неровный дождь, то усиливаясь, то слабея, налетал откуда-то сбоку вместе с диким и злым северным ветром. Не похоже было, что сейчас пост, да еще на юге.

С унылым визгом распахнулась тяжелая дверь, и Алеша вошел в зал первого класса. По стенам стояли диваны, в самом деле жесткие, как жаловалась Катюша, но и они на этот раз были заняты пассажирами, расположившимися, по-видимому, спать до утра. Храпел какой-то купец, подняв кверху красную бороду; спал, свернувшись калачиком, еврей в лапсердаке; ворочалась, кряхтя, ветхая старушка на пестрых тряпках…

За пустым буфетом спал, положив голову на стойку, белокурый малый, сам от усталости не заметивший, должно быть, как он сел так, склонив голову, и заснул невзначай.

Через комнату, гремя жестянкою из-под масла и связкою ключей, шел какой-то рабочий в лиловой фуражке с кантами.

– Мне бы лечь где, – сказал Алеша, загораживая ему дорогу.

– Нету места, – и рабочий пошел дальше, не желая много разговаривать.

– Всегда здесь так, – раздался мягкий и вкрадчивый голос Катюши, которая опять стояла около Алеши, лукаво и нежно заглядывая ему в глаза.

– Семь часов! Легко сказать! Вы уж там как хотите, – продолжала она петь, слегка жеманясь, – а я себе теплую постель найду.

– Где это? – рассеянно спросил Алеша, у которого в это время мелькнула мысль, что не худо было бы в самом деле найти где-нибудь комнату около станции: ведь ему предстояло на следующий день много поработать и в деле небезопасном, – надо было поберечь последние силы.

– У Ефросимовых, – бросила небрежно Катюша.

– И я туда пойду, – неожиданно для самого себя сказал Алеша. – Я спать хочу.

Катюша, не отвечая, пошла торопливо мелкими шажками к выходу. И Алеша старался почему-то не глядеть на нее, шагая рядом с независимым видом.

Они вышли на крыльцо. Горело два фонаря. Но за малым кругом, едва освещенным, было совсем темно.

Только в пасмурной глубине совсем далеко маячили красные огоньки. Дождь трещал по крыше со скучным упорством. И где-то выла собака, уныло и дико.

Катюша, не обертываясь, соскользнула с крыльца и пошла уверенно по черным мокрым мосткам, которые с трудом можно было разглядеть в этой беспросветной ночи.

Алеша плелся за нею.

Они шли, молча, мимо длинного забора и каких-то темных слепых строений.

Наконец Катюша остановилась и, обернувшись, тронула Алешу за руку.

– Сюда.

Они вошли по шатким ступеням на довольно высокое крыльцо. Над дверью висел фонарь.

Катюша постучала, и тотчас же послышались чьи-то шаги: очевидно, в этом домике не спали, несмотря на поздний час.

Но Алеше уже некогда было думать, куда его ведут: ему мучительно хотелось спать.

Лишь только отворилась дверь, Катюша проскользнула за порог. И мигом дверь опять захлопнулась. Алеша остался один.

«Это еще что такое?» – подумал он и сердито постучал кулаком.

Через минуту его впустили.

– Пожалуйте! Пожалуйте! – бормотала какая-то старуха, высоко подымая над головою подсвечник с оплывшею свечкою.

Старуха ввела Алешу в комнату, загроможденную мебелью, старинною, крепкою, окованною медью по углам.

– А барышня там устроится, – прошамкала старуха, указывая на маленькую дверь в углу, которую Алеша не сразу приметил.

Оттуда выглянула в этот миг голова Катюши.