Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 37 из 77



Он рассказал о схватке при Монлери. Никто не заблуждался: это была битва за Париж. Затем он отправился ночевать во дворец Турнель. Солдаты расположились где смогли включая окрестные деревни: там они устроили себе пир за счет крестьян.

Впервые за много дней на улице Бюшри спали почти спокойно.

Битва, однако, не закончилась, и на то было две причины. Самая важная заключалась в том, что Лига всеобщего блага, хотя часть ее войска рассеялась, прекратить войну с королем не могла: в противном случае ей грозили внутренний раскол и потеря лица.

Вторая причина: у мятежников не осталось ни гроша, и они страдали от нехватки продовольствия. Они приходили в бешенство, видя, как обжирается и упивается Париж. Многие дороги с юга были отрезаны, но дороги из Бос и Валуа оставались открытыми, равно как и дороги из Руана, нормандских рыбных портов и бассейна Марны. Париж был одновременно складом и местом сбыта продовольствия, одежды, лечебных снадобий и других припасов, в которых так жестоко нуждались лигеры. В их лагере не было почти ничего, если не считать дров. Запастись всем необходимым они могли только в столице.

– Они вернутся и будут осаждать нас, – предсказал Жозеф.

У этого юноши действительно была светлая голова, ибо король пришел к такому же выводу: проведя несколько дней в Париже, десятого августа он отбыл созывать сторонников – в Монтобан, Руан, Эврё, Шартр.

В стране зарождалась почтовая служба: Жанна отправила письмо сыну в Орлеан с просьбой отсрочить приезд в Париж, поскольку в коллеже он будет в большей безопасности, чем на дорогах. К посланию она приложила двадцать ливров.

Тем временем начался второй этап битвы за Париж: мятежники заняли позиции вокруг столицы.

Карл Французский обосновался в замке покойной Агнессы Сорель, фаворитки своего отца, в Боте-сюр-Марн.

Франциск II Бретонский находился в поместье аббатов де Сен-Мор.

Иоанн Калабрийский, сын короля Рене, – в Шарантоне.

Карл Смелый – в Конфлане, в замке герцогов Бургундских, где же еще.

Парижан вновь охватила тревога.

Двадцать второго августа принцы отправили шестерых герольдов с предложением о переговорах. Король все еще собирал войско. В его отсутствие городской совет и нотабли согласились послать к принцам делегацию во главе с епископом Шартье – тем самым, что некогда встречал Людовика в соборе Парижской Богоматери. Местом переговоров избрали Боте. К ним приступили после сражений, хотя лигерам с этого следовало бы начать и не разорять страну, которой они намеревались управлять.

Делегаты убедились, что принцы признали своим главой красавчика Карла Французского, которого желали посадить на трон вместо Людовика. Что же они хотели вытребовать? Всего-навсего контроль над финансами страны, все доходные должности и командование войском. Кроме того, они намеревались установить опеку над "личностью и правительством короля". Все это было высказано ультимативным тоном. Словом, они вели себя так, словно одержали победу.

Парижане, вышедшие из города, уверяли, будто им удалось подсчитать численность осаждающих. Тридцать тысяч – говорили одни, сто тысяч – заявляли другие. Это были фантастические цифры; по правде говоря, никто так и не узнал в точности, сколько солдат привели с собой принцы. Ясно было одно: если произойдет новая битва, она будет кровавой.

Делегация вернулась и на следующий день сообщила о требованиях сеньоров. В течение часа о них узнал весь Париж: принцы хотели получить мельницу, мельника и его дочку.

– Нас осаждают воры! – воскликнула госпожа Контривель.



Она и Жозеф, ставший ее квартирантом, во всем были заодно. И с увлечением играли в шахматы. Если бы не почтенный возраст госпожи Контривель, можно было бы предположить, что они предаются и другим играм. На самом деле у вдовы суконщика проснулся материнский инстинкт при виде этого юноши, столь же прекрасного, сколь и обходительного.

Жанна разделяла их точку зрения: она давно считала принцев грабителями, хвастунами и тупоголовыми баранами. Что до Анжелы, которая выросла в годы относительного мира, то ей все происходящее внушало глубокое отвращение, и она фактически не выходила из дома, опасаясь бродивших по улицам солдат.

Она умрет затворницей или монахиней, говорила себе Жанна.

Отношение парижан к осадившим их принцам оставалось все таким же враждебным: мало того что пришлось содержать войско, защищавшее столицу, так эти чванливые сеньоры еще и мешали спокойно работать, разоряли деревни, вытаптывали поля и уничтожали виноградники. Вскоре их стали называть белой чумой.

Однако некоторые нотабли заняли пораженческую позицию, в частности епископ Шартье, который считал партию проигранной: эти люди хотели открыть ворота осаждающим, если те пообещают не грабить. Хорошенькое обещание! Пустите-ка волка в овчарню! Кому жаловаться, если овец сожрут? Прево торговцев Анри де Ливр ловко пресек эти пагубные поползновения: он пустил по городу слух, что делегаты хотят отдать город принцам. Парижане пришли в возбуждение. Делегаты – изменники!

Под давлением улицы те почувствовали, как у них горит задница: они вновь отправились в Боте и заявили, что в отсутствие короля никакого решения принять нельзя. Один из сеньоров, Жан де Дюнуа, настолько обозлился, что стал угрожать им тысячью смертей и разграблением Парижа. Делегаты предпочли гипотетическую и отдаленную гибель той судьбе, которая неминуемо ожидала их по возвращении в столицу, если они согласятся на капитуляцию, – смерти на дыбе. Из-за своей трусости они нажили сразу двух врагов: мятежных принцев и народ Парижа.

И тут появился король с новым войском. Это случилось в воскресенье. Войска содержались в образцовом порядке: для спасения души к ним приставили монахов, для ублажения плоти – блудниц. В город хлынули всадники, лучники, арбалетчики, пушкари. Это воодушевило народ. В конечном счете, короля поддерживали не столько из любви к монархии, сколько потому, что он защищал Париж от высокородных бандитов.

В понедельник осаждающие начали маневрировать перед городскими стенами.

Фарс! – заключили парижане.

Королевский главнокомандующий Шарль де Мелен, бывший фаворит монарха, обнаружил склонность к шуткам: он послал в лагерь принцев всадников. Те захватили нескольких лошадей и вернулись в город. На следующий день они повторили свою вылазку.

Бургундские пушки угрожали городу, однако на улицах уже устраивали процессии. Повсюду возникали импровизированные пантомимы: в них высмеивались мятежные принцы. На Главном рынке Карла Смелого изображал медведь в камзоле, герцога Франциска II – обезьяна в желтых штанах Карла Французского – собака в короне. Это был единственный пес, которого можно было увидеть в городе: специальный ордонанс запретил выпускать на улицы этих животных.

Потом на мусорной тачке вывезли пьяницу – того самого Казена Шоле, который кричал, что бургундцы вошли в Париж. Его осыпали ударами на потеху черни.

– Когда такого больше не будет, – воскликнула Жанна, – не будет и этого города!

Приближалась осень. В обстановке вялотекущей войны невозможно было ни хлеб убрать, ни виноград собрать.

В очередное раз бездействие сыграло дурную шутку с войсками. Бургундские всадники, отправившись на разведку, пришли в ужас, увидев на горизонте, к востоку от ворот Сент-Антуан, целую армию с копьями. Королевские копейщики! Готовятся атаковать! Разведчики вернулись в лагерь и подняли тревогу. Карл Смелый решил, что наконец пришел его час, и стал готовиться к битве. Приблизившись к вражеской армии, он увидел, что та стоит на месте. Это оказалось поле, заросшее высоким чертополохом, который и был принят за копья.

Людовик не мешал осаждающим прохлаждаться. Страдая от скудного питания и пропивая последние деньги, они стали грызться между собой.

Но грызли они и терпение парижан и окрестных жителей. Уже не было сил терпеть, что солдатня топчет поля, грабит деревни и терроризирует женщин. Парижане – особенно те, которые имели землю, – начинали злиться на короля, допустившего такое бесчинство.