Разведчик Пустоты

– Вы могли бы убить Септимуса.

– И убью, если он еще раз посмеет мне прекословить. В ту же секунду, когда его наглость перевесит ту пользу, что он приносит, Септимус умрет ободранным и безглазым на этом самом столе.

– Вы врете. В вашем сердце и душе есть зло, но вы не то чудовище, которым прикидываетесь.

– А ты испытываешь мое терпение, терранка. Убирайся с глаз моих, пока твой дурацкий урок этики не заставил меня утратить последние его капли.

Но она никуда не ушла. Октавия вновь глубоко вздохнула, стараясь успокоить ярость.

– Талос, вы убьете нас всех, если не будете осторожны. Что, если ответом Империума станет не один транспортник, который вывезет выживших и даст им возможность поведать свою ужасную историю? Что, если это будет военный флот? А скорее всего, и то и другое. Мы пропали, если они застанут нас здесь.

Девушка махнула рукой на несчастного, дрожащего на столе.

– Вы хотите отравить варп их болью и пресечь всякую возможность безопасного перелета по Морю Душ, но для меня это будет не легче. Я не смогу вести нас сквозь взбаламученные течения.

Несколько секунд Талос хранил молчание.

– Я знаю, – наконец сказал он.

– И это вас не останавливает?

– Это один из тех немногих моментов со времени Великого Предательства, когда я и мои братья вновь могут ощутить себя сынами нашего отца. Больше никаких набегов, никакой низменной борьбы за выживание – мы снова делаем то, для чего рождены. Ради этого стоит рискнуть.

– Половина из них убивает лишь из любви к убийству.

– Правда. И это тоже путь Восьмого легиона. Нострамо был неважной колыбелью.

– Вы меня не слушаете.

– Слушаю, но твоими устами говорит невежество. Ты не понимаешь нас, Октавия. Мы не то, что ты думаешь, и ты всегда в нас ошибалась. Ты пытаешься применить к нам человеческую мораль, как будто эти устои когда‑нибудь нас ограничивали. Жизнь для нас имеет иное значение.

Она надолго прикрыла глаза.

– Ненавижу этот корабль. Ненавижу эту жизнь. И ненавижу вас.

– Это самое умное, что я от тебя до сих пор услышал.

– Мы все здесь умрем, – наконец выдавила она.

Пальцы девушки от бессилия сжались в кулаки.

– Все умирают, Октавия. Смерть – ничто по сравнению с оправданием всей жизни.

XVII

ЖЕРТВЫ

Теперь, когда последняя жертва умерла, Кирион остался в одиночестве.

Он сидел прислонившись спиной к стене и дышал сквозь мокрые от слюны зубы. Гладиус в его руке позвякивал о замаранную палубу. Его все еще пробирала дрожь: приятное послевкусие человеческой смерти, вновь и вновь проигрывавшейся у него в мозгу. Настоящий страх. Настоящий ужас. Не окутанное туманной дымкой боли сознание, как у астропатов и других жертв Восьмого легиона, – нет, это был сильный, упрямый человек, совсем не желавший умирать. Кирион наслаждался выражением глаз жертвы, в то время когда его меч резал и кромсал. Человек испытывал страх и молил пощадить его до последней минуты: до грязной и неурочной смерти на одной из нижних палуб корабля.

После всех хирургических операций и пыток, которым они подвергали пленников, это было нужно Повелителю Ночи, как необходим глоток воды умирающему от жажды. Последние секунды жизни члена команды, когда его слабые пальцы бессильно скребли по наличнику Кириона, стали идеальным завершающим штрихом. Такая восхитительная тщета. Он ощущал вкус отчаяния и страха как подлинную сладость, как нектар на кончике языка.

С его губ сорвался стон. От химических стимуляторов, затопивших кровь и мозг, в теле началась чесотка. Хорошо быть сыном бога, пускай и проклятым. Даже тогда, когда к тебе слишком пристально присматриваются другие боги.

Кто‑то где‑то произнес его имя. Кирион пропустил это мимо ушей. У него не было желания вернуться на верхние палубы и вновь приступить к хирургическим процедурам. Это подождет. Прилив начал спадать, а с ним и дрожь в пальцах.

Странное название. Прилив.Он не помнил, когда впервые начал называть так свой дар, но слово хорошо подходило. Скрытые псайкерские способности нередко встречались в Восьмом легионе – или любых других легионах, – но его дар оставался источником тайной гордости. Кирион не был рожден псайкером, или его шестое чувство изначально было настолько слабым, что осталось незамеченным после многоступенчатого тестирования при вступлении в легион. Оно проявилось со временем, за годы, проведенные ими в Оке Ужаса. Его ясновидение расцвело, как цветок, открывающийся лучам солнца.

Невнятный шепот ночь за ночью раздавался на самой границе слышимости. Вскоре он научился улавливать смысл в этих шипящих фразах – слово здесь, предложение там. Их роднило одно: их наполнял страх, невысказанный, но все же слышимый, пульсирующий в крови его жертв.

Поначалу он просто посчитал это забавным – возможность слышать последние жалобные слова тех, кого он убивал.

– Не понимаю, почему это тебя так веселит, – упрекал его Талос. – Око изменяет тебя.

– Есть те, кто мечен проклятиями похуже моего, – со значением отвечал Кирион.

Талос тогда оставил эту тему и больше ни разу к ней не возвращался. Реакция Ксарла была куда менее сдержанной. Чем сильнее становился дар, тем меньше Кириону хотелось его прятать, и тем омерзительнее его общество становилось Ксарлу. Ксарл называл это «скверной». Он никогда не доверял псайкерам, даже если подчинявшиеся им силы были к нему благосклонны.

– Кирион!

Имя вернуло его в настоящее, к маслянистой вони металлических стен и свежих трупов.

– В чем дело? – огрызнулся он в вокс.

– В Малкарионе, – прозвучало в ответ. – Он… Он пробудился.

– Это что, розыгрыш? – Кирион, закряхтев, с усилием поднялся на ноги. – Делтриан клялся, что пока ничего не получается.

– Просто подымайся сюда. Талос предупреждал тебя: никакой охоты в недрах корабля, пока мы не закончили работу.

– Иногда ты такой же зануда, как он. Малкарион заговорил?

– Не совсем, – ответил Меркуций и оборвал связь.

Кирион двинулся в путь, оставив тела позади. Никто не заплачет по той швали с нижних палуб, что валялась кровавыми кусками у него за спиной. Охота на глубинных уровнях «Эха» была простительным грехом, в отличие от периодических припадков Узаса, когда тот на Черном рынке и офицерских палубах уничтожал самых ценных членов команды.

– Привет, – произнес тихий и спокойный голос неподалеку.

Слишком низкий, чтобы принадлежать человеку, но неузнаваемый из‑за искажений вокса.

Кирион взглянул вверх. Там, на железных потолочных балках, скрючился в позе горгульи один из Кровоточащих Глаз. Кирион почувствовал, как по коже бегут мурашки – редкое для него ощущение.

– Люкориф.

– Кирион, – прозвучало в ответ. – Я тут думал.

– И, судя по всему, следовал за мной.

Клювастая маска раптора дернулась в кивке.

– Да. И это тоже. Скажи мне, маленький лорд‑насмешник, почему ты так часто спускаешься сюда, чтобы продышаться от нечистой вони страха?

– Это наши охотничьи угодья, – отозвался Кирион. – Талос и сам проводит тут немало времени.

– Возможно.

Голова раптора дернулась – то ли подвели системы доспеха, то ли его собственный извращенный варпом генетический код.

– Но он убивает ради того, чтобы расслабиться, ради удовольствия, ради щекотки адреналина в венах. Он рожден убийцей, поэтому и убивает. А ты охотишься для того, чтобы приглушить иной голод. Голод, который расцвел в тебе постепенно, потому что ты не был с ним рожден. Я нахожу это любопытным. О да.

– Можешь думать как тебе угодно.

Скошенные к вискам, удлиненные глазные линзы отразили уменьшенную копию Кириона.

– Мы наблюдали за тобой, Кирион. Кровоточащие Глаза видят все. Мы знаем твои секреты. Да, знаем.

– У меня нет секретов, брат.

– Нет?

Смех Люкорифа прозвучал как нечто среднее между фырканьем и карканьем вороны.

– Ложь не становится правдой лишь оттого, что ты произносишь ее вслух.

Кирион промолчал. На какую‑то секунду он подумал: а не вытащить ли болтер? Должно быть, его пальцы дрогнули, потому что Люкориф снова расхохотался.