Разведчик Пустоты

Талос видел, что понимают его лишь немногие. Невежество затупило их разум, а страх ослепил и лишил способности воспринимать его слова. Переводя взгляд красных глазных линз с одного лица на другое, Талос ощутил мрачное веселье.

– Я использую ваши страдания, чтобы создать свой собственный маяк. Пытки и истребление жителей этого города лишь начало. Вы уже чувствуете, как на ваш разум давит бремя смерти и боли. Я знаю, что это так. Не сопротивляйтесь ему. Позвольте ему наполнить вас до краев. Вслушайтесь в вопли душ, переходящих из этого мира в иной. Пусть их мучения зреют в вас, как плод. Несите их с честью, потому что вместе вы превратитесь в орудие, ничем не отличающееся от вашего возлюбленного Императора. Вы, как и он, станете светочами в ночи, созданными из боли.

Чтобы достичь этого, я сломлю каждого из вас. Медленно, очень медленно, так что из боли зародится безумие. Я возьму вас на свой корабль и в течение следующих недель подвергну самым жестоким пыткам. Вас изувечат, с вас сдерут кожу живьем. А ваши страдающие, искалеченные тела – в которых мы искусно сохраним жизнь – я передам в тюремные лаборатории, где компанию вам составят лишь освежеванные трупы ваших детей, родителей и других жителей вашего погибшего мира.

Вашей болью, вашим тягостным и долгим страданием я переполню варп на краю Империума. Для расследования вышлют флот – в страхе, что ближайшие миры стали жертвой демонического вторжения. Империя человечества не сможет больше игнорировать Тсагуальсу и повторится урок. Недостаточно обречь преступников и грешников на изгнание. Вы должны сделать из них пример и раздавить окончательно. Милосердие, доверие, терпимость – это слабости, за которые Империуму предстоит заплатить. Империум должен был уничтожить нас здесь, когда ему выпала такая возможность. Пусть усвоят это еще раз.

Ваши жизни подошли к концу, но в смерти вы совершите нечто почти божественное. Вы так долго молились о том, чтобы покинуть этот мир. Радуйтесь, потому что я собираюсь удовлетворить вашу просьбу.

Замолчав, он увидел, как на лицах псайкеров расцветают ужас и недоверие. Они едва могли представить, о чем он говорил, но это было не важно. Вскоре они поймут.

– Не делай этого, – сказал кто‑то сзади.

Талос обернулся к архрегенту.

– Нет? Почему?

– Это… Я…

Старик растерянно замолчал.

– Странно, – покачал головой Талос. – У твоих соплеменников никогда нет ответа на этот вопрос.

XVI

КРИКИ

Септимус без особых затруднений находил дорогу в темных переходах. Пистолеты были в кобурах у него на поясе, а отлаженные лицевые бионические протезы переставали щелкать всякий раз, когда он моргал, улыбался или говорил. Аугметический глаз без усилий пронзал мрак, как и контактная фотолинза на втором, – очередное преимущество положения одного из самых ценных рабов на борту.

Однако руки у него болели, от плеч и до кончиков пальцев. Результат девяти часов проверки брони. За те три недели, что прошли с возвращения Талоса с Тсагуальсы, он сумел устранить большую часть ущерба, нанесенного доспехам Первого Когтя. Целая сокровищница запасных частей и фрагментов доспехов космодесантников из ордена Генезиса и убитых Повелителей Ночи предоставила оружейнику богатый выбор. Обмен с оружейниками, служившими другим Когтям, никогда еще не был столь легким и плодотворным.

Час назад Ирук, один из рабов Второго Когтя, выхаркнул что‑то бурое сквозь почерневшие зубы, пока они торговались за туловищные кабели.

– Боевое отделение подыхает, Септимус. Ты это чувствуешь? Это ветер перемен, парень.

Септимус постарался уклониться от разговора, но Ирук не унимался. Оружейная Второго Когтя располагалась на той же палубе, что и у Первого, и была так же завалена деталями оружия и обломками брони.

– Они все еще следуют за Талосом, – в конце концов сказал Септимус, пытаясь положить точку в их беседе.

Ирук снова сплюнул.

– Твой хозяин доводит их до безумия. Ты бы послушал, что говорит о нем лорд Юрис и другие. Лорд Талос… они знают, что у него нет качеств вождя, и все же следуют за ним. Они знают, что он теряет рассудок, и все же прислушиваются к каждому его слову. Они одинаково говорят о нем и о примархе: сломленные, порочные, но… вдохновляющие. Заставляют их вспомнить о лучших временах.

– Благодарю за обмен, – сказал Септимус. – Мне надо работать.

– О, не сомневаюсь.

Оружейнику не понравился насмешливый блеск глаз Ирука.

– Ты хочешь что‑то сказать?

– Ничего, что следует произносить вслух.

– Тогда не буду тебе мешать, – отозвался Септимус. – Уверен, что работы у тебя не меньше, чем у меня.

– Так и есть, – хмыкнул Ирук. – Но мне не приходится щупать при этом бледную задницу трехглазой ведьмы – это не входит в список моих служебных обязанностей.

Септимус впервые за последние минуты посмотрел ему прямо в глаза. Сумка с инструментами, висящая у него на плече и набитая запасными деталями, неожиданно стала тяжелее – увесистой, как оружие.

– Она не ведьма.

– Тебе следует быть осторожнее, – улыбнулся Ирук, обнажив прорехи в частоколе гнилых зубов. – Слюна навигаторов, говорят, ядовита. Но похоже, это враки? Ты все еще жив.

Повернувшись спиной к слуге Второго Когтя, Септимус шагнул прочь и треснул по механизму разблокировки дверей.

– Не принимай это так близко к сердцу, парень. Она хорошенькая – по крайней мере, для мутанта. Твой хозяин уже разрешил тебе снова залезть ей под юбку?

Пару секунд Септимус всерьез размышлял, не оглушить ли Ирука сумкой с деталями и не пристрелить ли его, когда тот свалится на пол. Что намного хуже, это казалось самым легким и вразумительным ответом на идиотские подколки старика.

Сжав зубы, он вышел из комнаты, на ходу пытаясь понять, с каких пор убийство стало самым простым способом избавиться от минутного чувства неловкости.

– Я слишком много времени провел с легионом, – сказал он в темноту.

Часом позже, оставив сервиторов доделывать нагрудник лорда Меркуция, Септимус приблизился к тому, что Октавия без улыбки называла «своими личными апартаментами». Откуда‑то издалека доносились вопли. «Эхо проклятия» назвали так не зря: его залы и палубы оглашались эхом далеких криков. Крики срывались с губ смертных и разносились во всех направлениях по воле стальных костей «Эха» и его стылого воздуха.

При этих звуках Септимус вздрогнул – он все еще не привык к тому, что здесь крики то и дело раздавались из ниоткуда. У него не было ни малейшего желания узнать, что легион делает с астропатами или каким пыткам подвергает бесчисленных людей, согнанных на корабль из городов Тсагуальсы.

Крысы или подобные им паразиты, к которым Септимус не собирался приглядываться, разбегались при его приближении по темным боковым туннелям и служебным шахтам.

– Опять ты, – послышалось спереди, от центрального люка, ведущего в покои Октавии.

– Вуларай, – приветствовал ее Септимус и кивнул двум другим. – Хирак, Лиларас.

Все три были обмотаны грязными бинтами и сжимали оружие. Вуларай положила свой легионерский гладиус на левое, покрытое плащом плечо.

– Никого не ждали, – прошипела самая низкая из фигур.

– И все же, Хирак, я здесь. Отойди.

Октавия спала на троне, свернувшись клубком на огромном сиденье и укрывшись одеялом от холода. Проснувшись от звука шагов, она инстинктивно потянулась ко лбу, чтобы проверить, не соскользнула ли бандана.

Повязка соскользнула. Октавия поспешно ее поправила.

– Тебя не должно быть здесь, – сказала навигатор своему гостю.

Септимус ответил не сразу. Он смотрел на нее и видел, как повязка закрывает третий глаз; как девушка раскинулась на троне, сделанном для путешествия по Морю Душ. Ее одежда была грязной, бледная кожа – немытой, и каждый месяц, проведенный на борту «Завета» и «Эха», состарил ее по меньшей мере на год. Темные круги, оставленные бессонницей, легли у нее под глазами, а волосы – некогда каскад черного шелка – она собрала в спутанный и облезлый крысиный хвостик.