Страница 48 из 68
— Прошу вас, господин штурмбанфюрер.
Мы зашли в рощу. Там мы были в стороне от заключенных, но то, что мы находились на небольшом холме, позволяло нам видеть всю колонну.
Два гауптшарфюрера и один шарфюрер принялись считать заключенных. Блондин-унтерштурмфюрер неподвижно застыл прямо перед нами. Справа от него, немного позади, стоял обритый наголо заключенный-еврей в полосатой форме с нарукавной повязкой.
Один из считавших подбежал, вытянулся перед унтерштурмфюрером и выкрикнул:
— Двести четыре!
Унтерштурмфюрер распорядился:
— Пусть последние четверо заключенных отойдут в сторону. Вы отведете их назад в бараки.
Я обернулся к Шмольде.
— Зачем он это делает?
Шмольде провел языком по губам.
— Чтобы внушить доверие другим.
— Переводчик! — крикнул унтерштурмфюрер.
Заключенный с нарукавной повязкой сделал шаг вперед, стал навытяжку лицом к колонне и крикнул что-то по-польски.
Трое стоявших в конце заключенных (две женщины и мужчина в черной помятой шляпе) безропотно отделились от колонны. Четвертой оказалась девочка лет десяти. Один из шарфюреров схватил ее за руку. Тут же к нему бросилась какая-то женщина, вырвала у него из рук девочку, прижала к себе и заголосила. Два эсэсовца приблизились к ней — вся колонна загудела. Штурмбанфюрер заколебался.
— Оставьте ребенка с ней, — крикнул Шмольде.
Оба эсэсовца вернулись на свое место. Еврейка проводила их растерянным взглядом. Она все еще прижимала к себе дочь.
— Переводчик! — приказал Шмольде. — Скажите ей, что комендант позволяет ее дочери остаться.
Заключенный с нарукавной повязкой сказал по-польски какую-то длинную фразу. Еврейка опустила девочку на землю, взглянула на меня, потом на Шмольде. Улыбка озарила ее измученное лицо, и она что-то прокричала нам.
— Что она там кричит? — с раздражением спросил Шмольде.
Переводчик на каблуках повернулся лицом к нам и произнес на безукоризненном немецком языке:
— Она говорит, что вы добрый. Она благодарит вас.
Шмольде пожал плечами. Трое заключенных, которых отослали обратно в бараки, прошли мимо нас в сопровождении шарфюрера. Обе женщины даже не взглянули на нас, мужчина же поднял глаза и после некоторого колебания широким, вычурным жестом снял свою помятую шляпу. Среди заключенных раздалось два или три смешка, эсэсовцы дружно загоготали.
Шмольде наклонился ко мне.
— Думаю, все пройдет хорошо.
Унтерштурмфюрер обернулся к переводчику и устало проговорил:
— Как обычно.
Переводчик долго что-то говорил по-польски. Шмольде объяснил мне:
— Он говорит им, чтобы они разделись и аккуратно сложили свои вещи. Вещи пошлют на дезинфекцию, а заключенные пока побудут в бараке. Как только переводчик замолчал, по всей колонне прокатился гул.
Я обернулся к Шмольде и посмотрел на него. Он покачал головой.
— Нормальная реакция. Вот когда они ничего не говорят, тогда надо остерегаться.
Унтерштурмфюрер сделал рукой знак переводчику, и тот снова заговорил. Спустя некоторое время несколько женщин начали раздеваться. Понемногу и другие последовали их примеру. Через минуту или две медленно, стыдливо стали снимать с себя одежду и мужчины. Подошли три эсэсовца и помогли раздеть детей. Я взглянул на свои часы — было два часа тридцать минут. Я обернулся к Шмольде.
— Не пошлете ли вы за оберштурмфюрером Зецлером? Он, видимо, не нашел дорогу.
Шмольде подозвал шарфюрера и описал ему Зецлера. Тот бегом бросился выполнять приказание.
По двору распространился тяжелый, неприятный запах грязного человеческого тела. Заключенные неуклюже и смущенно, не двигаясь стояли на самом солнцепеке. Некоторые девушки были довольно хороши собой.
Унтерштурмфюрер отдал заключенным приказ войти в барак и обещал открыть окна, как только все войдут. Они медленно, соблюдая полный порядок, выполнили его приказание. Когда последний из заключенных перешагнул порог барака, унтерштурмфюрер сам закрыл дубовую дверь и задвинул засов. Сразу же, одно за другим, в смотровом окошечке показалось несколько лиц.
Явился Зецлер. Он был красен как рак и весь в поту. Став по стойке «смирно», он отрапортовал:
— Прибыл по вашему приказанию, господин штурмбанфюрер.
Я сухо спросил:
— Почему вы так задержались? — и добавил, уже для Шмольде. — Вы что, заблудились?
— Да, заблудился, господин штурмбанфюрер.
Я сделал знак, и Зецлер стал слева от меня.
Унтерштурмфюрер вынул из кармана свисток и дважды свистнул. Стало тихо, затем где-то загудел автомобильный мотор. Эсэсовцы, продев руку в ремень, небрежно повесили автоматы на плечо.
— Прошу вас, господин штурмбанфюрер, — сказал Шмольде.
Он шагнул вперед, эсэсовцы расступились, и мы обошли барак. Зецлер следовал за мной.
Позади барака, совсем близко от него, стоял большой грузовик. От его выхлопной трубы поднимался шланг и, изогнувшись наверху, на уровне потолка, входил в барак. Мотор грузовика работал безостановочно.
— Отработанный газ. — сказал Шмольде, — поступает в барак через отверстие рядом с центральной лампой.
Он прислушался к гудению мотора, нахмурился и подошел к кабине водителя. Я последовал за ним. У руля с сигаретой в зубах сидел эсэсовец. Увидев Шмольде, он вынул изо рта сигарету и высунулся из кабины,
— Не нажимайте так на газ! — сказал Шмольде.
Мотор заработал медленнее. Шмольде обернулся ко мне.
— Они дают полный газ, чтобы побыстрее кончить. В результате вместо того чтобы уснуть, наши пациенты задыхаются.
В воздухе стоял терпкий, неприятный запах. Я огляделся. Кругом было пусто, и лишь человек двадцать заключенных в полосатой форме выстроились в два ряда в нескольких метрах от грузовика. Это были молодые люди, чисто выбритые, и они производили впечатление здоровых ребят.
— Особая команда, — сказал Шмольде. — Их обязанность — хоронить мертвецов.
Некоторые из этой команды были блондины, прекрасно сложенные, с безукоризненной выправкой.
— Это евреи?
— Конечно.
Зецлер наклонился вперед.
— И они вам помогают? Просто с трудом верится.
Шмольде устало пожал плечами.
— Здесь все возможно.
Он обернулся ко мне и сказал:
— Прошу вас, господин штурмбанфюрер.
Я последовал за ним. По мере того как мы шли, неприятный запах все усиливался. Внезапно у наших ног оказалась огромная глубокая яма. В ней штабелями в три ряда лежали сотни мертвецов. Зецлер резко отступил и повернулся спиной к яме.
— Основная проблема для нас, — проговорил своим вялым голосом Шмольде, — это проблема трупов. Скоро не будет уже места для ям. Поэтому мы вынуждены делать их очень глубокими и не засыпать, пока не заполним до краев. Но даже так у меня вскоре не останется места.
Он окинул все своим пустым взглядом, поморщился и упавшим голосом проговорил:
— Мертвецы занимают слишком много места. — И, помолчав, сказал: — Прошу вас, господин штурмбанфюрер.
Я повернулся, дал Шмольде немного опередить себя и подошел к Зецлеру. Лицо его было серым. Я проговорил сухо, тихим голосом:
— Возьмите себя в руки, прошу вас.
Потом я догнал Шмольде — он был уже около барака. Мотор грузовика все еще тихо урчал. Шмольде подошел к машине и эсэсовец снова высунулся из кабины.
— Вот теперь нажмите на газ, — сказал Шмольде.
Мотор сразу загудел так, что задрожал капот. Мы обогнули барак. Во дворе теперь находилось не более десятка эсэсовцев. Шмольде спросил:
— Хотите взглянуть?
— Конечно.
Мы подошли к двери, и я заглянул в смотровое оконце. Заключенные кучками лежали на бетонном полу. Лица у них были спокойные, и если бы не широко открытые глаза, можно было подумать, что они спят. Я взглянул на свои часы — было три часа десять минут. Я обернулся к Шмольде.
— А как скоро вы открываете двери?
— По-разному. Все зависит от температуры воздуха: когда стоит сухая погода, как сегодня, приходится ждать долго.
Теперь в оконце заглянул Шмольде.