Страница 47 из 68
— Да, конечно. Но вы по крайней мере выиграете время. А покуда вы еще не закончили оборудование лагеря, такой выигрыш во времени, надо полагать, для вас весьма ценен.
Он взял в рот сигару и положил правую ногу на левую.
— Вы должны знать, что через шесть месяцев после первого срока поступление транспортов значительно возрастет.
Я недоверчиво взглянул на него. Он улыбнулся, и лицо его снова округлилось и подобрело.
— Но это просто невозможно! — воскликнул я.
Он улыбнулся еще шире, поднялся и стал натягивать перчатки.
— Дорогой мой, — произнес он радостно и значительно, — Наполеон сказал: «Невозможно— не французское слово». С тридцать четвертого года мы стараемся доказать всему миру, что слово это — и не немецкое.
Он взглянул на свои часы.
— Мне кажется, уже время проводить меня на вокзал.
Он взял со стола фуражку. Я поднялся.
— Господин оберштурмбанфюрер, пожалуйста...
Он взглянул на меня.
— Да?
— Я хотел сказать, что по чисто техническим причинам все это невыполнимо.
Выражение его лица сразу изменилось.
— Позвольте, — произнес он ледяным тоном, — на вас и только на вас возложена задача разрешить техническую сторону вопроса. Меня это не касается.
Он откинул назад голову, прищурил глаза и сверху вниз окинул меня надменным взглядом.
— Вы должны уяснить себе, что я не имею никакого отношения к практической стороне дела. Попрошу вас впредь не говорить со мной об этом даже намеками. В моей компетенции — цифры и только цифры.
Он повернулся на каблуках, взялся за ручку двери, но на секунду задержался и, полуобернувшись, высокомерно добавил: — Я занимаюсь только статистикой.
На другой день я поехал с оберштурмфюрером Зецлером в Треблинку. Лагерь этот находился к северо-востоку от Варшавы, неподалеку от Буга. Начальником лагеря был гауптштурмфюрер Шмольде. Он ничего не должен был знать о том, что намечается в Освенциме. Вульфсланг представил ему мой приезд как визит в целях инспекции и информации. Шмольде приехал за мной на вокзал на машине. Это был худощавый человек неопределенного возраста, с землистого цвета лицом. Глаза у него были какие-то стеклянные.
Он пригласил нас закусить в офицерской столовой, правда, в отдельной комнате, извинившись, что не может принять у себя, так как жена его больна. Завтрак оказался превосходным, но Шмольде больше молчал. Лишь изредка он бросал несколько слов, да и то, я думаю, только из уважения ко мне. Голос у него был усталый, без интонаций, и казалось, каждое слово стоит ему усилий. Говоря, он то и дело облизывал языком губы.
После завтрака подали кофе. Немного погодя Шмольде взглянул на часы, перевел на меня свои пустые глаза и сказал:
— Потребовались бы длительные объяснения, чтобы описать вам особую обработку. Поэтому я предпочитаю просто показать, как мы действуем. Думаю, так будет понятнее.
Зецлер застыл, затем быстро отвернулся от меня. Я сказал:
— Конечно, это очень хорошая мысль.
Шмольде облизнул губы и проговорил:
— Мы начинаем в два часа.
Мы поговорили еще несколько минут, Шмольде опять взглянул на часы, я тоже посмотрел на свои — было без пяти два. Я встал. За мной медленно и как бы нехотя встал Шмольде. Зецлер приподнялся:
— Простите, я еще не выпил свой кофе.
Я посмотрел на его чашку. Он даже и не притронулся к ней. Я сухо произнес:
— Вы нагоните нас, когда выпьете.
Зецлер кивнул головой и сел. Его голый череп медленно залился краской. Он явно избегал моего взгляда.
Шмольде пропустил меня вперед.
— Вы не против, если мы пойдем пешком? Это недалеко.
— Конечно, нет.
Погода стояла солнечная. Посредине аллеи, по которой мы шли, тянулась бетонированная дорожка, по ней могли идти рядом двое.
Лагерь казался совершенно безлюдным, но, проходя мимо бараков, я услышал доносившиеся оттуда голоса. Через окна я заметил несколько голов и понял, что заключенные заперты.
Я заметил, что, хотя лагерь этот гораздо меньше Освенцима, сторожевых вышек здесь вдвое больше, а по проволочным заграждениям пропущен ток. Проволока была протянута между солидными бетонными столбами, изогнутыми наверху в сторону лагеря. Даже акробат не смог бы преодолеть это препятствие, не дотронувшись до проволоки.
Я обернулся к Шмольде.
— Проволока всегда под напряжением?
— Ночью. Но иногда мы пускаем ток и днем, когда заключенные возбуждены.
— У вас бывают с ними хлопоты?
— Да, частенько.
Шмольде провел языком по губам и вяло проговорил:
— Понимаете ли, они ведь знают, что их ждет.
Я задумался над его словами:
— Но откуда они могут знать?
Шмольде поморщился.
— В принципе все это совершенно секретно, но в лагере заключенные все-таки знают. А иногда даже и новички.
— Откуда их доставляют?
— Из Варшавского гетто.
— Всех?
Шмольде кивнул.
— Всех. По-моему, даже в гетто некоторые уже знают. Лагерь расположен слишком близко от Варшавы.
За последним бараком раскинулся большой пустырь. Охранники открыли нам деревянный шлагбаум, и мы вступили на покрытую щебнем аллею, по обеим сторонам огражденную двойным рядом колючей проволоки. Аллею замыкала загородка, охраняемая десятком эсэсовцев. За загородкой виднелась небольшая роща. Мы прошли через калитку и пересекли всю рощу. Она спускалась по склону холма. Здесь нашим глазам предстал очень длинный барак. Ставни его были герметически закрыты. Барак окружали около тридцати эсэсовцев с собаками, вооруженных автоматами.
Кто-то крикнул: «Смирно!» Эсэсовцы стали навытяжку, и к нам с рапортом подошел унтерштурмфюрер. Это был блондин с квадратным лицом и глазами алкоголика.
Я огляделся. Двойной ряд колючей проволоки, по которой был пропущен ток, окружал барак и образовывал огражденное пространство уже на территории лагеря. Густые заросли лиственных деревьев и елей, раскинувшиеся по другую сторону проволочных заграждений, полностью скрывали строение от посторонних глаз.
— Хотите взглянуть? — спросил Шмольде.
Эсэсовцы расступились, и мы пошли к бараку. В него вела массивная дубовая дверь, обитая железом и запертая железным засовом. В верхней части двери находилось небольшое окошечко из очень толстого стекла. Шмольде повернул выключатель, вделанный в стену, и попытался отодвинуть засов, но безуспешно. На помощь к нему подбежал унтерштурмфюрер.
Дверь открылась. Когда я вошел в барак, мне показалось, будто потолок давит мне на голову. Я мог бы дотронуться до него рукой. Три мощные лампы под металлическими сетками освещали совершенно пустое помещение. Пол в нем был бетонирован. На другом конце барака находилась еще одна дверь. Но в ней смотрового окошечка уже не было.
— Окна, — сказал Шмольде, — конечно, без стекол. Как вы сами видите, они абсолютно... — он облизнул губы, — абсолютно герметические и закрываются снаружи.
Рядом с одной из ламп виднелось небольшое отверстие — диаметром около пяти сантиметров.
Послышался топот шагов, пронзительные крики и хриплые голоса охранников. Залаяли собаки.
— Ведут, — сказал Шмольде.
Он пропустил меня вперед и, хотя фуражка его на несколько сантиметров не доходила до потолка, пересекая зал, наклонил голову.
Когда я выходил, колонна заключенных бегом выскочила из-за деревьев. Эсэсовцы и собаки гнали их перед собой. Воздух наполнился воплями и собачьим лаем. Пыль стояла столбом.
Когда восстановился порядок и пыль немного улеглась, я смог лучше рассмотреть заключенных. Среди них было несколько здоровых мужчин, но большинство колонны состояло из женщин и детей. Несколько евреек несли своих младенцев на руках. Все заключенные были в гражданском, волосы у них не были сбриты.
— Вообще-то, — сказал тихим голосом Шмольде, — с этими не должно быть больших хлопот. Они только что прибыли.
Эсэсовцы выстроили заключенных по пятеро в ряд. Шмольде показал рукой на рощу и сказал: