Страница 36 из 42
О том, как воспринимали клубы люди, в них не вхожие, дает прекрасное представление эпизод из комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль».
Улита. Ахти мне, я чаю, нужды-то, нужды было? (К мальчику.) Весело, мальчик, в Питере-то было?
Мальчик. Очень, сударыня, весело.
Улита. Как противу здешних мест?
Мальчик. Несравненно, сударыня, в рассуждении великолепного города, а здеся, сударыня, деревня.
Улита. Да и я во многих городах бывала, однако важного ничего в них не нашла, только что людей больше.
Мальчик. Не то одно веселит, что шум от народа происходится, а лучшее удовольствие состоит в том, что частые собрания и обращение с благородными и разумными людьми.
Улита. А как же собрания у вас там бывают?
Мальчик. Комедии, маскарады, клобы.
Улита. Ахти мне, у вас и клопы в дела идут?
Мальчик. Конечно, так, сударыня. Тем-то и научаемся разума.
Улита. Да что ж вы с клопами делаете?
Мальчик. Веселимся, играем концерты и тогда танцуем, а после ужинаем со всею компанией.
Улита. Ах! (Плюет.) Тьфу, тьфу, и кушаете их? Чего-то проклятые немцы да французы не затеют! Как же они танцуют? Разве дьявольским каким наваждением? У нас их пропасть, и нам от них, проклятых, покоя нет, да только ничего больше наши клопы не делают, как по стенам ползают да ночью нестерпимо кусают – только.
Добромыслов (улыбнулся, к Улите). Он, сударыня, не про клопов говорит, а про клобы, о благородном собрании, где все съезжаются, веселятся и разговаривают и научаются, как жить в обществе, и то собрание называется клобом.
Улита. А, а... Теперь-то я поняла, где ж мне знать о ваших клопах, а я, право, думала о наших клопах и очень удивилась, услышав, что вы и кушаете их. Не прогневайся, батька мой, мы очень настращены мирскими речами. Сказывают, что у вас в Питере едят лягушек, черепах и какие-то еще устрицы.
Добромыслов. Устрицы и я ел и дети, а лягушек не ел.
Улита. Ахти! вкушали эту погань! Да не кушали ли мяса в пост?
Добромыслов. Грешные, сударыня, люди. В Петербурге без того обойтиться не можно.
Улита. О боже мой, до чего дожили. А все проклятые французы да немцы – впустили в православную Русь свою ересь. Как земля-мать вас терпит?
Гром-камень, 1770 год
Василий Рубан, Иван Бакмейстер
В том же году, когда открылся Английский клуб, в Петербург привезли Гром-камень – валун, обнаруженный двумя годами ранее близ деревни Конная Лахта; свое прозвище камень получил из-за того, что у него был отбит угол – как верили крестьяне, «громом», то есть молнией. Этот валун предполагалось использовать в качестве постамента для будущего памятника Петру I. В. Г. Рубан откликнулся на это событие торжественными виршами.
Библиотекарь Императорской Академии наук И. Г. Бакмейстер подробно описал перевозку Гром-камня в Петербург.
Едва Екатерина восприяла в десницу свою скиптр Российской державы и паки даровала ей надлежащее спокойствие, начав тотчас неутомимо печься о внутреннем благосостоянии своей державы, о приведении в цветущее состояние наук и художеств и о просвещении своего века, восприяла благородное намерение оказать достодолжное почтение памяти вечной славы достойного своего предка и чувствование народа к великому их творцу всенародным памятником, который давно уже был предметом всеобщего желания, представить свету. Екатерине Великой было предоставлено удовольствовать также и в сем желания России: и Петербург приобретает новое сияние, коим оспаривает преимущество у древнейших и славнейших городов Европы.
В 1747 году был уже изваян из меди образ Петра Великого, который и поныне еще хранится, однако же оный не удовлетворил желаемому намерению (позднее этот памятник работы Ф. Растрелли император Павел установил перед Михайловским замком. – Ред.). Обыкновенное подножие, на коем большая часть подобных изваяний утверждены, не означает ничего и не способно возбудить в душе зрителя новой благоговейной мысли. Памятник, Екатериною воздвигнутый, долженствовал соответствовать достоинству благороднейшим и величественнейшим образом. Избранное подножие к изваянному образу российского героя должен быть дикий и неудобовосходимый камень, на котором представлен он скачущим на коне с распростертою правою рукою. Новая, дерзновенная и много выражающая мысль! Камень сам себе украшением должен напоминать о тогдашнем состоянии державы и о трудностях, кои творец оной при произведении своих намерений преодолевать был должен. Сколь прекрасно сходствует избранная аллегория со своим предметом, доказывается тем, что Петр Великий имел печать, на коей он был изображен во образе каменосечца, высекающего из камня статую женской особы, то есть Россию. Спокойное положение всадника изображает неустрашимое мужество и дух героя, величество свое чувствующего и никакой опасности не ужасающегося. Скач яростного коня, достигающего вершины каменной горы, показует скорость его дел и благополучный успех в произведенных неутомимым своим трудом в державе своей переменах. Правая распростертая рука есть знак повелевающего, верных своих подданных благословляющего и о благосостоянии своих владений пекущегося Отца Отечества. <...>
Одно из главнейших стараний было, чтоб обрести камень к подножию изваянного образа. По данному в июле месяце 1768 года от Академии художеств известию должен сей камень быть пяти сажен в длину, двух сажен и половины аршина в ширину и двух сажен и одного аршина в вышину. Составлять желаемой величины камень из собранного в кучу мрамора или из великих кусков дикого камня, хотя бы и было поразительно, но не совершенно достигло бы до предполагаемого намерения. Художник (Э. Фальконе. – Ред.) имел уже требуемую к оному модель и почти изготовил рисунки, каким бы образом камни, коих требовалось сначала двенадцать, после же только шесть, высекать и железными или медными крючьями совокуплять должно было. Долго искали требуемых отломков скалы, но не обрели ни одного такого, который бы был подобного вида и меры, как, наконец, природа даровала готовое подножие к изваянному образу. Отстоянием от Петербурга почти на шесть верст у деревни Лахты в ровной и болотной стране произвела природа ужасной величины камень, известный под именем каменной горы, которая также и по тому достопримечательна, что Петр Великий неоднократно взирал на оную со вниманием и что за несколько лет ударило в оную громом, от чего и придано ей имя Камня грома. Казенный из Лахты крестьянин Семен Вишняков 1768 года в сентябре месяце подал первое известие о сем камне, который тотчас был найден и рассмотрен с надлежащим вниманием. Сначала полагали, не есть ли сие поверхность весьма глубоко в землю вросшего камня, но по учиненным исследованиям нашлось, что сие мнение было неосновательно, и художник ничего столько не желал, как видеть его в своей мастерской. Длина сего камня содержала 44 ф., ширина 22 ф., а вышина 27 футов. Он лежал в земле на 15 футов глубиною, наружный вид его уподоблялся параллелепипеду, верхняя и нижняя часть были почти плоские, и зарос со всех сторон мхом на два дюйма толщиною. Произведенная громовым ударом расселина имела направление от севера к югу, была шириной в полтора фута и почти вся наполнена черноземом, из которого выросло несколько березок вышиною почти в 25 футов.