Жребий брошен

Она откинула голову, скосив глаза на Середина, и улыбнулась.

— Ты сделал меня своей, и я счастлива. Теперь я стану твоей навсегда.

Это было правдой. Не то, разумеется, что она станет частью Олега до гробовой доски, а то, что девочка стала его женщиной. Теперь ведун и сам не очень понимал, как это случилось, но тогда, на каменной площадке, возле которой под слоем мха он потом нашел малахитовое изображение какого-то древнего бога, — тогда Урсула казалась столь желанной, столь прекрасной и неповторимой, такой потрясающей, как никогда ранее. Наверное, из-за восторженной эйфории после ухода медного стража. Ведь все они уже считали себя мертвецами, жертвами мести охранника здешних земель. И вдруг — остались в живых!

— Ты была восхитительна, девочка моя, — искренне вздохнул Олег.

— Но с тех пор ты больше не прикасаешься ко мне, господин! — повысила голос рабыня. — Ты не смотришь на меня, не прикасаешься, не пытаешься мною обладать! Почему? Что я делаю не так? Чем я обидела тебя, господин?

— Интересно, — не удержавшись от сарказма, шепотом поинтересовался ведун. — Если у торков невольницы ведут себя столь требовательно, то каковы же должны быть их жены?

— Тебе повезло, что ты об этом не знаешь, господин, — свистящим шепотом ответила Урсула.

— Тс-с! — приложил палец к губам Олег. — Слышишь?

Девушка замерла, насторожившись, закрутила головой…

— Нет, а что?

— Раз нет, значит, все в порядке. — Середин вытянул из кучи валежника палку, сломал ее пополам, потом еще раз и подкинул в огонь. — Пока ничего не слышно, можно спокойно отдыхать. Главное — не упустить то мгновение, когда появится посторонний звук. Ведь от этого зависит наша жизнь.

— Но там, на реке, где ты нырял за зеркалами, тебе не нужно было прислушиваться к кустам, господин!

— Там мы все были на виду, Урсула, — вздохнул Олег. — Нельзя же заниматься этим на виду! Это выглядит, как приглашение. Раз я так отдыхаю при всех, то это позволительно и прочим.

Невольница ощутимо вздрогнула. Похоже, подобный взгляд пронял ее глубоко и ощутимо.

— И все же ты не прикасаешься ко мне уже несколько дней, господин, — не отступала она. — Много дней, словно и не было нашей близости.

— Да ты никак помирать собралась, Урсула? — поворошил палкой угли ведун. — Каждый день, каждую ночь последней считаешь?

— Сам же ночь слушаешь, господин, — уже без прежней пылкости напомнила рабыня. — А ну, как завтра, али и вовсе сегодня нас истукан медный нагонит? Поубивает всех — и выйдет, что лишь единожды я ласки твои познала.

— Ты, знаешь, девочка, — улыбнулся Олег, — за последние три года меня пытались убить раз сто — получалось это раз десять, из которых два-три раза меня приканчивали точно и окончательно. Что, тем не менее, не мешает мне жить и почивать. Мыслю я, и в этот раз обойдется.

— А если нет?

— А хочешь, Урсула, поспорим? — предложил Олег. — Коли не удастся чудищу со мной управиться, то тебе любое мое желание исполнить придется, а коли справится, то я любое твое выполню. Согласна?

— Хорошо, господин, пусть будет так, — кивнула девочка. — Или я твое, или ты мое… Постой, так нечестно! Если медный страж победит, то как ты мое желание исполнить сможешь? Тебя же убьют!

— Все, — рассмеявшись, отрезал Олег. — Пари есть пари. Ты на него согласилась.

— А если…

— Если он победит, тебе, Урсула, будет уже все равно. — Ведун вытянул руку, пригладил ее волосы. — Ты хорошая девушка, Урсула. Не может быть, чтобы судьба посмеялась над тобой и не позволила стать богатой и счастливой. Ты должна быть везучей, Урсула. Милостью богов твое везение спасет и нас всех. Спи, Урсула, спи. Не стоит так беспокоиться из-за мелочей, когда впереди почти вечность. Спи.

К его удивлению, невольница и вправду заснула. Места на лапнике были все заняты, а потому Середин прижал рабыню к себе и продолжал не торопясь гладить по голове, глядя на весело приплясывающий огонек и старательно вслушиваясь в звуки ночного леса.

Лишь когда над отрогами выползла луна, ведун растолкал холопа, уложил на его место обмякшее тело девушки, а сам вытянулся по другую сторону костра, не столько ища тепла, сколько просто радуясь уюту, растекающемуся от яркого огня.

Проснулся Олег от холода. И от криков. Любовод прижал холопа к стволу дерева и орал тому в самое лицо:

— Из-за тебя, выродок, нас сонными любой тать зарезать мог, зверь порвать, чудище колдовское порубить! Тебя чего ради караулить оставляли?! Чтобы спал ты, как сыч ночной, али чтобы покой общий караулил?!

— Заснул, что ли? — спросонок поинтересовался Середин.

— Да он, друже, — оглянулся купец, — и сам продрых, и других никого не разбудил!

— Хорошо, живы остались, — коротко подвел итог Олег, уселся, нащупал на поясе флягу, выдернул пробку и сделал несколько глотков. — Хорошо. Да только времени жалко. Давайте уходить. Чем дальше убежим, тем больше шансов выкрутиться.

— У-у, нежить, — напоследок замахнулся Любовод, но бить не стал, а вернулся к своим пожиткам, опоясался, хлебнул из фляги, отер усы: — А может, оставить его? Пользы никакой, токмо харчи переводит.

— Надо бы, — согласился Олег, поднявшись и тоже опоясываясь. — Но харчей у нас пока все равно нет. Так что пусть идет пока. Там посмотрим. При крайней нужде на мясо пустим.

Новгородец усмехнулся и спорить больше не стал. Холоп, с изрядным кровоподтеком под глазом, заметно побледнел, но тоже промолчал. Что, учитывая обстоятельства, было совсем неплохо. Еды у путников с собой не имелось, посему вопрос о завтраке тоже не стоял, и минуты через три люди уже двинулись в дальнейший путь.

Лес, с высоты отрога представлявшийся гладким зеленым простором, на деле оказался завален камнями самых разных размеров — от замшелых булыжников величиной с детскую голову до крупных гранитных валунов с трехэтажный дом. И если вторые можно было просто обойти, то на первых у людей то и дело соскальзывали ноги. Уже к полудню каждый из путников успел по паре раз подвернуть ступни, и теперь все хромали на обе ноги.

— Не могу больше, — оступившись в очередной раз, упал на трухлявый осиновый ствол Любовод. — Не могу. Пусть догоняет лучше. Исход един, а мучений меньше получится.

— Не сдавайся, друже, — присел рядом с ним Олег. — Пока борешься, всегда шанс на победу остается. Тот, кто сдается — проигрывает всегда.

— Откуда ей взяться, возможности-то сей, колдун? Нечто способен человек смертный с чудищем бессмертным, неуязвимым, побороться?

— Не колдун я, друже, — покачал головой Олег. — Ведун. Ведаю кое-что, простому люду не известное. Идем, Любовод, идем. Ну, подумай: коли ты тут чашу смертную изопьешь — что с зеркалами нашими будет? Другой кто-то рано или поздно найдет. Продаст твой товар за звонкое серебро, пить-гулять станет на твое богатство. А тебя, сгинувшего, и не вспомянет.

— Топить его надобно было! — оттолкнув ведуна, рывком поднялся купец. — Коли нам не достанется, так и прочим бы в руки не давалось!

— Идем, чего встал? — подтолкнул вперед Будуту Середин. — Шагай, солнце еще высоко.

Однако было ясно, что надолго людей уже не хватит. Не та дорога, чтобы трусцой по ней нестись. Да и бежать от стража Раджафа некуда. Все равно рано или поздно догонит. По реке сплавляясь, шанс уйти от него был. Пешему — ни единого. Нужно решаться на схватку. И делать это сейчас, пока никто ноги себе не сломал или еще чего не повредил. Вот только местность для этого крайне неудачная. Валуны, каменная крошка. Земля встречается лишь на небольших прогалинках между скальными выступами. Как, из чего лес вокруг растет — уму непостижимо.

— Проклятье! — Любовод свалился снова, схватился за ногу, лицо его скривилось от боли. — Проклятье Чернобогово на моей голове! Не могу больше, не хочу. Уходите.

— Как у тебя язык-то поворачивается! — опять присел рядом Олег, пощупал ногу. — Кость цела. Стало быть, страшного ничего не случилось. Идем!

— Не пойду, колдун, — покачал головой купец. — К чему мученья, коли конец един? Часом раньше, часом позже. Ты за меня не бойся, друже. Все там будем. На Калиновом мосту ныне же встретимся. А хочешь, я тебя и там обожду?