Медный страж

— И тебе здоровья, десятник, — после короткой заминки вспомнил воина из дозора ведун.

— Помог твой заговор, боярин, — вздохнул рыжебородый, — помог. Дважды меня в сече недавней мечом достали, но чародейство твое уберегло. Не пробил меч поганый кольчуги, токмо епанчу порезал.

— И дальше помогать станет, — кивнул Середин. — Только не забывай: как с христианином столкнешься, только на себя надейся. Против христианского оружия эта магия не помогает.

— Эх, — крякнул рыжебородый, дернул ремень шелома, скинул его, оставшись в одной тафье, и низко поклонился: — Прости нас, боярин, сделай милость. Ты к нам со всем добром и помощью, а мы тебя обманули. Мутит душу нашу грех сей, каемся. Прощения просим, боярин. В сече той, что тебя поранило, сняли мы с поганых серебра и злата поболее, нежели признались. Не своей корысти ради, а ради друзей пораненных и вдовы Михайловой.

— За то гневаться не стану, — отмахнулся Олег. — Я же сразу сказал: им нужнее. Руки, голова на месте, мы еще добудем.

— И опять ты с добротой своей бередишь меня, боярин, — мотнул бритой головой дружинник. — Злого да жадного и обмануть не грех, а за тебя круг наш совестью мучится.

— Не мучайтесь, — вздохнул Середин. — Знал я все. Чувствовал. Так что не беспокойтесь. Согласен я на то, чтобы раненым и вдовам больше, чем живым, доставалось. Забудьте.

— Так ты знал… — Рыжебородый потупил взор и совершенно неожиданно покраснел. — И все едино заговор нам защитный дал?

— Отчего ж не дать? Общую землю, общий обычай защищаем…

— Значится, боярин, — решительно перебил его дружинник, — круг наш так решил, что грех свой пред тобой мы искупим. Князь повелел долю тебе общую дружинную счесть. Посему мы просили тебя, боярин, в наш десяток включить да при дележе девку тебе отвели. Молодуху девственную. Так, мыслим, мы с тобой за обман прошлый сочтемся и глаза при встрече сможем не отводить.

— Ерунда, я обиды не держу.

— А мы свою честь сохранить хотим, боярин, — решительно качнул головой рыжебородый. — Бери свою долю, боярин. Так круг по совести решил.

— Невольница молодая куда больше обычной доли ратной будет, десятник, — напомнил ведун. — За такую трех-четырех коней добрых дать могут, а то и больше. Серебром гривен пять отсыпать. Ужели с такого захудалого городишки доля столь крупная выйти может?

— Круг решил, — упрямо повторил дружинник.

— Мне подачек не надобно, — поморщился Середин. — Общая доля, так общая.

— Общую долю, всю вместе, мы и сочли.

— А мне… — начал было спорить Олег и резко осекся, услышав, как стучат зубы у пленницы.

Да, конечно, становиться рабовладельцем ему хотелось меньше всего. Да, он мог отбрыкаться от невольницы, оставить ее десятку дружинников, и сегодня же вечером, отметив еще раз перед сном свою победу, они пустят девчонку по кругу, развлекутся для лучшего сна и завернутся в плащи, шубы, потники, оставив ее на снегу приходить в себя после первого в своей жизни акта мужской любви. И кому от этого станет хорошо? Воинам, что забудут о развлечении уже к утру? Ему, не запятнавшему совести позором рабовладения? Или не сделавшейся невольницей малолетке? Спихнуть напасть легко и просто. Забыть — и никаких проблем. И его совесть чиста — он рабовладением не замарался. Но станет ли от этого легче маленькой рабыне?

— Вот нечистая сила! — выдохнул Олег. — Ладно, быть посему. С этого момента я у вас в должниках числиться стану, радуйтесь. Нужда возникнет — помогу без корысти. Приходите.

— То и ладно, — обрадовался рыжебородый, нахлобучивая шлем. — Благодарствую тебе, боярин. Прости, коли что не так. Не со зла мы.

Он толкнул невольницу вперед и торопливо пошел в сторону, делая вид, что так ему нужно, — хотя Олег прекрасно понимал, что воин опасался даже случайно задеть колдуна одеждой или оружием. Так всегда — заговорами пользуются, улыбаются, ласковые речи ведут, но в душе все равно боятся, а то и ненавидят.

Девчонка, похоже, вконец одуревшая от холода, осталась стоять, слегка покачиваясь вперед и назад, мелко вздрагивая и стуча зубами. Ведун ухватил ее за загривок, завел в палатку. Пленница еле волокла ноги и, чтобы она не затоптала спящих бояр, Олег поднял ее на руки, отнес к своей шкуре, закатал в мех и пошел искать бочонок с кумысом. Забродившего кобыльего молока нашлось всего ничего — пальца на три у донышка. Наклонив бочонок, Середин смог начерпать себе два полных ковша, выпил, немного подкрепив разум и силы, заел крепленый кефир тремя горстями приторно-сладкого изюма.

По княжескому шатру разносился мерный перестук — пленница, даже завернутая в шкуру, продолжала трястись от холода. Похоже, внутреннего тепла, чтобы согреться, ей не хватало.

— Вот, блин, будни рабовладельца, — сплюнул ведун, подгреб в очаге угли в кучу к середине, разделся, скинув и бриганту и поддослешлик, раскатал шкуру, содрал с невольницы ее клоунские газовые штанишки и курточку, прижал бедолагу к себе и закатался снова. Спустя пару минут девчонка перестала вибрировать, уткнулась носом в ямочку между ключицами ведуна и провалилась в сон. Еще через несколько минут заснул и сам Олег.

Будута появился только на третий день — с опухшими глазами и посиневшими губами, но довольный, как обожравшийся ворованной ветчиной кот. Вместо негнущегося, часто простеганного тегиляя на нем был такой же толстый и негнущийся стеганый ватный халат, но обитый сверху атласом. Под распахнутым воротом выглядывали сразу две шелковые рубахи, одна поверх другой. Добыча холопа: что по карманам успел распихать или на себя напялить — то его. И то если хозяин мелочиться не станет. Ибо холоп сам является собственностью — и телом, и душой, и всем своим барахлом.

— Ой, какая кралечка. — расплылся в улыбке паренек, увидев торчащую из-под края одеяла девичью голову. — Ну и как она, боярин?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — ответил Олег, выбираясь из шкуры. Пленница, сонно причмокнув, повернулась на спину, заелозила, укладываясь поудобнее. Ведун ее трогать не стал.

— На меч взял? — не без зависти вытянул голову Будута. — А мы тоже таких бабец наловили, прям как орешки лесные: смуглые, упитанные, крепкие..

Слушая его вполуха, Середин прошелся по княжескому шатру. Бояре, пока он спал, куда-то попропадали, очаг погас, бочонок с кумысом опустел, трофейные сласти оказались съедены.

— Японская сила, и пожрать человеку в приличном месте нечего!

— А то! — с готовностью отозвался холоп. — Кашевары, вестимо, тоже в город, за своей долей подались. Да и кому они нужны ныне? Народ у торков и скотины всякой набил, и погреба разорил. Жратвы всякой доброй навалом — чего кулеш жидкий хлебать, когда мясом брюхо набито? Таки… Ты чего, боярин? — запнулся он, ощутив на себе неподвижный взгляд Олега.

— Коли навалом, так пойди и принеси. Тебя для чего князь ко мне приставил?

— Э-э-э… — растерянно причмокнул холоп, пригладил рукой короткий ежик на голове. — Ну да… Сей же час, боярин, сделаем.

Надо признать, обернулся паренек всего за пару минут. Ведун еле успел обтереться снегом — за неимением иных санитарных средств, — а холоп уже приволок несколько треснувших вдоль досок, пару еще дымящихся головешек, дернул веревку клапана — из продыха у самого верха шатра почти сразу потянулся дымок. Когда Олег вернулся, над ярко полыхающим очагом на вертеле поворачивался румяный крупный окорок, похожий на говяжий. Холоп сидел рядом, одной рукой вращая рукоять, а другой поднося ко рту небольшую обжаренную тушку, похожую на поросячью.

— Надкусанная она была, боярин, — оправдался Будута. — Тебе греть постыдился.

— Кувшин тоже надкусанный? — кивнул ведун на крынку, из которой не забывал прихлебывать паренек.

— А я и тебе принес, боярин, — с готовностью показал холоп оловянный кувшин с низким развальцованным горлышком. — Они там дрыхнут уже все, им более не надо. — Он опять прихлебнул, сладко потянулся: — Глянь, боярин. Мы ныне одни в княжеских хоромах обитаем. Все наше. Где хочешь — спи, где хочешь — сиди, никто слова не скажет. Прямо как сами в теремах уродились, на медах выросли. Скажешь кому — не поверят.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.