Жизнь или смерть

Наконец Римо взмолился:

– Скажи сам, сколько здесь штук?

Кореец перевел взгляд на пачку брошюр, взвесил ее на руке и авторитетно произнес:

– В этой пачке сто две штуки.

– Вот видите, – воскликнула Этель. – Сейчас же все пересчитайте!

Когда она ушла, Римо спросил:

– Зачем ты это сделал, Чиун? Ты же знаешь, что здесь ровно сто!

– Откуда такая уверенность? Что, непогрешимый не может ошибаться?

– Нет, я могу ошибаться, но в данном случае я прав. Здесь ровно сто штук.

– Ну и что? Из-за каких-то двух брошюрок ты ссоришься с нашей активисткой! Разве можно выиграть войну, проиграв все сражения?

– Черт побери, Чиун, я не в силах терпеть, чтобы эта женщина все время мной командовала. Кажется, я уже целую вечность ишачу на нее. Сотня есть сотня. Зачем мне их считать, если я могу по весу определить, сколько их?

– Потому что в противном случае все наши дамы уйдут. Что ты тогда станешь делать? Вернешься к своему глупому ребяческому плану применять против врага ограниченное насилие? К плану, который, скорее всего, приведет тебя к самоуничтожению? А как насчет твоего мистера Полани? Он что же, должен снова смириться с мыслью о поражении?

– Честно говоря, мне больше нравилось, когда мы проигрывали.

– Проигравшим всегда нравится проигрывать. Победа требует не только дисциплинированности, но и высокой нравственности.

– По-твоему, нравственно заявлять, что в пачке сто две брошюры, когда их там ровно сто?

– Даже двести четырнадцать, если это необходимо.

– Чиун, ты возмутителен.

– А ты самонадеян, что еще хуже. Даже если в этой пачке сто штук, то вон в той всего девяносто девять. – И он указал на пачку брошюр, лежащую чуть поодаль на столе.

– Ошибаешься. Ровно сотня.

– Девяносто девять.

– Вот увидишь, сто. – Он нагнулся, схватил пачку и принялся громко считать вслух: – Один, два, три.

Пока он считал, Чиун вышел в приемную и подошел к столу миссис Хиршберг.

– Он все понял, – ласково сказал Чиун. – Видите ли, он не такой уж плохой. Просто ленивый.

Из комнаты доносился голос Римо:

– Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…

– Нынче вся молодежь такая, – заметила миссис Хиршберг, успокаивая старика. – Кстати, не догадалась спросить. А он умеет считать до ста?

– Что касается этой пачки, достаточно девяноста девяти.

– Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…

Вошла Дороти Уокер, словно принеся с собой прохладное дуновение ветерка, свежая и подтянутая в своем белоснежном костюме. Остановившись возле стола миссис Хиршберг, она спросила:

– Римо здесь?

– Тсс… – Миссис Хиршман поднесла палец к губам. – Он сейчас занят.

– Сорок семь, сорок восемь, сорок девять…

– А он скоро освободится? – поинтересовалась Дороти, увидев, как Римо, сосредоточившись, склонился лад столом.

– Ему осталось сосчитать всего пятьдесят штук. Управится за пятнадцать минут.

– Я подожду.

– Пожалуйста.

– Шестьдесят четыре, шестьдесят пять, шестьдесят шесть…

Дороти Уокер тем временем оглядывала помещение штаба, восхищаясь слаженностью и организованностью, с которой две дюжины добровольцев выполняли работу по тыловому обеспечению кампании.

– Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять. ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ?! – Римо поднял глаза и увидел Дороти. Улыбнувшись, он направился к ней.

– Ну? – спросил Чиун.

– Что ну?

– Тебе нечего мне сказать?

– А что я должен сказать?

– Так сколько штук было в пачке? – уточнил Чиун.

– Не знаю, – сказал Римо.

– Не знаешь?

– Нет. Я устал и остановился на девяноста девяти, – Римо мало что понял из последовавшего потока слов. Он не станет обращать на Чиуна внимания. Ни за что не опустится до мелких пререканий.

Дороти Уокер улыбнулась ему.

– Вот, хотела посмотреть, как живет победитель.

– Вы так полагаете?

– Вы просто не можете проиграть.

– Конечно, если только не доверим подсчет голосов этому вот Альберту Энштейну, – вмешалась миссис Хиршберг. – Идемте отсюда, – предложил Римо. – Технические сотрудники никогда не поймут нас, творческих людей.

– А Тери здесь?

– Она сказала, что на завтра вся реклама готова, и уехала к подруге погостить. Обещала, что мы встретимся завтра на телевидении, – объяснил Римо.

Дороти кивнула.

– Я поговорю с ней завтра.

Римо повел ее прочь из штаба. Ему это доставляло удовольствие – находиться рядом с ней. Она так прекрасно выглядела, а пахла и того лучше крепкими цветочными духами.

Этот запах наполнил все его существо, когда позже Дороти взяла у него из рук стакан, который сама же только что дала, прильнула к нему всем телом и прижалась губами к его губам.

Она долго не отрывала губ, наполняя его ноздри ароматом духов. Он смотрел, как жилка у нее на виске начинает пульсировать все быстрей и быстрей.

Потом она взяла его за руку и вывела на балкон. Здесь, на высоте пентхауса, куда не долетал свет уличных фонарей, царила темная ночь. Одной рукой она продолжала сжимать руку Римо, другой обвела простиравшийся перед ними океан, а затем положила ее Римо на плечо. Голова ее склонилась ему на грудь.

– Римо, все это могло бы принадлежать нам, – сказала она.

– Нам?

– Я решила открыть отдел по рекламе политических кампаний и хочу, чтобы ты возглавил его.

Римо, успевшему убедиться в своих очевидных талантах в области политической борьбы, было приятно, что его достоинства оценили. Но, мгновение подумав, он произнес:

– Извини. Это не по моей части.

– А что по твоей?

– Я люблю путешествовать с места на место и повсюду сеять добро, – ответил он. На как-то-то долю секунды ему показалось, что так оно и есть; он испытал то же удовлетворение, какое подобная ложь всегда приносила Чиуну.

– Римо, давай не будем обманывать друг друга, – сказала она. – Я знаю, ты испытываешь ко мне то же влечение, что и я к тебе. Как же мы сможем быть вместе, чтобы дать выход нашим чувствам? Как, где и когда?

– А что, если здесь и сейчас? Вот так.

И он овладел ею на гладкой плитке балкона. Запах их тел смешивался, усиливая цветочный аромат ее духов. Это был настоящий подарок для Римо прощальный подарок. Она откроет отдел политических кампаний и сама возглавит его, а Римо – он это твердо знал – вернется к работе, к которой привык: по-прежнему будет наемным убийцей номер два. Было бы просто бесчеловечно с его стороны не оставить ей о себе память на те долгие и бессмысленные годы, которые ждут ее впереди.

Поэтому он отдавал ей всего себя, пока она наконец не задрожала, успокоившись, и тихо не улыбнулась ему. Помолчав, она произнесла:

– Грязное это дело – политика. Давай забудем Полани. Давай уедем. Прямо сейчас!

Римо посмелел на звезды в черном небе над головой и сказал:

– Слишком поздно. Пути назад пет.

– Ты говоришь о выборах? – спросила она.

Он покачал головой.

– Не только. Сначала я добьюсь избрания Полани. А потом сделаю то, зачем собственно явился сюда.

– Это так важно? Я имею в виду то, что ты должен сделать.

– Не знаю, важно это или нет. Просто это моя работа, и я выполняю ее. Думаю, она достаточно важна.

И они снова занялись любовью.

Когда входная дверь закрылась за ним, Дороти Уокер быстро подошла к телефону. На другом конце провода тут же подняли трубку.

– Папа, – сказала она, – Римо действительно тот человек, кого ты ждешь, и боюсь, уже нет способа его остановить. Он верит в свое дело. – А потом добавила: – Да, папа, мне немного неловко тебе это говорить, но он похож на тебя.

Глава 25

– Для начала я хотел бы сыграть «Нолу». А потом «Полет шмеля». Но поскольку ни то, ни другое у меня не получается, я попытаюсь изобразить «Мой старый домик в Кентукки».

Мак Полани был одет в протертые на заду шорты, кроссовки на босу ногу, красную майку и бейсболку со стилизованной буквой "Б" на околыше – очевидно, в память о какой-то бруклинской бейсбольной команде.