Дикари

Сулла стоял напротив того, кто убил Менезия.

– Ты понимаешь, что у меня нет к тебе жалости, я не проявлю никакой пощады, когда буду наказывать тебя за преступления. Однако я хочу использовать тебя так же, как твоего друга Кассия. Этой ночью ты будешь распят на кресте, если нам ничего не удастся, или передан в руки правосудия Тита Цезаря, не получив никаких телесных повреждений, если, пока не поздно, расскажешь нам все, что может помочь удаче нашей операции. Таким образом, как это ни парадоксально, мы обретем в твоем лице союзника.

Лацертий пристально смотрел на того, кто находился за спиной Суллы. Галл обернулся. Кален Корбулон, возвращаясь из префектуры ночных стражей, только что вошел, услышав последние сказанные слова.

– Скоро я заставлю его говорить, – сказал он галлу. – Я уверен, что это он осуществил убийство моего отца по приказу того, кто нам известен. Так что нет средств, которых я не применю, чтобы он рассказал все. Ведь правда, Лацертий?

* * *

Легат Стабилий Капразий Феликс (таково было его полное имя) снова бросил взгляд на клепсидру, установленную над его столом на консоли, поддерживаемой кариатидой – воительницей в каске. Вода в ней должна была течь еще не меньше часа, прежде чем устройство покажет полночь, тот срок, когда шесть человек, спрятав под тогами кинжалы, выйдут из комнаты, расположенной в глубине дворца Домициана, и направятся к покоям Тита Цезаря.

Они войдут в императорскую прихожую, где несут ночную стражу два десятка вооруженных преторианцев – личная гвардия Цезаря. Эти преторианцы не помешают им пройти, несмотря на довольно поздний час, так как они вышколены Стабилием, младшим командиром преторианской гвардии, предупредившим их, чтобы они ничему не удивлялись. Как только шесть патрициев войдут в вестибул покоев, то обнаружат там рабов из администрации императорского дома, значительных людей, несмотря на их зависимое положение, которые держат в руках государственную власть, потому что суверен полностью доверяет им. Тот из шестерки, кто руководит проведением операции, Аррий Ститтий, известный лишь как приятель Домициана – необычайный ловкач, объяснит, что им необходимо срочно передать Цезарю докладную записку по поводу дел в Германии, составленную Калвентием Квиетом, одним из заговорщиков, действительно вернувшимся в интересах дела из этой страны, чтобы заставить окружающих поверить в реальность происходящего. Записка содержала важные сведения о том, что затевалось на границе этой страны, жители которой, германцы, думали только о продвижении на запад, нарушая одно за другим перемирия и договоры, подписанные с командирами стоявших там легионов. Калвентий мчался двадцать дней, загнав не одну лошадь императорской почты, стремясь как можно скорее добраться до Рима, чтобы Цезарь смог отдать соответствующие распоряжения тамошним консулам.

Доводы убедят секретарей, после того как они выяснят подробности дела, и тогда шесть человек будут допущены в кабинет Цезаря, его маленькую личную комнату, примыкавшую к просторной спальне. Цезарь закрылся у себя в кабинете после обеда, чтобы наконец закончить длинную лирическую поэму, посвященную постоянству любовных чувств. Тит никогда не забывал о кострах, разжигаемых им для принцессы Береники, которую продолжал тайно любить, несмотря на то что они расстались два года назад. Хотя имя изгнанной супруги Британника не упоминалось в этих элегических стихах, но многие понимали, что навеяны они были ею.

Тит, властитель, понимавший, какие тяжелые обязанности были на него возложены, целыми днями занимался делами империи, но он любил говорить, что те минуты, которые он посвящал написанию максим или сочинению поэм, – и, по общему мнению, он достиг в этом совершенства, – давали ему силы исполнять его долг. Сочинительству он отдавал один вечер в неделю. Этот вечер как нельзя лучше подходил для рокового замысла заговорщиков и позволял объявить и Городу и вселенной, что должен быть положен конец царствованию государя, который предпочитает занятия литературой общественным делам. Плебс, напоенный маслом и заваленный зерном и сестерциями, которому, в сущности, было все равно, какой брат будет править, станет мечтать лишь о будущих цирковых игрищах, да в штабах легионов будет наблюдаться большое оживление, так как везде надо будет ставить командиров, верных новому суверену. И империя останется империей.

Что же до самого Стабилия, то его обещали сделать командиром преторианской гвардии, где он уже полгода служил младшим командиром. Не было лучшей должности в высших армейских сферах, так как служба проходила в Риме, в окружении Цезаря, а помощь, которую он может оказать сегодня ночью, станет неоценимой и навсегда сохранится в памяти властителя. Стабилий действительно держал в руках ключи от операции. Благодаря интригам Лацертия и Домициана, он попал в преторианскую гвардию и получил звание легата; он был обязан им всем, но успех сегодняшней ночи зависел от него, от той смелости, с какой он поставит на кон свою карьеру и жизнь, рискнет всем ради двенадцатого часа ночи, когда должна пролиться августейшая кровь. Исход партии будет зависеть от того, чью сторону выберет гвардия. Зная или догадываясь, что это дело рук Домициана, офицеры и солдаты либо подвергнут его самого задуманной для Тита казни, либо будут повиноваться ему, Стабилию, и, не теряя ни минуты, провозгласят брата Цезаря главой империи.

Главный командир преторианцев Лукреций Фронто конечно же был человеком Тита, которого тот выбрал сам, когда пришел к власти. Заговор мог удаться только в том случае, если Лукреция не окажется на месте или он будет каким‑нибудь образом обезврежен. Он знал, насколько тщеславен был младший брат Цезаря, и никто не заставил бы его поверить в то, что шесть патрициев‑цареубийц действовали не по его приказу.

Забота о том, как нейтрализовать Лукреция Фронто, вызвала бурные споры между Стабилием, Лацертием и самим Домицианом, которые тайно собирались в покоях последнего. Лацертий настаивал на том, что в самом начале проведения операции он должен быть убит, без свидетелей или с самым наименьшим количеством таковых. Если мы хотим, чтобы события развивались бесповоротно, подчеркивал Лацертий, то нужно, чтобы гвардейцы знали, что их начальник погиб и что они последуют за ним, если промедлят, выбирая; в какой лагерь податься.

Но Стабилий не сдавался. Он доказывал, что если его начальника неожиданно захватить и заключить в одном из тайников дворца, то он никак не помешает операции, как если бы он был мертвым. Стабилий на самом деле не хотел пачкать руки в крови человека, который не был ему неприятен и никогда не делал зла. Он говорил, что исчезновение командира преторианцев можно будет объяснить его отъездом в деревню с разрешения Цезаря. Вероятность того, что Цезарь вечером вызовет его к себе, была незначительна, да Стабилий и сам мог появиться в императорских покоях и объявить, что Лукреций ушел в город и вернется в полночь.

Лацертий в конце концов отказался от своего плана, да и Домициан признал, что плохо проведенное убийство за шесть или семь часов до назначенного часа может все сорвать, и теперь Стабилий поздравлял себя с тем, что все пройдет хорошо. Четверо человек вошли в покои начальника преторианской гвардии, после того как Стабилий убедился, что тот находится у себя в термах и принимает паровую ванну, обнаженный и конечно же безоружный, один со своим черным массажистом. В это время в Риме была мода на черных массажистов, многие из них были евнухами: Стабилий не скрывал от своих друзей, что у его массажиста были необычайные способности к фелляции. Четверым было нетрудно схватить одного и заставить его молчать, но им пришлось убить африканца, который ужасно кричал и не слушал никаких увещеваний. Шуметь во дворце было опасно, и у командира преторианцев уже не оставалось никаких шансов избежать своей судьбы. Его привели туда, где на ручных тележках стояли баки, в которых к прачечным перевозилось грязное белье. В этих баках и тележках с полудня сидели участвующие в заговоре охранники. Лукреция с кляпом во рту заставили влезть в одну из пустых цистерн, которую закрыли и заставили тележками. Прачечные начинали работать только на рассвете, после двенадцатого часа.