В объятиях Кали

Вбежав в пустой ашрам, Бен Cap Дин поднял глаза на ничего не стоящую, убогую статую, которую он даже не покрыл свежей краской, и увидел, что за это время у нее выросла еще одна рука. Ничто не указывало — ни шов, ни краска — что этой руки раньше не было. Только его память могла свидетельствовать обратное. Насмерть перепугавшись, он решил, что ошибся числом, и выбросил этот случай из головы.

К этому времени маленький индиец весил уже девяносто шесть кило и стал похож на гигантский колобок. Носил он костюмы за тысячу долларов и водил “Порше 911 С”. Зиму проводил на Ямайке, лето в Мэне, дважды в год навещал Французскую Ривьеру, и все это благодаря желтым платочкам, которые возвращались к нему с деньгами.

Он умел сохранять хорошую мину при плохой игре. Поэтому, когда в румале оказалось всего сорок долларов, он все-таки проделал перед свихнутыми юнцами разные индийские трюки, которых они ждали, и взял деньги. Хотя на эти деньги в Новом Орлеане нельзя даже прилично пообедать.

В этот тягостный вечер он не предполагал, что его денежные затруднения скоро кончатся и что он со своими огольцами станет во сто крат опаснее, чем любая банда, разбойничавшая на индийских дорогах.

Отправившись этой ночью спать, он не слышал, как песнопения в ашраме приобретают истерический характер.

Холли Роден, которая прошла в этот день инициацию, первая заметила перемену. Такова была ее награда за ублаготворение Кали.

— Растет, растет! — завопила она.

На боку статуи появилось небольшое утолщение, оно медленно вытягивалось — так медленно, что, казалось, всегда было на этом месте, однако, присмотревшись, можно было заметить несколько маленьких отростков — на растущей руке намечались пальцы.

Кали говорила с ними, и они Ее поняли.

У нее вырастала еще одна рука.

И руку нужно было кормить.

Глава пятая

Компания “Джаст Фолкс” внесла несколько поправок в должностную инструкцию стюардов. Римо не понимал, что это означает, и тогда инспектор сказала ему:

— Когда пассажир хочет в туалет, не надо читать ему лекцию о том, как управлять своим мочевым пузырем.

Инспектор была привлекательной темноволосой женщиной с обаятельной улыбкой; в ее поведении ощущалась отчаянная решимость, которая возникает, когда люди вдруг осознают, что дела идут не так уж хорошо. Она уже пообвыклась в компании “Джаст Фолкс” и не считала зазорным, что в полетах за пользование туалетной комнатой брали дополнительную плату, а напротив, видела в надзоре за этими поборами священную обязанность персонала.

— За каждое посещение туалета мы берем двадцать пять центов, — говорила она Римо. — К концу полета плата возрастает до четырех долларов. Поэтому, пожалуйста, вразумите своего коллегу и запретите ему давать инструкции, как избежать посещения туалета.

— А почему к концу полета плата возрастает до четырех долларов?

— Мистер Бейнс считает, что к концу путешествия пассажиры становятся довольно невыносимыми, так что это своего рода вознаграждение. Плата идет по возрастанию. Сначала — двадцать пять центов, после взлета — пятьдесят. И так далее.

— Но это грабеж, — сказал Римо.

— Никто не заставляет пассажиров пользоваться нашими туалетными комнатами.

— А что им делать?

— Надо быть предусмотрительнее и посетить туалет до отлета.

— А как объяснить пассажирам, почему плата так резко возрастает?

— Обычно мы говорим, что к концу полета расходуется больше горючего, и дополнительные нагрузки увеличивают траты.

— Не буду я требовать лишние деньги за удовлетворение естественной потребности.

— Тогда убыток покроют за счет вашего жалования.

Уже в следующем рейсе Римо первым делом раздал пассажирам закуски и содовую воду. Вырвал замки из дверей туалетов. Выдал всем бесплатно подушки и посоветовал после окончания полета забрать их домой как сувениры. Затем стал приглядываться к сидящим в салоне людям: не замышляется ли здесь новое убийство? Ему уже стало известно, что студент, летевший в его прошлый рейс, найден задушенным и ограбленным.

Но нет, его внутреннее чувство говорило, что пока ничего не планируется.

Позже он спросил Чиуна:

— Папочка, ты излучаешь ощущение смерти?

— Я не считаю смерть злом. Поэтому не излучаю, — ответил Чиун.

— Значит, могут существовать и другие люди, тоже не считающие смерть злом, — задумчиво произнес Римо. — И тогда они тоже не будут излучать смерть.

— Вполне возможно.

— Не могу поверить, что на свете ходят обученные профессионалы-убийцы, которые одновременно занимаются мелким воровством, — сказал Римо.

— Они могут и не быть обученными профессионалами. Тут возможна другая причина, — возразил Чиун.

— Какая?

— Поживем — увидим, — ответил Чиун и вернулся к пассажирам.

Ему нравилось быть стюардом, особенно если пассажиры оказывались покладистыми и делали то, что им говорили. Больше всего он любил обеспечивать их безопасность, рассказывая, что нужно делать в случае катастрофы.

— Крылья от самолета всегда отваливаются вот так, — показывал он. — Если это случится, старайтесь чувствовать себя не частью самолета, а частью Космоса.

— Вот как! И что же нам для этого делать? — не выдержала толстуха в салоне для курящих.

— Прежде всего, надо изменить вашу гнусную систему питания, — отозвался Чиун, тогда же решивший, что на его рейсах не будет салонов для курящих.

Он старался занять время пассажиров чтением, принеся несколько своих петиций и отрывки из поэзии Унг, где автор воспевал первый лепесток первого цветка в первое утро после сотворения мира.

— Не по душе мне эти цветастые разглагольствования, — попробовал было сопротивляться один молодой человек. — Лучше пойду покурю.

Но Чиун доказал ему, что вовсе не обязательно пользоваться пристяжным ремнем, чтобы сидеть как привязанный в кресле. Он проделал некоторые манипуляции с позвоночником юноши, и тот вдруг сразу по-новому оценил стихотворение. Он полюбил его всей душой.

Тогда Чиун сказал, что ему не нужно одобрение, вырванное силой, это не одобрение, а чистой воды притворство. Но юноша клялся, что проникся любовью к стихотворению, и слова, похоже, шли от сердца. В глазах его стояли слезы.

Чиун часто обходил пассажиров и беседовал с ними. Особенно по душе ему были рассказы родителей о неблагодарности детей, и тогда он подзывал Римо, чтобы тот тоже послушал.

В тот раз Римо обратил внимание на молодую блондинку с молочно-белой кожей, которая благоговейно внимала пожилому джентльмену, распространявшемуся по поводу спастических тканей в неспастическом мире — так он это называл.

Вокруг все спали, поверженные в сон вечной поэзией Унг. Все, кроме девушки. Ее голубые глаза были широко раскрыты, ее, казалось, глубоко потрясла мысль, что не стоит пытаться продать неспастическую ткань в спастическом мире и наоборот. Мужчина же был, несомненно, коммивояжером. Римо понял это по хвастливым выражениям, которые звучали бы уместно разве что в устах Наполеона или Александра Македонского.

Мужчина, по его словам, уже покорил Новую Англию и Южную Америку. Скоро Канада будет его. В Европу он не едет, потому что там уже все прибрали к рукам.

Римо понимал, что мужчина перечисляет места, где он распространяет свои товары. Римо понятия не имел, что такое неспастическая ткань, хотя ему казалось, что она используется в “молниях”.

Девушку он вроде бы видел раньше. Посмотрев на список пассажиров, Римо узнал, что ее имя Холли Роден. Римо попросил девушку уделить ему несколько минут.

— Только не больше, киска, — бросил ей вслед коммивояжер.

Римо привел девушку в отсек между пассажирским салоном и кокпитом. Оттуда выглянул второй пилот и заговорил с ним.

— Я занят, — отрезал Римо.

— Слушай, парень, я летчик, а ты простой стюард. На тебе нет даже формы. Ты сию минуту приготовишь мне кофе, понял?

Римо вывернул руку летчика так, что она стала похожа на ручку от чашки, сунул его голову в кофейник, а затем подтолкнул мокрого как курица пилота в сторону кокпита.