Психология масс

Отделив политику от морали и религии, начав исследовать собственно политические явления и процессы, Н, Макиавелли не миновал феномена массовых настроений. Однако, создав принципиальные основы нового понимания, он не дал специального анализа роли массовых настроений в социальной жизни. Тем не менее традиции, заложенные им, получили в дальнейшем серьезное развитие.

Спустя многие годы, возвращаясь к ним при рассмотрении позднего Средневековья, И. Хейзинга писал: «Без сомнения, тот или иной элемент страсти присущ и современной политике, но, за исключением периодов переворотов и гражданских войн, непосредственные проявления страсти встречают ныне гораздо больше препятствий: сложный механизм общественной жизни сотнями способов удерживает страсть в жестких границах. В XV веке внезапные аффекты вторгаются в политическую жизнь в таких масштабах, что польза и расчет все время отодвигаются в сторону» (Хейзинга, 1988). Повседневная жизнь того времени проявлялась «то в неожиданных взрывах грубой необузданности и звериной жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города». Исследователю очевидно, что «все это — настроения… без каких бы то ни было ограничений и на глазах у всех» (Хейзинга, 1988).

Роль массовых настроений в европейском Средневековье отмечает и А. Я. Гуре-вич, подчеркивая сложность их адекватного анализа для современных исследователей, которые вынуждены опираться прежде всего на письменные тексты, созданные элитой. Не касаясь здесь вопроса о методах исследования массовых настроений, отметим ту роль, которую они, бесспорно, стали играть именно с периода Средневековья. Город как особый способ группирования людей того времени порождал массовые заразительные психические процессы. Под влиянием этих процессов значительные общности людей приходили в сходные психические состояния. Это проявлялось в разнообразных действиях масс. Среди заразительных психических состояний, игравших роль в социально-политической жизни, именно в это время наиболее заметными становятся массовые настроения.

В дальнейшем они оказываются влиятельным фактором жизни европейского общества. Понятие «настроения» в таком контексте начинает использоваться достаточно часто: при описании крестьянских восстаний (Жакерия), бунтов против королевской власти, первых буржуазных революций и т. д. Подчас разные настроения смешиваются между собой (например, политические настроения с религиозными или этническими), однако с течением времени они выделяются в самостоятельный феномен, проявляющийся при специфических процессах.

Так, А. 3. Манфред, основываясь на многочисленных первоисточниках, считает динамику таких настроений одним из важных моментов в истории Франции конца XVIII— начала XIX века. Приближение Великой французской революции, в частности, характеризуется тем, что «вся страна была охвачена революционным брожением…Выборы в Генеральные штаты и составление наказов проходили в обстановке крайнего общественного возбуждения». Это проявлялось буквально во всем, подчас совершенно неожиданно: «Рост боевых демократических настроений давал о себе знать и в театральной жизни страны» (Манфред, 1983).

«Население Парижа и других городов Франции находилось в непрерывном возбуждении. Газеты, многочисленные брошюры и листовки, выпускавшиеся в те дни, пользовались огромным спросом. У всех пробудился интерес к политике; люди жили нетерпеливым ожиданием перемен. В Париже на площадях и бульварах возникали импровизированные собрания. Никому не ведомые ораторы произносили вдохновенные речи… приносили последние новости… вслух читали газеты. Стоявшие в Париже войска заряжались этим настроением народа». Оказалось достаточным небольшой искры: ею стала пришедшая из Версаля весть, «которая вызвала взрыв негодования… Народ стихийно поднялся на борьбу, улицы и площади стали заполняться толпами… загудел набат… народ захватил несколько десятков тысяч ружей. Вооруженное восстание ширилось и росло…» (Манфред, 1983).

Сыграв огромную роль в победе революции, массовые настроения показали свою динамичность и силу, проявившись и на закате революционных событий, способствуя приходу к власти Наполеона. К этому времени общим стало настроение недовольства, связанное с непрерывными политическими потрясениями, разрушением прежних механизмов экономической жизни, военными неудачами властей, страхом перед якобинским террором. «Порядок, стабильность, прочные устои, гарантирующие от опасности слева и…справа, считались необходимым условием для возобновления… полнокровной жизни общества…» Такие настроения в первую очередь отличали буржуазию. Однако в значительной мере те же настроения были присущи и созданному революцией классу крестьян-собственников.

Отмечая важность проблемы настроений, А. 3. Манфред отмечал: «Конкретно-исторически эта тема остается неизученной, и здесь приходится больше прибегать к догадкам, чем утверждать с определенностью. Все же, не рискуя ошибиться, можно сказать, что крестьяне, желавшие спокойно пользоваться плодами приобретенного, требовали порядка и стабильности. Атмосфера ажиотажа, неустойчивости цен, колебания политики то вправо, то влево была не по нутру крестьянам, противоречила их интересам, их склонности к накоплению, порождала чувство неуверенности в завтрашнем дне и неудовлетворенности сегодняшним. На волне таких настроений и произошел политический переворот» (Манфред, 1973).

Задолго до А. 3. Манфреда уже хорошо знакомый нам Г. Лебон писал: «Мы знаем, каково было в момент французской революции состояние умов…: трогательный гуманитаризм, который, начав идиллией и речами философов, кончил гильотиной. Это самое настроение, с виду столь безобидное, в действительности столь опасное, вскоре привело к хаосу и крушению общества» (Лебон, 1908).

Исследуя Великую французскую революцию и последовавшие за ней события XIX века, фактор массовых настроений позднее выделяли, используя несколько иные понятия, К. Маркс и Ф. Энгельс. Это привело их к созданию всем известной методологии понимания роли «народных масс» в историческом развитии.

В русской историографии отводилась особая роль настроениям и описанию их места в политике. Если в рассмотрении европейской истории намечаются лишь явственные контуры, очерчивающие роль данного феномена и обозначается приблизительный период, когда эта роль стала заметной в политологическим анализе, то в русской истории все было значительно отчетливее. Отечественная историография зафиксировала не только тот момент, когда заметным стал сам феномен, но и тот, когда оформилось н получило распространение соответствующее понятие.

Согласно анализу В. О. Ключевского, специфическую роль в русской истории сыграло Смутное время, «четырнадцать бурных лет, пережитых Московским государством» в начале XVII века. Смута привела к двум важнейшим последствиям в положении государства: во-первых, «прервалось политическое предание, старый обычай, на котором держался порядок в Московском государстве»; во-вторых, «смута поставила государство в такие отношения к соседям, которые требовали еще большего напряжения народных сил для внешней борьбы», чем раньше. «Отсюда, из этих двух перемен, вышел ряд новых политических понятий, утвердившихся в московских умах, и ряд новых политических фактов…. Прежде всего из потрясения, пережитого в Смутное время, люди Московского государства вынесли обильный запас новых политических понятий, с которыми не были знакомы их отцы… Это и есть начало политического размышления» (Ключевский, 1987–1990). Вот когда настроение стало одним из политических понятий.

По Ключевскому, получается, что в этот период в России начались процессы, которые Н. Макиавелли зафиксировал в Европе XIV–XV веках. Стали появляться похожие политологические «праконцепции», включавшие не только «государя», но и «государство», и даже «народ». Среди наиболее важных «новых политических понятий» здесь, как и в Европе, оказывается «настроение».