Страница 84 из 84
Когда все кончится, я уйду.
Когда все кончится, я навсегда покину эти края.
Найду домик у озера, как мечтал Беллингер. Откажусь от встреч с людьми. Конечно, если слова-ключи известны только Юлаю, я могу несколько ослабить режим. Ведь протянул старик Беллингер одиннадцать лет, пока о нем вспомнили.
Пискнула чайка.
Донесся издалека рокот мотора.
Удобно устроившись перед пустым иллюминатором, я вынул пистолет, нацепил наушники и включил плеер на полную мощность. Никто меня услышать не мог, а я никого не хотел слышать.
«Я чист, чист, чист! Я чист чистотой феникса!»
3
Я видел лодку, видел парусиновый сверток на крашеной банке, видел широкую спину киклопа, наклонившегося над мотором. Упершись ногами в ржавый металлический борт, я двумя руками навел пистолет на Юлая. «Я чист, чист, чист!» Я видел темное пятно на клеенчатой куртке, обрисовывающее очертания левой лопатки. Я решил стрелять именно в пятно. Юлай должен умереть сразу. Он должен упасть и умереть. Он владел тайной слов-ключей, слов-детонаторов, и я не хотел, чтобы он с кем-то поделился этой своей тайной. Даже со мной, черт побери! Я не хотел видеть его лицо, не хотел видеть, как движутся губы.
«Мое имя смрадно более, чем имя жены, сказавшей неправду мужу…»
Я чувствовал бешенство. Я не хотел зависеть от какого-то там киклопа.
Юлай упал после первого выстрела.
Я решил, что мне повезло, но он начал приподниматься.
«Я чист чистотой феникса!» Я вдруг понял, что испытывал Одиссей, привязанный веревками к мачте, Одиссей, слушавший пение сирен. Их песни были набиты словами-детонаторами. А Одиссей был привязан.
«Господи! Господи! Господи! Господи!»
Я боялся, что заклинит плеер или откажет пистолет, и добил Юлая тремя контрольными выстрелами в голову.
Писк чаек. Запах ржавчины, гнили, разложения. Шлепки и шипение волн.
Киклоп лежал на дне лодки. Таинственная комбинация слов умерла вместе с ним. Я не чувствовал больше ни тревоги, ни злобы, ни даже страха, только усталость. И уж нисколько я не жалел Юлая. Он делал свою работу. Все мы рано или поздно платим за риск.
Примерившись, я спрыгнул с танкера в лодку и выбросил за борт парусиновый сверток. Я не хотел знать, что в нем. Нелегко его будет отыскать на грязном дне. Туда же, в мутную воду, последовали пистолет с наушниками. Потом я сбросил с танкера обрывки проводов и пару тяжелых ржавых болванок. Привязывая болванки к телу киклопа, я старался не смотреть на его лицо.
Остались две лодки.
Я просто вывинтил кормовые пробки у каждой.
Достаточно, если они затонут здесь. Никто их не найдет.
Закурив, я снова поднялся на борт танкера. Конечно, я убил Юлая. Но я понимал, что приговор остается в силе. И я понимал, что теперь должен бояться всех – полиции, доктора Хэссопа, алхимиков. Теперь я должен ограничить свой словарный запас, не читать незнакомых книг, не перечитывать уже прочитанное, отмахиваться от газет. Все в мире полно меняющихся неожиданных сочетаний. Я должен отказаться от телевизора, от радиоприемника, не допускать встреч с незнакомыми людьми.
Приговоренный, я курил и смотрел на колеблющуюся под бортом воду.
Утренний океан лежал передо мной темный, бесплотный, только на востоке, под облаками, клубящимися над темным пространством, уже пылала узкая полоска. На нее было больно смотреть. Ее чистота резала глаза, томила, жгла душу. « Господи! Господи! Господи! Господи! » Чего я хочу на самом деле? Взбежать, наконец, по холму? Коснуться небесной синевы?
«К черту!» – сказал я себе.
Время беседы с Богом еще не наступило.
Все еще тянется и тянется страшный спор с дьяволом.
Я встал и сплюнул за борт. «Хватит, Эл! Ты сошел с ума. Какие такие беседы с Богом?» Глянув на темную воду, все еще пускавшую пузыри, я медленно побрел по ржавой наклонной палубе танкера. Мне предстоял долгий день за рулем машины. Я не знал, продлится ли еще мой отпуск, или он уже кончился, но Юлай меня не убедил. Душа ныла, это так, но тело было готово к действиям…