Страница 45 из 84
Оставалось только уснуть, но как раз это не получалось.
Шторы я задернул, комнату заволокли зеленоватые сумерки, тускло отраженные в зеркале. В них глох звон цикад, доносившийся снаружи, в них глохли неясные шорохи, непонятно чем рожденные. Город – оглохший, немой, придавленный зноем – лежал за узкими окнами. Полный молчания, темных страхов, затаенных надежд, внимательно следящий за мрачными цифрами в ежедневной газете, печально провожающий взглядами из приотворенных окон угрюмые санитарные фуры; город, сохранивший на старых рекламных щитах черное солнце с тонкими лучами-протуберанцами.
Я невольно повел плечом.
Визгливые чайки над проливом, голые эвкалипты, листва, устлавшая улицы, крыши, набережные; обмороки в душных домах, осквернители могил, сыщики-дилетанты, научные сотрудники; тревога, шорохи, страх. Что я здесь делаю? Почему именно мне предстоит лезть в морозильник, в который упрятана замороженная смерть? Все проходит, конечно. Но это не утешение для тех, кто попал на кладбище. Можно рассматривать остров со специально оборудованной смотровой площадки, можно купаться в запрещенной зоне, можно не выходить из дому, можно валяться в канаве – делай что хочешь, пока румянец, выступивший на щеках, не обдал тебя жаром. Говорят, на короткое время несчастный, заболевший адентитом, впадает в эйфорию. Он счастлив. Он любит всех и вся. Но приходит сон…
Болезни, подобные адентиту, покачал я головой, приходят из ничего и так же уходят.
Солнечный мир, счастливые люди. Океан накатывает долгие волны на берег. Океан приносит прохладу и свежесть, он бездонен, как вечность, в его пучинах дрейфуют кашалоты и субмарины, он утешает, он дарит надежды, он поддерживает, но однажды из смутных темных глубин, окутанных дымкой доисторических тайн, всплывает черное солнце глоубстера…
Я никак не мог уснуть.
Видимо, человечество миновало свой золотой век. Миновало, как-то не обратив на это внимания. Великие географические открытия, расширение границ… Тогда можно было, наверное, мечтать о том, что скоро хлеба будет больше, и земель будет больше, и энергии будет больше. Но, как всякая мечта, эта тоже разбилась о реальность. Такую, как, скажем, прирост населения… Все новые и новые жадные, требующие еды рты. Нескончаемая драка за оставшееся…
Ладно, хватит об этом. Почему Джек считает, что замороженные останки глоубстера не опасны? И почему боится циклона, названного именем Мелани?
Коротко звякнул телефон.
Я схватил трубку чуть ли не с облегчением.
– Эл, это Билл, – забормотал низкий голос. – Это твой старина Билл.
– Привет, старина Билл, – ответил я как можно радушнее. – Ты в порядке?
Понятия не имел, кто такой этот Билл, но старина Билл мне, похоже, обрадовался.
– Я продумал нашу беседу. – Голос незримого собеседника был полон какого-то отталкивающего смирения. – Я думаю, Эл, что наш остров уже не Лэн. Он должен носить другое имя. Гинн – так вернее, правда? Гинн – это отражает самую суть проблемы. Не остров, а овраг смерти. Не Лэн, а Гинн. Да, да, Эл, тот самый овраг, который рассекает южную сторону Иерусалима. Мы с тобой не такие уж крепкие христиане, но все же христиане. Страшный овраг пугает нас. Ахаз, царь иудейский, прокоптил наши души смрадом, искалечил воплями сжигаемых заживо детей. Ахаз знает толк в музыке. Она всегда звучит над Гинном, Эл, как она всегда звучит над нашим островом. Мы должны с тобой убить эту кощунственную музыку, выбросить ее навсегда из чело веческой памяти. И я, кажется, понял, с чего следует начинать. С музыкантов! Я, как царь Иосия, выйду на улицу с оружием. Я буду сам истреблять музыкантов и их нечестивые инструменты. Это очень богоугодное дело. «Или, или! Лама савахвани…» – печально пробормотал на том конце провода смиренный старина Билл. – Музыка преступна сама по себе, Эл, в наших душах смрад Гинна. Эволюции не существует, это вздорная выдумка, Эл. Есть лишь бесчисленные повторения. Нам предстоит умереть.
– Да, Билл, – оптимистично подтвердил я.
– Мы обязательно умрем, Эл.
– Несомненно, Билл, – ответил я, не испытывая к нему даже ненависти. – Не думаю, что найдутся исключения.
– Это меня зажигает, Эл. – Смирение в низком голосе моего собеседника перешло в негромкое торжество. – Мы выйдем на площади, мы заглянем в каждый подвал, мы искореним музыку как явление, мы проветрим души от скопившегося в них смрада. Мы правда превратим остров Лэн в геенну огненную.
– Правильно, Билл. – Я повесил трубку.
За окном палил зной. Тяжело обвисали изнуренные ветви. Прелыми толстыми слоями лежала на земле листва. От мысли, что в этой горячей земле месяцами лежат неразлагающиеся трупы, становилось не по себе.
Вновь зазвонил телефон.
Мягкий женский голос:
– Я не рано, Эл?
– Почему ты так спрашиваешь? – так же мягко спросил я.
– Ты сердишься, когда я звоню рано. – Голос был легкий, мягкий, но в нем слышалась явственная сумасшедшинка.
– Нет, я не сержусь. Зачем мне на тебя сердиться?
– Не знаю, Эл. Тебе нравится сердиться, когда я звоню. Ты и сейчас сердишься.
– С чего ты взяла?
– Но ты же ни разу не назвал меня по имени. Когда ты сердишься, ты не узнаешь меня, я знаю. А когда ты не сердишься, ты говоришь: «Здравствуй, Эбби».
– Здравствуй, Эбби.
Далекий голос окреп:
– Здравствуй, Эл. Я знаю, ты много страдал. Но теперь тебе будет легче. Смерть очищает, значит, надо возлюбить ее. Я много об этом думала. Знаешь, моя жизнь не всегда была безупречной, к тому же я скрытная женщина. Я совершала недостойные поступки, это так. Но теперь я очищаюсь, Эл. Каждая смерть, о которой я слышу, приносит мне все большее успокоение. Глоубстер, Эл, – знамение для нас…
Я положил трубку на колени. Пусть Эбби выговорится, решил я. Если слова способствуют ее очищению, пусть выговорится. Не без тайного изумления я подумал: неизвестный мне напарник Джека был необычным парнем. По крайней мере, он умел вести беседы, к нему тянулись умные люди… А Лэн правда как Гинн, как геенна огненная… Я бы не додумался… Если пройтись по острову Лэн с трещащими смоляными факелами, здесь найдется чему гореть. Здесь все хорошо просохло. Здесь все так споро займется, что пламя будет видно даже с материка. Хорошая идея, решил я. Надо будет поделиться ею со стариной Биллом.
В дверь постучали.
– Да, – буркнул я не без раздражения. И, увидев Джека, спросил: – Нашли бумажку?
Берримен кивнул.
– Тогда тем более, Джек, избавься от Кирка, – раздраженно посоветовал я. – Потом будет поздно. Он опасен, потому что глуп. Из ненависти к Мелани он кого угодно заложит. К тому же время от времени он не узнает меня. Ему только кажется, что он узнал, но в нем нет уверенности.
– Это не главное, – хмыкнул Джек. – Нам просто следует поторопиться.
– Еще бы! – откинулся я на влажную подушку. – Ночью под окнами покуривают наблюдатели, днем приходит шериф. Веселое местечко пансионат «Дейнти».
– Нормальное, – отрезал Джек и протянул мне мятый листок. – Вот бумажка, ради которой мы прогулялись с Кирком к аптеке Мерда. Что видишь?
– Ничего не вижу, – недовольно, но честно признался я, переворачивая бумажку. – Ни слова, ни буквы. Ну, сырое пятно в углу. Подобрал с земли?
– Конечно.
– Зачем?
– Да затем, черт возьми, что это действительно та самая бумажка, которую должен был передать мне Отис. Химик, выполнявший анализы, расписал данные достаточно подробно, но своими собственными, специальными, исчезающими через пару часов чернилами. Если бы Отис явился вовремя, я успел бы скопировать текст, но Отис опоздал. Он ввязался в драку, упустил время, и все знаки исчезли. – Джек растерянно рассмеялся.
Опять зазвонил телефон.
– Эл, – голос был летящий, мягкий, но ощущение сумасшедшинки только усилилось, – ты думаешь, нам не надо встречаться? Ты думаешь, мы встретимся там?
Меня передернуло.
– Где он отключается?
Я бросил трубку и в бешенстве дернул шнур.