Тяжелый рок

Викки стояла позади Мэггота и музыкантов и, глядя на них, притоптывала ногой. Повернувшись, она увидела мчащегося на нее Нильсона. Ее глаза округлились от страха, когда она заметила выражение его лица. Она попятилась.

Римо уже добрался до верха лестницы и заметил только молнией промелькнувшее шафрановое кимоно. Нильсон уже вытянул вперед руки, чтобы схватить девушку.

Рев викингов вновь заклокотал у него в горле, но захлебнулся сдавленным писком, когда Гуннара сзади достала стальная рука. Последние мысли Нильсона были мыслями врача, а не убийцы. Знакомый хруст проломленной височной кости, резкая боль от осколков черепа, вонзившихся, подобно ножам, в мозг. И медленно обволакивающее тепло объятий смерти.

Повернувшись к Чиуну, он посмотрел в карие глаза азиата и не увидел там ничего, кроме уважения. Вновь повернувшись, он, шатаясь, шагнул на сцену прямо перед Мэгготом и «Дэд Мит Лайс», продолжавшими играть, несмотря ни на что. В предсмертных судорогах Нильсон оказался на краю площадки, упал, скатился со сцены и, пролетев пятнадцать футов, приземлился на плечи одного из охранников, который с кулаками набросился на бездыханное тело Нильсона, призывая на помощь напарников, дабы вместе проучить смутьяна.

Наверху, на сцене, Мэггот возопил:

– «Дэд Мит Лайс» превыше всех!

Внизу охранники навалились на беспомощный труп Нильсона. Кордон между сценой и зрителями исчез.

Первой вперед бросилась какая-то девчонка. Она быстро пересекла нейтральную полосу. Другие пока наблюдали. Увидев, что ее никто не остановил, за ней последовали другие – за каплями накатила волна, тут же превратившаяся в цунами. Мэггот смолк на полуслове. Он увидел рвущуюся к площадке и к нему толпу. Сотни людей. С немытыми руками. Липкими пальцами. Грязными ногтями. Пожелтевшей от табака кожей. Стремящихся дотронуться до него. Он нажал кнопку, находившуюся у него под ногой, и на сцену вновь повалил дым.

Музыка замедлилась и прекратилась. Внезапно наступившая тишина словно раздразнила толпу. Со звуком, похожим на лай своры собак, народ ринулся к сцене

– Скорее, Викки! – крикнул Мэггот. Он нажал другую кнопку, и под прикрытием дыма лифт в центре сцены начал опускаться.

«Лайс» спрыгнули на площадку вместе с Мэгготом. Подхватив Викки, Римо помог ей очутиться на спускавшейся площадке. Рядышком Римо увидел Чиуна.

Через считанные мгновения они все уже сидели в поднимавшемся вертолете вне досягаемости сотен поклонников, которые окружили вертолет, но были достаточно благоразумны, чтобы держаться подальше от его вращающихся лопастей.

Не успел вертолет подняться в воздух, как тут же, словно по сигналу, пошел дождь – большие тяжелые капли – так обычно начинаются летние ливни в горах.

– Ты в порядке, Викки? – спросил Мэггот.

– Да, Кэлвин, – ответила она.

Римо удивился. Она говорила чистым, сильным, ровным голосом.

– Что с тобой? – поинтересовался Римо. – Таблетки кончились?

– Нет. Я завязала. У меня теперь новый кайф.

– Это какой же?

– Кэлвин, – ответила она, взяв Мэггота за руку. – Мы решили пожениться.

– Поздравляю, – сказал Римо. Назовите первенца в мою честь.

– Ладно, хотя «сраный пижон» несколько необычное имя для малыша.

Римо улыбнулся. Он посмотрел вниз на дарлингтонскую ферму. Дождь шел всего несколько секунд, а поле было уже все в лужах. Народ метался взад-вперед; то и дело в разных местах возникали стычки. Сверху это напоминало картину гарлемских беспорядков. Любой, сталкивавшийся с понятием энтропии – меры высшей неупорядоченности, – узнал бы в картине внизу иллюстрацию из учебника.

Римо заметил, что Чиун тоже приник к окну вертолета.

– Скажи мне, Римо, – спросил Чиун, – это можно назвать событием?

– Чем, чем?

– Событием.

– Думаю… да, – ответил Римо.

– Хорошо, – сказал Чиун. – Мне всегда хотелось поприсутствовать на событии.

Вертолет уже несколько минут кружил над фермой, и один из «Лайс» сказал, обращаясь к пилоту:

– Полетели-ка отсюда, а то у этих умников и оружие может оказаться.

Пилот развернул вертолет, и они понеслись назад к городку и мотелю.

– Жду не дождусь, когда вернусь, – сказала Викки.

– А что? – поинтересовался Римо. – Случилось что-нибудь особенное?

– Нет. Просто хочу позвонить отцу. Сказать ему, что со мной все в порядке.

– Своему отцу? Ты звонишь ему?

– Каждый день. Чтобы он знал, где я и что со мной все в порядке.

– Ты же собираешься давать против него показания.

– Да, но одно – бизнес, а другое – личное, я имею в виду то, что я ему звоню. Я должна. Он так подавлен. Каждый раз, слыша мой голос, он говорит «Ах, это ты!» таким тоном, словно наступил конец света.

– Понимаю, – сказал Римо. Он на самом деле понял, кто был инициатором контракта на ее жизнь, и откуда взялось столько денег, и почему убийцы всегда точно знали, где находилась Викки Стоунер.

Теперь он многое понял.

Он взглянул на сидевшего напротив него в кабине Чиуна, которого, похоже, не укачивало, как это обычно случалось в вертолете.

– Теперь ты понял, да? – спросил Чиун.

– Да.

– Наступает время, когда даже скала поддается воде.

– А ты никогда не слышал, как аплодируют одной рукой? – спросил Римо.

Глава двадцать первая

С Полом Стоунером, отцом Викки, все было просто.

Он жил в особняке стоимостью в четверть миллиона долларов в районе Шестидесятых улиц Нью-Йорка, и его предсмертный крик, прозвучавший в квартале, привыкшем к таким крикам, не привлек внимания.

Однако перед смертью он написал по «просьбе» Римо записку о том, что кончает жизнь самоубийством, и заодно перечислил компании финансистов, замешанных в авантюре с русским зерном, в результате чего цены на хлеб в Америке подскочили на пятьдесят процентов.

Римо сделал так, чтобы самоубийство выглядело как самоубийство, и, взяв предсмертную записку, набрал код 800 и особый бесплатный номер доктора Смита.

– Дело сделано, Смитти, – сказал он.

– Правда?

– Да. Стоунер мертв. В предсмертной записке он во всем признался. Вам нужна эта записка?

– Нет. Оставьте ее на месте. Я позабочусь о том, чтобы агенты ФБР нашли тело. И записка не пропадет.

– Она написана по-японски иероглифами для слепых, – насмешливо сказал Римо.

– Ваше дело – просто оставить записку на месте, – ответил Смит. – Что-нибудь еще?

– Похоже, что Викки теперь не придется давать показания.

– Нет, – сказал Смит. – Этой записки будет вполне достаточно.

Он замолчал, и Римо не прерывал молчания.

– Вам не кажется, что неплохо бы извиниться перед Чиуном? – спросил наконец Римо.

– За что?

– За неверие в его способность справиться с Нильсонами.

– Кому из вас нужно это извинение? – поинтересовался Смит.

– Раз уж вы спросили, скажу, что, на мой взгляд, мы оба его заслужили.

– Если вам вовремя не заплатят, тогда я извинюсь, – ответил Смит.

– Вы, как всегда, крайне любезны. Желаю, чтобы ваш йогурт прокис, – сказал Римо и повесил трубку.

Вернувшись в гостиницу, он спросил у Чиуна.

– Одного не могу понять, папочка. Когда мы встретили этого старикана в фойе театра, как ты узнал в нем Гуннара Нильсона?

– У шведов есть одна любопытная черта, – сказал Чиун.

– Какая? – поинтересовался Римо.

– Они все похожи друг на друга.

Римо лишь кашлянул в ответ.

– А как ему в Дарлингтоне удалось протаранить тебя плечом?

– Я сам позволил ему.

– Но почему? – спросил Римо.

– Потому что я обещал его брату, что обойдусь с ним уважительно.

Римо внимательно посмотрел Чиуну в лицо.

– Браво! – воскликнул он. – Хлоп, хлоп, хлоп!

– Что это за «хлоп, хлоп, хлоп»? – спросил Чиун.

– Аплодисменты одной рукой. Что же еще?