Унесенные магией

Голос Нарив снова зазвенел сталью. Она открыла лицо, и его выражение больше напоминало камень. Хорошо, что ее гнев направлен не на меня. От одного этого взгляда помереть можно!

— В любом случае мы тебя в обиду не дадим. — Я сам удивился своим словам. — По крайней мере, я — с тобой. Молин и Баин — тоже…

Пока длилось молчание, я успел, наверное, сотню раз обругать себя за свои слова. Смешно ведь звучит! Я, пусть и с друзьями, ее не дам в обиду? Да она сама может нас походя прихлопнуть и даже не заметит этого!

— Спасибо. — Нарив посмотрела на меня, и на краткий миг ее взгляд сделался оценивающим.

— Алин! Вы где? — донесся голос Ламила.

— Пойдем? — Я поднялся и протянул женщине руку.

Нарив чуть поколебалась, но руку приняла.

— Пойдем, — сказала она.

Отряд мы увидели сразу, как только вышли из-за выступа.

— Мы здесь! — крикнул я, а Нарив махнула рукой:

— Сюда!

И мы снова двинулись в путь. Пейзаж менялся только формами окружающих нас камней и скал. Все тот же серый цвет вокруг, и голубой цвет неба, усеянного редкими облачками, над головой. Молин и Баин затеяли спор о том, надолго ли нам хватит припасенного в джунглях мяса и что делать, когда запасы истощатся. К ним присоединились Комил, Навин и Вассон. Причем последний воспринимал любое несогласие чуть ли не как личное оскорбление, и спор неминуемо перешел бы в драку, если бы не вмешательство Ламила.

— Нарив, что за оружие было в твоей армии? — Меня уже давно, с тех пор, как нас не пропустил тот стражник, беспокоит один вопрос.

— А что? — удивилась Нарив.

— Просто там, на пляже, и потом, в руинах, мы находили старое оружие, — пояснил я. — То были какие-то странные мечи. Изогнутые, на серпы похожи. А у того стражника, которого мы видели, был топор.

— Такие топоры у гномов были. — Нарив задумалась. — Действительно странно… У нас были такие мечи, как ты описал.

— А вы и с гномами воевали?

— Нет, — покачала головой Нарив и о чем-то задумалась. — Нет. С гномами у нас всегда был союз. Эти горы — как раз их территория.

— Но ведь тот стражник был человеком! — Я совсем запутался. — Гномов я, конечно, не видел…

— Человеком, — подтвердила Нарив и надолго замолчала.

— Хорошо бы поймать кого-то из местных да расспросить, что здесь происходит, — сказал я.

Нарив пожала плечами.

К нужному нам проходу мы вышли к концу первой дневной стражи. Это даже не проход, а, скорее, узкая щель, трещина в сплошной каменной стене. Забраться туда можно только по крутой осыпи камней, высотой почти с меня. Что там дальше и куда ведет эта щель — не видно. Но я отчетливо чувствую оттуда дыхание сырости.

— Сюда, — указала на щель Нарив.

Переводить не потребовалось. Жест был понятен и без лишних слов. Седой подозрительно посмотрел на щель, по которой предстоит пройти отряду.

— Крысиная нора какая-то… — пробормотал Молин.

— Ждем баронских, — объявил капитан. — Ламил, берешь десяток и лезь в проход. Смотри, чтоб там нас никакие сюрпризы не ожидали.

Молин тяжело вздохнул. Лезть в «крысиную нору» выпало нам. А по мне — какая разница? Все равно ведь придется… Один за другим мы вскарабкались по осыпи. Оглянувшись, я заметил, что и Нарив не отстает от нас. Капитан смотрит на это очень недовольным взглядом — единственный проводник, хоть и приписанный к нашему десятку, полез вперед без спросу. И не скажешь ей ничего — я, единственный, кто понимает язык Нарив, уже наверху.

Щель оказалась немного шире, чем представлялось снизу. Пожалуй, тут могут пройти два человека в ряд. Тропа, если перемешанные камни разных размеров можно назвать тропой, полого поднимается вверх и шагах в пятнадцати скрывается за поворотом. Вверху едва видна узенькая полоска неба. Стены поросли густым коричневатым мхом, на котором блестят капельки влаги. Сразу стало холодно и неуютно.

— Дони, Крамм, Спик, у вас щиты — идите вперед, — скомандовал Ламил. — Остановитесь за пять шагов до поворота.

Мы прошли чуть дальше и попытались удобнее устроиться на сырых камнях. Едва присев, Комил тут же вскочил.

— Что за гадость? — вскрикнул он и принялся нащупывать что-то на штанах пониже спины.

Оказалось, сел он прямо на здоровенного, больше ладони размером, слизняка самого отвратительного вида. Слизняк оказался цветом точь-в-точь как окружающие нас камни, и заметить такого можно, только если хорошо присмотреться. Все с интересом следили, как Комил, ругаясь, пытается отчистить штаны и запачканную руку.

— Здесь осторожно идти надо, — сказала Нарив, тоже с улыбкой следившая за Комилом. — Не один человек уже, наступив на такого слизняка, поскальзывался и что-то себе ломал.

— Значит, будем смотреть под ноги, — усмехнулся я. — Скажи, Нарив, я все-таки не могу понять — почему никто, кроме меня, не понимает твой язык?

— Я тоже никого, кроме тебя, не понимаю, — ответила она. — Хотя ты и говоришь как-то странно. Слова перекручиваешь иногда так, что вообще сложно что-то разобрать. Но другие вообще несут какую-то чушь.

— Вот и я о том же. Мне кажется, что это ты перекручиваешь слова. Хотя с каждым днем вроде понимаю тебя все лучше.

— Может, у тебя какой-то магический предмет, позволяющий понимать другие языки? — предположила Нарив.

— Или, может, у тебя? — выдвинул ответное предположение я.

— Нет, иногда ты меня удивляешь! — Нарив неожиданно рассмеялась. — Ты забыл, в каком виде я перед вами появилась? Где, по-твоему, я могла прятать что-либо?

Я почесал затылок. И снова она права. Но что у меня может быть магического? Я принялся перебирать вещи в карманах и в сумке. Вначале я подыскал плоский камень, на котором можно разложить их содержимое. Так, что у нас в сумке? Та, на удивление, оказалась практически пустой. Клешня краба, оставшаяся еще с момента нашей охоты на этих тварей, чуть не сожравших меня самого. Собранных тогда крабов, конечно, уже давно всех поели, а клешня вот потерялась в сумке. Что еще? С удивлением я обнаружил остатки небольшого кусочка сухаря, также затерявшегося и потому уцелевшего. Сейчас это — весьма неприглядная на вид, слипшаяся масса. Ведь искупаться мне пришлось не раз, и сумка промокала насквозь. Ракушки, которые, как утверждал Баин, стоят по саату…

— Красивые… — Нарив взяла одну из выложенных на камень ракушек.

Я, убедившись, что в сумке ничего больше нет, занялся карманами. Здесь огниво… Небольшой ножик… Нет, это все не то — вряд ли в огниве есть хоть искорка магии. Что в другом кармане?

— В детстве я видела бусы из таких ракушек, — продолжала тем временем Нарив, вертя в пальцах ракушку. — Мне тогда так с'атрак гхэд'ан п'утар…

— Чего? — выпучил глаза я. — Что ты сказала?

— А? — Нарив воззрилась на меня так же удивленно, как и я на нее.

Не сговариваясь, мы одновременно перевели взгляды на камень, где лежат мои пожитки. Среди ракушек тускло поблескивал золотой перстень, только что извлеченный мной из кармана.

— Эх ак'ур ан? — Нарив указала на перстень.

— Нашел на пляже… — произнес я и, увидев, что Нарив качает головой, взял перстень и повторил: — Нашел на пляже, когда нас сюда перенесло.

— Можно посмотреть? — спросила Нарив, и теперь я ее прекрасно понял.

Я протянул ей перстень. Кроваво блеснул красный камень, словно вырастающий из золота.

— Базэн, — произнесла Нарив, рассматривая перстень.

— Что? — не понял я.

— Перстень сделан в одном из монастырей Базэна, бога знаний.

— А ты откуда знаешь?

— Вот. Видишь, справа от камня изображен сам Базэн. Он держит в руках книгу. — Нарив, не выпуская перстень из рук, поднесла его к моим глазам. — А слева от камня — Роас с мечом. И здесь надпись еще: «Знание есть красота мира».

— «Знание есть красота мира», — повторил я. — Странно как-то… По-моему, красота мира совсем не в знаниях.

— Ты только, если встретишь посвященного Базэну, этого не говори. — Нарив вернула мне перстень. — Для них в знаниях и красота, и весь смысл жизни. Где ты, говоришь, нашел этот перстень?