Седьмой камень

— Вполне возможно, что это совсем не тот камень, — сказал Римо.

— Вполне возможно, что тот, — настаивал Чиун. — И вот доказательство.

Он поднял меч, который отобрал у водолаза и пробежался кончиками пальцев по гравировке на клинке.

— На старо-индонезийском это означает “Во” и “сын”. Я полагаю, что нас преследуют люди седьмого камня.

— А Пак утверждал, будто седьмой камень знает верный способ убить нас? — спросил Римо.

— Так гласит легенда.

— Тогда лучше надеяться, что Смитти удастся выяснить, что написано на камне.

— Это было бы весьма приятно, — согласился Чиун, заканчивая чаепитие.

Глава тринадцатая

Харолд В. Смит сидел перед компьютером и наблюдал, как загораясь и потухая, мигают ему огонечки на мониторе, точно кто-то изнутри молчаливой машины пытался послать ему закодированное сообщение.

Смит любил компьютеры, ибо они за считанные секунды и минуты умели делать то, на что человеку потребовались бы дни и месяцы. Но Смит и ненавидел эти машины, потому что если уж они начинали работать, человеку оставалось только сидеть и ждать, когда им угодно будет закончить. Такое ожидание заставляла Смита испытывать чувство вины. Технически он как бы работал, но на самом деле ничего не делал, а только нервно барабанил пальцами по корпусу компьютера. После стольких лет руководства от ничегонеделания он начинал испытывать болезненное беспокойство, в животе у него возникало неприятное тянущее чувство, а в желудке было такое ощущение, точно он только что проглотил твердый резиновый мячик.

Смит возглавлял свою организацию и был подотчетен только самому президенту. И все же его мучил неотвязный, периодически повторяющийся кошмар, страшное видение того дня, когда некто влетит прямо в расположение штаб-квартиры “КЮРЕ” в местечке Рай, штат Нью-Йорк, посмотрит на него, Смита, ткнет в него пальцем и скажет: “Вот ты где, Смит. Снова валяешь дурака перед компьютером”.

Смит почувствовал, как тяжесть в желудке слегка уступила, когда на экране монитора начали появляться первые слова. Компьютеру удалось расшифровать первую половину текста с камня, найденного на Малой Экзуме, хотя почему Чиун считал эту находку столь важной, для Смита по-прежнему оставалось загадкой.

“Две сливы”, — напечатал компьютер. Смит громко произнес эти слова просто для того, чтобы услышать, как они звучат, но на слух они оказались ничем не лучше, чем на письме. В том-то и беда с этими древними языками. Вечно они пытаются все обозначать и описывать с помощью каких-то фруктов, звезд, деревьев, птиц да еще внутренностей. И каждое слово на самом деле обозначает совершенно иное понятие, потому, видите ли, что у древних полностью отсутствовал дар говорить обыкновенной прозой без всяких там иносказаний.

Компьютер некоторое время колебался, но потом отпечатал слово из конца надписи. Теперь на экране было написано: “Две сливы... сокрушенные”.

Не слишком понятно, нахмурившись, подумал Смит. Поскольку середина отсутствовала, надпись вообще оказалась лишена смысла, но у Смита имелось недоброе предчувствие, что, даже когда компьютеру удастся вычислить эту середину, смысла в надписи не очень-то прибавится.

И все же следует сообщить Чиуну то, что пока удалось получить от компьютера. Смит позвонил на Малую Экзуму, и Римо ответил после первого же звонка.

— У меня имеется кое-какая информация для Чиуна, — сказал Смит. — О той надписи на камне, которую он хотел, чтобы я расшифровал.

— Здорово. Что же там сказано? — поинтересовался Римо.

— Ну, у меня пока еще нет полной расшифровки надписи. Только одно предложение, точнее, его начало и конец. В середине чего-то не хватает, но компьютер еще не сумел это найти.

— Тогда просто дайте мне то, что у вас уже есть, — сказал Римо.

Смит прокашлялся.

— “Две сливы” — это первая часть. Потом идет пробел. “Сокрушенные” — это конец. — Смит секунд пятнадцать прислушивался к молчанию на другом конце линии. — Вы поняли меня, Римо? — переспросил он наконец.

— Ага. Я все понял, — отозвался Римо. — “Две сливы сокрушенные”? Просто потрясающее послание.

— Это все, что у меня есть пока.

— Что означает “сокрушенные”? — спросил Римо.

— Побежденные, тоскующие, убитые горем, — пояснил Смит.

— Ладно. А что это за “две сливы”?

— Не знаю, — ответил Смит.

— Ого! — отозвался Римо. — Послушайте, Смитти, обязательно позвоните нам, если раздобудете еще парочку столь же потрясающих новостей, как эта. Блеск, да мне просто не терпится поскорее поведать Чиуну, что две сливы сокрушены. Он будет вне себя.

— Собственно, мне ваш сарказм не очень нужен, — ответил Смит.

— А мне не слишком нужен ваш, — закончил Римо после того, как повесил трубку.

Ночь для погребения выдалась по-настоящему великолепной. Небо над головой было чисто и усеяно миллионами подмигивающих звездных искорок. Ровный прохладный ветерок с океана слегка колыхал оплетавшие садовую ограду цветущие лозы, пропитывая ночной воздух их сладким пьянящим ароматом. Метеоролог твердо пообещал, что дождя не будет, и, точно удовлетворенный таким великолепным прогнозом погоды, покойник, казалось, даже улыбался.

На просторном изумрудно-зеленом лугу позади дома Реджинальда Воберна собрались все потомки клана Во. Облаченные в струящиеся шелковые одеяния, парадные костюмы, набедренные повязки, они друг за другом проходили мимо могилы Ри Вока, их павшего родича. Он сотворил последнюю жертву, заплатил такую цену, которая может быть заплачена лишь раз. Он умер в битве — единственная смерть, достойная воинов Во. И каждый думал о том, что нет большей чести, нет высшего величия, нежели то, которое выпало на долю Ри Вока.

Прохладный ночной воздух звенел от стонов, горестных воплей, шепота молитв и мелодичных песнопений во имя быстрого и благополучного перехода душа Ри Вока в мир иной, то была настоящая симфония скорби, которую исполняла добрая дюжина различных лингвистических инструментов.

Очень красивый гроб Ри Вока из атласного дерева покрывал толстый ковер живых цветов. Некоторые из растений были столь редки, что они еще никогда раньше не появлялись в западном полушарии.

Потомки и наследники принца Во оставляли у гроба родича различные предметы, каждый из которых свидетельствовал о том, как в той или иной культуре почитают гибель великого.

Когда последний из скорбящих родичей отдал дань уважения Ри Воку, и могилу закрыли, высокие створчатые ворота особняка раскрылись, и Реджинальд Воберн Третий выехал на лоснящемся черном жеребце. Голову животного венчал султан из трех развевающихся перьев, глянцевитые бока украшали расшитые драгоценными камнями ленты.

Реджи ничего не сказал. Он не посмотрел ни направо, ни налево. Все сородичи принца Во видели торжественное и суровое выражение, застывшее на его лице, и понимали, что на это одно мгновение все они перестали существовать для Реджинальда Воберна Третьего. Каждый из клана Во не сомневался: скорбь Воберна так чиста, так глубока, что в его мыслях просто не осталось места ни для чего другого. Они знали, что его душа, погруженная во всеобъемлющее горе, точно слилась с душой безвременно отошедшего брата — Ри Вока.

То был прекрасный миг, это мгновение и это событие будут запечатлены навечно в легенде и песне, рассказ о них, как драгоценное воспоминание, станут передавать в семействе Во от одного поколения другому.

Реджинальд Воберн Третий двинулся вперед на своем разукрашенном драгоценностями коне. Лицо его было торжественно, он ехал медленно, отдавая дань уважения свежей могиле.

Подавленные и потрясенные столь величественным зрелищем, потомки Во все разом испустили восхищенный вздох. Они могли говорить на дюжине разных языков и наречий, придерживаться разных убеждений и существовать в разных культурах, но каждый из них увидел наконец в Реджинальде Воберне Третьем подлинного принца, подлинного предводителя рода, сокрушенного смертью одного из своих.