Страница 26 из 41
Из будки поезда высунулся машинист в франтоватой кожанке и, окинувши насмешливым взглядом толпу, закричал:
- Р-разойдись! Р-разворачиваться буду!
Всполошенными курами засуетились бабы, кто хватал корзины, кто - детей, которые не желали хвататься, но вырывались, норовя ускользнуть в толпе… прыснули из-под колес путейные… кто-то закричал, верно, опасаясь, что тяжеловесная туша “Молота” уже дернется…
…и тут же опомнились.
Машинист же хохотал, запрокинув голову, и смеялся так заразительно, что Аленка и сама не выдержала, улыбнулась. Это ж надо было придумать такое… разворачиваться…
На машиниста кричали.
Грозились кулаками и начальством, которое пряталось в скворечнике вокзала, верно, изнывая от жары… а ему-то все было ни по чем, он и куртку скинул, оставшись в латаной-перелатанной рубахе. Аленка еще бы посмотрела, но машинисту надоело слушать ругань и он исчез. Сама же Аленка отвлеклась на солидную красноносую лоточницу, которая шествовала по перрону, выкрикивая:
- Пирожки! Горячие пирожки! Два за медень…
Пирожки лежали румяными горбиками, аккуратными и аппетитными…
- Нельзя, - одернула Евдокия, прежде, чем Аленка успела медень достать. - Мало ли, с чем они… уличная еда опасна для здоровья.
Зануда.
Вот как она может так жить, все-то обо всем зная? И не было бы от одного маленького пирожочка беды… но Евдокии разве докажешь?
Хуже матушки.
Аленка вздохнула и, проводив торговку взглядом, повернулась к сестре. Старая дева?
Дева.
И старая, видать, от рождения старая, серьезная. А от излишней серьезности морщины появляются, Аленка знает, она читала об этом в “Женских новостях”… но скажи сестрице - только посмеется, мол, пишут всякие глупости, Аленка повторяет.
Тяжко с нею.
Вот и сейчас хмурится, разглядывая вагон. И что ей не по нраву? Хороший, первого класса, маменька не поскупилась…
- Офицеры в соседнем купе едут, - с неудовольствием пояснила Евдокия, глядя на четверку военных. - Уланы.
И что? Пусть себе едут, не высаживать же их… с Евдокии станется.
- Ладно, - решилась сестрица. - Как-нибудь…
Боится? Чего?
С офицерами даже веселей… а то как подумаешь, что два дня предстоит провести в компании Евдокии и папеньки, и враз тоска нападает. Нет, сестрицу старшую Аленка любила, но при том категорически не понимала.
Она ведь красивая, а как вырядится…
Платье это серое, из плотной рыхлой ткани, застегнутое на два десятка мелких пуговок… не платье - панцирь, из которого Аленке сестрицу хотелось вытряхнуть. И шляпу с низко опущенными полями содрать. И перчатки нелепые кожаные, слишком мужские с виду, выкинуть.
…к нарядам Евдокия проявляла редкостное равнодушие.
Все-то ей недосуг, все-то она занята, отгородилась бумажками своими от всего мира и делает вид, будто счастлива.
Разве так можно?
И зонт дурацкий, мужской, держит наперевес, упираясь острием в пухлый живот проводника.
- Идем, - заявила Евдокия, решительно отмахнувшись от протянутой руки. Юбки подхватила и сама поднялась по железной лесенке.
Вот разве так можно? Женщина должна быть хрупкой, беспомощной… хотя бы с виду.
Тем более, когда ступеньки такие… высокие… и узкие… и совершенно доверия не внушающие.
- Позвольте вам помочь, - раздался низкий и очень приятный голос.
Конечно, Аленка позволила.
Офицер был очарователен.
…почти как любовь всей Аленкиной жизни, разве что светловолосый и синеглазый… и в мундире королевских улан, который был весьма ему к лицу.
- Лихослав, - представился офицер, не сводя с Аленки взгляда.
А смотрел…
…нет, конечно, поклонники у Аленки имелись, она к ним даже привыкла, как привыкают к неизбежному злу, но ни один из них, даже сынок мэра, уверенный, что уж ему-то Аленка не откажет, не смотрел на нее с таким детским восторгом.
И стало одновременно весело.
А еще неудобно.
И горячо в руке, которую офицер не собирался выпускать. О нет, он в отличие от сынка мэра - навязчивая скотина, добрых слов не понимавшая - не делал ничего предосудительного, просто… просто было в нем что-то такое… не такое.
- Алантриэль… - сказала она, разглядывая нового знакомого, пожалуй, чересчур пристально, но в попытке понять, что же с ним не так.
- Алена, - естественно, от зоркого глаза Евдокии сие знакомство, пусть и случайное, не ускользнуло. - Будь добра, пройди в купе…
Офицер руку убрал, но не ушел… и Аленка не ушла, задержалась, но руку убрала за спину, не от смущения… просто и вправду неладно… нет, злого в нем нет, это точно. И хорошо, что нет, потому как офицер Аленке нравился.
И чем дольше она его разглядывала, тем больше нравился.
Проводник же, втиснувшись между ними, сиплым голосом произнес:
- Поезд скоро отправляется.
- И куда вы следуете? - Лихослав спросил шепотом, и также, шепотом, почти одними губами, Аленка ответила:
- Познаньск…
- Значит, попутчики, - он поклонился и руку поцеловал, бережно, осторожно, будто бы эта самая рука - хрустальная. Поцеловал и отпустил, больше ничего не сказав.
…а сынок мэра норовил не только руку, Аленке даже пнуть его пришлось, что, конечно, крайне неприлично, зато весьма эффективно.
- Аленка, ты… - мрачная Евдокия заперла дверь на щеколду. И содрав шляпку, швырнула ее на диванчик. - Ты… ты соображаешь, что творишь?
- Что?
Аленка давно усвоила, что спорить с сестрицей бесполезно.
- Он же теперь… ты же… он же не отстанет!
И пускай.
Евдокия махнула рукой и без сил опустилась на собственную шляпку. Вскочила, ойкнув…
- Выбрось, - посоветовала Аленка, устраиваясь у окна. - Она тебе не идет… и платье тоже… и вообще, Дуся, ты ведешь себя как…
- Как кто?
- Как надсмотрщица, вот!
- Мне мама за тобой присматривать велела! - Евдокия расстроенно вертела в руках шляпку, которую, кажется, и вправду оставалось лишь выбросить.
- Вот именно, что только присматривать, а не…
- Не “что”?
- Не надсматривать.
Евдокия покраснела, но сказать ничего не сказала, села, спину выпрямив, и портфель бумагами набитый к животу прижала. Вцепилась в него, словно опасалась, что и здесь, в запертом купе, кто-то на этакую ценность покусится.
Ссориться с сестрой не хотелось, и Аленка отвернулась к окну.
А Лихослав не ушел, стоял на перроне, разговаривал и жевал пирожок, тот самый, который горбиком и с корочкой, и значит, не думает, будто уличная еда - это зло… и жует-то так вкусно, что Аленка, пусть и не голодная, а позавидовала.
Надо было купить пирожков в дорогу…
Следовало признать, что Лихослав был высоким и, пожалуй, красивым… нет, конечно, Аленка любит другого и любви своей изменять не собирается, поэтому интерес ее к Лихославу исключительно, как выразилась бы дорогая сестрица, умозрительного характера.
Евдокия сопела и копалась в портфеле…
А папенька опаздывал.
…а если вовсе не появится, то…
- Не злись, - примиряюще сказала Аленка. - Он мне просто помог.
- Ну да, сначала “просто помог”, потом “просто встретился”… просто прогулялся… а потом исчез в неизвестном направлении или хуже того…
- Что хуже?
- Ничего.
Евдокия раздраженно сунула убитую шляпку на полочку для багажа, коий уже доставили. Конечно, чемоданы поедут отдельно, но вот обтянутый пурпурной кожей саквояж - дело иное.
- Ты преувеличиваешь…
Лихослав повернулся и, встретившись в Аленкой взглядом, подмигнул ей…
…а глаза не синие, как показалось вначале, с прозеленью.
- И вообще, - сказала Аленка. - Я другого люблю.
- Угу.
Из саквояжа появились спицы, моток шерсти и свежий номер “Финансиста”, который Евдокия раскрыла, пытаясь спрятаться за желтыми листами.
- Люблю, - Аленка скрестила руки на груди, все же и ей перепало семейного упрямства, не позволяющего отступиться от выбранной цели. - И выйду за него замуж. Вот увидишь.