Книга сияния

– А что, Лия, ты веришь всему, что рассказывает твой муж?

– Конечно, я верю моему мужу, Рохель Вернер, и ты бы очень хорошо поступила, если бы стала верить своему.

Рохель почувствовала, как в животе у нее что‑то сжимается. Она подумала, что это ребенок зашевелился, но для этого еще слишком рано. Рохель вдруг пробрал холодный пот. Но как такое возможно – одновременно чувствовать лед в легких и огонь в животе? Выходит, что ребенок слишком холоден или слишком горяч?

– Говорят, император собирается вызывать нас по очереди и получать от каждого часть секрета, – помахивая ломтем хлеба, сказала Лия.

– Не люблю секреты, – с полным ртом отозвалась Мириам.

– Смотрите, видите тот дымок? – Рохель указала на какое‑то место внизу, в городе.

– Вечно ты видишь то, чего нет.

– Нет‑нет, посмотрите. Правда, он очень смутный.

– Я тоже его вижу, – согласилась Мириам. – Что‑то тянется в небо.

– Может, это стекольный завод? – спросила Лия.

– Нет, он дальше по реке.

– Тогда литейный цех?

– Нет, не может быть. Нового Города нам отсюда не видно.

– Пивоварня?

– Этот дым над Юденштадтом, – ровным голосом произнесла Лия.

Женщины бросились вниз по холму.

– Дома горят! – крикнула Лия Рохели, которая старалась от них не отстать, но бежала последней. – Бежим, Рохель! Мы должны заливать крыши!.. Мы должны спасать наши семьи. Это все‑таки случилось… началось… Мы не можем дожидаться, пока Карел нас заберет. Мы должны скорее вернуться домой и помогать. Бежим, Рохель.

Рохель не могла бежать; напротив, ей отчаянно требовалось хоть на минутку присесть.

– Что случилось, Рохель?

– Бегите, Лия, я скоро приду. Вы должны поспешить. А я скоро…

– Смотри, Рохель, у тебя кровь на юбке! Ты как будто проклята! Не могла найти для этого лучшего времени…

– Да бегите же. Мне нужно немного отдохнуть, а потом я приду.

– Мы не можем бросить тебя, Рохель, – сказала Зельда.

– Нет, вы должны. Бегите. Вы должны исполнить долг. Я тоже скоро приду.

Приседая на траву и держась за живот, Рохель наблюдала, как сестры исчезают из вида у подножия холма. К тому времени как они спустились в город, спазмы у нее в животе сделались такими жестокими, что Рохель лишь смогла доползти к тем самым кустам, где они с Йоселем были вместе. Там она упала на землю и обеими руками притянула к себе колени.

26

По мере того, как дочери раввина приближались к городу, запах дыма чувствовался все сильнее. С Карлова моста, со стороны замка, они увидели высокие языки пламени. Дым теперь казался не просто тонкой струйкой из трубы, а образовывал густые черные облака. Ни дать ни взять конец света, когда весь мир гибнет в огне. Последние несколько часов женщины уже не могли бежать и шли быстрым шагом, но под конец у них откуда‑то взялись силы для бега.

– Дети мои! – кричала Лия, бросаясь на мост.

Когда сестры увидели людей, которые кричали, швыряли камни и размахивали горящими факелами у передних ворот Юденштадта, сердца их забились как барабаны.

– Бей жидов!

– Смерть убийцам Христа!

– Убивай ростовщиков!

Вместо того чтобы попытаться прорваться сквозь озверевшую толпу, сестры поспешно обогнули ее и устремились в небольшую рощицу на задворках купальни, где спрыгнули в траншею, отрытую несколькими неделями раньше. По лабиринту подземных туннелей, что шли под стенами Юденштадта ко всем домам, они быстро добрались до погреба своего дома. Здесь, среди лука и капусты, зарытой в песок моркови, а также ниток с сушеными грибами и яблоками, Перл собирала своих внуков и внучек.

– Ах, слава Богу, они в безопасности, – Лия и Мириам прижали к себе своих детей.

– Быстро, нет времени, – прохрипела Перл. – Одна остается с детьми, остальные идут со мной. Лия, ты остаешься. Мириам, Зельда… Где Рохель?

– Она скоро придет, – сказала Зельда.

– Бабушка, мне страшно, – заплакала Фейгеле.

– Будь храброй, малышка Фейгеле, будь храброй ради дедушки.

Женщины быстро помолились, Перл поднялась по приставной лесенке из прутьев, осторожно приподняла крышку и вместе с двумя дочерьми выбралась из погреба на кухню. Быстро закрыв люк, они набросили на него небольшой коврик, а на коврик водрузили кухонный стол.

– Идемте, – сказала Перл дочерям, словно призывала их в храм, а не на битву, которая уже кипела в их городке.

Однако стоило им завернуть за угол проулка, как они очутились среди охваченной ужасом толпы. Небольшие прилавки и лотки были опрокинуты, куры и цыплята разбросаны по земле, а более крупные животные бежали, спотыкались о веревку, натянутую поперек улицы. Дальше женщины бросали с крыш домов стулья и сундуки, кастрюли и сковородки, выливали из окон помои и горяченную жидкую кашу. Одна из соломенных крыш уже полыхала вовсю, хотя ее беспрестанно заливали. Другая крыша дымилась. В южном зале Староновой синагоги, под тимпаном над двойными дверями, украшенным резной виноградной лозой, отдавали команды и распределяли задачи.

– Всем мальчикам и женщинам лезть на крыши и тушить огонь, – ровным голосом приказывал Майзель. – Мужчины – в траншею. Лучникам – на стены.

У входа стоял большой полированный стол, на котором лежали ножи и мечи, дубинки, ружья и пики.

– Йосель, вы с Зеевом обслуживаете катапульты у ворот.

И Йосель, и Зеев думали, что Рохель вместе с детьми находится в подполе, в доме раввина, или уже забралась на крышу, и времени, чтобы в этом удостовериться, у них не было. Йосель впереди, Зеев за ним… Надо было быстрее бежать по улице к катапультам, грубым деревянным доскам, образующим платформу с поперечиной – что‑то вроде качелей с ковшом на одном конце. Эти машины держали во внутреннем дворе дома Майзеля, а сегодня Йосель выкатил их. По обе стороны от ворот Юденштадта уже громоздились пирамиды булыжников. Здесь стояли на страже мальчики из ешивы, хотя они вряд ли смогли остановить горожан. Зеев отослал мальчиков на крыши; затем они с Йоселем положили в каждый ковш по огромному валуну. Отяжелевшие концы катапульт опустились, противоположные взметнулись вверх.

– Эй, большой жид! – толпа за стеной веселилась, точно в балагане.

Йосель спокойно наблюдал за ними. Вот братья, владельцы стойла, в котором квартировался Освальд, – неряшливая троица, пьяная и растрепанная. Штаны в пятнах – наверно, от мочи, на рубашках, точно лишай, затвердевшие корки пролитой пищи, лица заросли щетиной. Пыльные сапоги, на голове патлы. Неотесанные, неученые, недисциплинированные, недобрые. У них за спиной стоял отец Тадеуш, пастор ревностный и ревнивый. Он так хотел стать борцом за правое дело и горд, что дал этому делу первый толчок. За спиной священника – толпа подмастерьев и подручных мясников, кому не привыкать к виду крови на руках, скучающие попрошайки, пестрая компания, высыпавшая из ближайшего публичного дома. Не армия – толпа, оборванное сборище недовольных, которым нечего делать и которые всегда готовы ввязаться в драку. И все же, продолжая внимательно приглядываться, Йосель различил за спиной этого сброда иную толпу – не столь шумную, но не менее враждебную. Это были перчаточники, ткачи, пекари, гончары всех мастей, аптекари, студенты, монахи. Всего человек пятьдесят. Едва ли их можно назвать армией, и все же они составляют грозную силу. Однако самым ужасным для Йоселя была почти осязаемая ненависть, что поднималась как пар из горшка, – не вялая повседневная злоба, а лютая ненависть к людям, которые не желали им никакого зла, а лишь просили, чтобы с ним обращались по возможности справедливо и уважали их веру.

– Выходите, трусливые жиды! – крикнул один из горожан, размахивая факелом. Остальные тоже подняли факелы, поддерживая своего товарища. – Ваше чудище вас не спасет!

Йосель взял в руку булыжник и вышел за ворота.

– Хватай жидовское чудище!

– Йосель, – зашипел Зеев. – Йос, Йос, нет, не надо, вернись. Погоди.

Йосель чуть попятился.

– Трусливая тварь! – зашумела толпа.

Йосель снова шагнул вперед.