Книга сияния

Не подверженная головным болям или болям в животе (и зная вдобавок, что, согласно заповеди, Зеев ее касаться не может), в течение своих менструаций Рохель становилась еще более мила со своим супругом. Радостно напевая, пританцовывая, вприпрыжку передвигаясь по комнате, молодая женщина усердно за ним ухаживала и внимательно слушала, как он перечисляет все приключившиеся с ним мелочи или указывает, как именно она должна приготовить еду. Зеев тогда становился для Рохели предметом заботы и ласки, и ей очень хотелось погладить мужа по голове, заверить его в том, что они на самом деле добрые друзья, отлично подходящие друг другу товарищи по работе и что их брак обязательно станет плодотворным. Да, Зеев был намного ее старше, но он вовсе не был хилым и немощным или таким старым, как бабушка Рохели. Пусть даже, подобно ее бабушке, он все время говорил, а она в основном молчала, Рохель находила своего мужа приятным в общении, а их общая борьба за то, чтобы поставить на стол еду, казалась предопределенной.

Однако, когда месячные Рохели заканчивались и она возвращалась из миквы, неохотно плетясь по кладбищу, обходя по дороге дом раввина, шуль, пекарню и шохет, страх входил в ее сердце. Когда она открывала дверь в их комнату, там уже все было по‑другому. Сама атмосфера менялась, как будто там произошла внезапная осыпь или земля под их домом слегка накренилась. Зеев вел себя так, будто его натерли перцем, ибо руки его дрожали, выполняя самую простую работу, жгучий румянец поднимался над его бородой, расползался по лбу, и жесткий блеск вползал в его обычно столь мягкие глаза. Позднее тем вечером, пока Рохель старалась лежать неподвижно, крепко держась за края кровати, а Зеев вовсю над ней раскачивался, молодая женщина испытывала странное ощущение – как будто она соскальзывает с самого края мира в клубящуюся пыль, где станет навеки потеряна и никто о ней не узнает.

Прежде чем погрузиться в священные воды купальни, Рохели следовало тщательно вымыть мылом волосы, ногти, все до единой части своего тела, все мельчайшие впадинки – даже протереть чистой тряпочкой зубы и язык. Служительница, чья кожа над желеобразной плотью от постоянной сырости покрылась множеством коричневых пятен, терла молодой женщине спину. И наконец, окатывала ее полными ведрами свежей, чистой воды, подогретой до приятной температуры. Тогда Рохели казалось, будто она стоит под невероятно густым ливнем. Только после этого она считалась готовой для погружения в микву.

Из того малого, что знала Рохель, кафель миквы казался маврской работы, ибо на каждой его частичке имелся небольшой узор в ярко‑синих и зеленых тонах. В то же самое время этот кафель создавал впечатление, будто ты находишься в беседке, в саду с фонтаном или, когда наступала ночь и загорались свечи, в гроте, древнем и заколдованном. Тогда вода отбрасывала подсвеченные движущиеся тени на потолок, а внутри всего помещения каждый звук отзывался эхом богатой истории древней традиции. Рохель, которой нравились вещи, обозначавшие другие вещи, знала, что теперь она символически погружается сразу в четыре мистические реки, что текли из Эдема. Еврейские женщины очищались еще с библейских времен. Купаясь, Рохель оказывалась в компании Сарры, Ривки, Мириам, Анны, Двойры.[41] Разумеется, самой любимой из прародительниц была ее тезка Рохель, мать Йосефа. Она никак не могла простить Лие, сестре Рохели, обман. Лия выдала себя за Рохель и первой вышла замуж за Яакова. Рохель также не знала, что ей думать о братьях Йосефа, которые продали его в рабство. По ее скромному суждению, пусть даже Рохель и была женщиной, она не считала даже Бога выше всяких упреков – ибо разве он не притворился, что требует величайшей жертвы от Авраама? Иов ужасно страдал. Иону проглотил кит, мир охватил потоп, жена Лота превратилась в соляной столп только за то, что оглянулась назад. Почему цена неповиновения была столь высока? Не то чтобы у Рохели были или ожидались какие‑либо случаи испытать Его терпение, и все же Его кара казалась слишком суровой. Даже невинные платили по самой дорогой цене.

Под бдительным взглядом служительницы, которая следила, чтобы женщина не поскользнулась и не упала, после тщательного очищения Рохель из первого помещения переходила в саму микву, спускаясь по нескольким ступенькам, а затем полностью погружаясь в воду Ей нравилось оставаться под водой, как можно дольше сдерживая дыхание, а затем, резко толкаясь от пола бассейна, с мощным всплеском выпрыгивать на поверхность. Рохели ужасно хотелось немедленно броситься назад, от души барахтаться, брызгать водой изо рта. Но нет. Она взяла себя в руки и степенно, как ей подобало, еще дважды погрузилась под воду.

Киракос, лукавый врач императора, уже рассчитал ее цикл. Каждый месяц он с тревожным предвкушением дожидался прихода молодой женщины на своем наблюдательном посту, пряча руки под мантией. Точно так же Киракос однажды вечером стоял, когда до него вдруг донеслись мощные, буквально сотрясающие землю шаги. Лекарь немедленно бросился в укрытие. Сгибаясь в три погибели за какими‑то кустами, Киракос (вот те на!) увидел огромного человека. Такого гиганта он еще никогда в жизни не встречал. Киракос был так поражен, что с трудом удержался от того, чтобы громко выдохнуть или побежать прочь. Это было то самое существо, о котором упоминали при дворе, – глиняный человек, сотворенный раввином. В темноте Киракос не мог толком разглядеть его лицо, зато он в полной мере оценил широченные плечи существа, его длинные руки, свисающие ниже пояса, талию, равную обхвату нескольких здоровых мужчин, и невероятный объем могучей груди. Затем существо, чем бы оно ни было, проковыляло к наблюдательному посту Киракоса, увидело свет, исходящий из двух маленьких дырок в стене, после чего, опустившись на колени, прижало к ним широкую пластину своего лица и внимательно пригляделось.

Рохель еще не вошла в купальню, а по‑прежнему намыливала себе груди и раздвигала ноги, создавая горку белой пены на своем женском кустике. Йосель затаил дыхание. Затем Рохель бросила пригоршню пены на лоб служительнице, а та засмеялась, по‑детски захлопала шершавыми ладонями. «Господи, прости меня и помилуй!» – мысленно взмолился Йосель. Не скованная юбками, молодая женщина уверенно прошагала по помещению. Сейчас она была подобна мальчику, упивающемуся видом своих рук и ног, наливающихся мужской силой, или воину, что долго упражнялся перед боем и одиноким вечером проверяет свое тело, нанося удары по воздуху, с легкостью парируя воображаемые удары. Восхитительное тело Рохели сияло при свете свечей, и держалась она совсем не так, как за обедом в Шаббат, – сгорбленно, с поникшей головой, стыдливо опущенными глазами. Нет, здесь, в купальне, молодая женщина стояла с прямой спиной, расправив плечи, твердо упираясь ногами в пол, отчего ее ягодицы округлялись. Грудь ее была куда выше, чем казалась под одеждой. Рохель была одновременно царственна, игрива и грациозна. Время от времени служительница, явно очарованная и сверх меры усердно ухаживающая за Рохелью, заслоняла обзор. «Уйди же, уйди», – умолял Йосель.

Ополаскиваясь перед погружением, Рохель вылила себе на голову полное ведро свежей, чистой воды. Еще несколько ведер она выплеснула на бока и ноги, убеждаясь в том, что все ее тело полностью отмыто от мыла, и для верности даже довольно нескромно разделяя свои ягодицы. Затем молодая женщина встряхнулась подобно животному, избавляющему от лишней воды свою шерсть. Служительница обернула ее тканью. Рохель исчезла в следующем помещении, сходя в освященную воду. Йосель отвернулся и прислонился к стене гетто, изумленный увиденным.

Все его тело ныло от страстного желания, и в то же время он корил себя, переполняясь раскаянием.

Вскоре Йосель увидел, как Рохель выходит из купальни – теперь уже в своей тусклой одежде и головном платке. Голова ее снова была опущена. Молодая женщина словно бы медлила, проходя по Юденштадту, буквально вжимаясь в стены зданий, а ее походка, так не похожая на танец в купальне, явно стала тяжелее от сомнений. Рохель выглядела так, словно ей хотелось, чтобы земля ее поглотила или чтобы вечер ее унес. Однако клочок неба над Юденштадтом, теперь уже непрозрачный, ограниченный шаткими зданиями, где жили многие поколения евреев, был безразличным, холодным как нож. Сжав губы, Рохель вошла в свою комнату. Йосель, со своей стороны, ощутил, как сжимается грудь, как будто ее сдавили руки еще больше его собственных. Прижав голову к стволу дерева, голем начал размеренно колотить ею о ствол, словно желая сплющить и максимально уменьшить то, что было внутри. Доктор Киракос, наблюдавший неподалеку, понимающе кивнул самому себе. «Итак, чудовище наделено чувствами», – заключил придворный лекарь.