Книга сияния

– С тобой все хорошо, Карел? – спросил он, опуская его на стул итальянской работы – «сгабелло», – что стоял у печи. Сам хозяин опустился на строгий стул с ребристой спинкой.

– Рабби, произошло нечто ужасное – вернее, должно произойти, – выпалил Карел.

К этому времени начали просыпаться домашние – дочери и внуки раввина. Они омывали руки, произносили молитвы. А там недолго и до завтрака. Потом мужчины отправятся в шуль, а женщины на кухню. Было ровно семь утра по пружинным часам, которые раввин держал у себя в кабинете, пять минут восьмого по часам костела Девы Марии перед Тыном и одна минута восьмого по астрономическим часам на Староместской площади.

– Друг мой, расскажи мне, что тебя так встревожило.

Карел перевел дух, помотал головой и сложил ладони у груди, а его брови поднимались скорбными дугами, бороздя глубокими морщинами его лоб.

– Начинай сначала, Карел, и дойди до конца.

– Здесь все только начало, рабби, но никакого конца. Никакого конца даже не видно, конца этому нет, – и Карел заплакал.

– Зельда, – крикнул раввин. – Пожалуйста, принеси немного воды для умывания, моя дорогая, и что‑нибудь перекусить Карелу.

– Иду, папа.

Зельда поднялась по лестнице с тазиком и кувшином воды. Девушка отличалась редкой миловидностью, и насчет нее давно была достигнута договоренность с семьей видного ученого в Позене. Менее достойного супруга дочь раввина ожидать и не могла. Придерживая тазик, Зельда стала лить воду на руки Карелу. Старьевщик умылся и вытер руки полотенцем, которое уже было у девушки наготове. Затем Зельда вернулась вниз и опять поднялась на второй этаж, неся тарелку пирожков с черносливом, кринку молока и глиняную кружку.

– Поешь, Карел. Подкрепись, а потом начинай медленно – слово за словом.

Карел не смотрел Зельде в глаза. Взгляд его сам собой остановился на ее ногах. Затем, испытывая немалое смущение, он взглянул на ее бедра, после чего его глаза устремились выше, к ее груди. Карел просто не знал, куда ему деваться.

– Спасибо, Зельда, – сказал раввин.

Девушка ушла.

Наконец‑то Карел смог без всякого стыда слопать пирожки, единым духом выпить молоко, вытереть рот рукавом и приступить к рассказу.

– Вы знаете, как я люблю Освальда. Ваш мэр, Майзель, спас его от смерти и отдал мне. Он тогда был одна кожа да кости. А теперь я даже езжу через Карлов мост, чтобы покупать старье в замке. Все меня знают. Я со всеми в добрых отношениях. Я уважаемый человек.

– Да, Карел, все это так.

– Именно еврейский лекарь спас мне жизнь, когда отец отрезал мне ноги на пшеничном поле, не заметив меня в высоких хлебах. Я никогда не желал зла ни евреям, ни христианам.

– Ты редкой души человек, Карел.

В родной деревне Карела жених и невеста на следующий день после свадьбы расхаживали, поменявшись одеждой, – он в юбке, она в брюках. Там проводились представления, лекари показывали свое искусство, выступали жонглеры и виртуозные наездники. Еще ходила целая череда людей, переодетых клоунами, медведями и трубочистами, а один изображал еврея в пальто из множества разноцветных тряпок, шляпе с птичьими перьями. В руке у еврея был жезл с колокольцами, чтобы предупреждать всех о его приближении. Этого еврея оплевывали. Теперь, вспоминая об этом, Карел испытывал страшный стыд.

– Ты очень хороший человек. Карел.

– Моя любящая матушка, упокой Господь ее душу, учила меня никому не говорить и не делать злого.

– Она хорошо делала, Карел.

– Я всю свою жизнь трудился.

– Это правда, Карел, ты трудился. Но поспешил ли ты к моему дому так рано утром в этот холодный зимний день, чтобы рассказать мне, как ты трудился?

Рабби Ливо почуял запах гречневой каши, которая варилась на очаге в кухне, и в животе у него забурчало. Он услышал шаги, потом в кабинете появилась Перл:

– Доброе утро, Карел. Не желаешь разделить с нами завтрак?

– Нет, спасибо, фрау рабби.

– Как ты можешь жить в таком беспорядке, Йегуда?

Карел огляделся. Если не считать составленных стопками книг, в комнате царили чистота и порядок. Если разобраться, в доме раввина было куда чище, чем в любом другом месте, где Карелу приходилось бывать, – включая замок. Там, несмотря на всю величественность обстановки, на лестницах и в укромных уголках всегда можно было найти кучки экскрементов – собачьих, львиных и человеческих. Кости и потроха, что выбрасывались за двери кухни, вылетали с конюшен и из зверинца, оседали буквально везде. Столетия грязи и мусора покрыли неприятным налетом все полы и подоконники, несмотря на усилия целого батальона уборщиц с метлами и скребками.

– Можешь здесь немного прибраться, – спокойно отозвался раввин. – Когда Карел уйдет.

– Ты так добр ко мне, Йегуда.

– Ты свет моей жизни, Перл.

– Итак, рассказывай, – обратился к Карелу рабби, слегка подаваясь вперед, когда Перл спустилась по лестнице.

– Вы знаете, я ставлю Освальда в амбар в Нове месте, не так далеко от Вышеградского замка, на пашне. Братья сдают мне стойло напрокат. И за немалую цену, должен сказать.

– Продолжай.

– По ночам мы с Освальдом можем выглядывать из его стойла. Там есть отдельная дверца, и мы можем смотреть вверх на мрачную тень старого замка. Именно там был двор чешских королей, и именно там царила наша первая правительница, королева Либуше.

Раввин знал о легендарной Либуше, дочери Сеча, первой правительнице Чехии. Говорили, что королеве Либуше приснился сон о группе людей, которые станут искать прибежища в ее стране. Если бы чехи их приняли, этой земле было бы даровано процветание. И поэтому ее внук открыл городские ворота первым евреям, что двенадцать лет скитались после изгнания их из Литвы и Московии.

– Да, Карел, старый замок прекрасен.

В Вышеграде, расположенном за рекой от нового замка императора, был подъемный мост с огромными башнями по бокам, и укрепленные стены – правда, они уже давно не годились для того, чтобы держать осаду. Но Вышеград построили задолго до того, как пушки научились пробивать стены, и его вид вызывал восхищение у рыцарей‑воинов, которые умели обращаться с мечом не просто забавы ради, и тех дворян, что были не просто праздными придворными царедворцами в роскошных нарядах.

– Братья не знают, что я отдыхаю там, рядом с Освальдом, если только не дремлю у очага в «Золотом воле». Но скажите – где мне еще спать? Или они думают, что я плыву по воздуху в какую‑нибудь комнату после того, как ставлю Освальда в стойло?

– Нет, Карел, конечно же, нет. – Рабби вытянул было ноги перед собой, но тут же убрал их назад, подумав, каким оскорбительным подобное действие должно показаться Карелу, у которого ног нет.

– Когда я подтягиваюсь к дверце стойла, то стараюсь увидеть реку до самого императорского замка в Градчанах. Еще маленьким мальчиком я много слышал о Праге, но никогда не думал, что мне доведется здесь жить.

– Да, разве это не привилегия – жить в городе с такой богатой историей? Но ты что‑то сказал про замок. Не связаны ли твои новости с императором, эликсиром бессмертия и алхимиками, которые скоро должны сюда прибыть? Ты об этом хотел мне рассказать?

Раввин прекрасно знал, что ни один алхимик, маг или волшебник не сможет продлить жизнь дальше ее естественных пределов. Столкнувшись лицом к лицу с этим фактом, император может впасть в глубокое отчаяние и бросить бразды правления, предоставляя протестантским князьям, своему алчному брату Матияшу, безземельным крестьянам, а также силам папской инквизиции благоприятный момент для атаки. Рудольф, а в еще большей степени еще отец Максимилиан, постоянно жаловали евреям разрешение оставаться в Праге, не слишком притесняли, и в последнее время община буквально расцвела. У евреев были печатная машина, ешива и синагога, мясник, пекарь и сапожник, а также деловые предприятия Майзеля. Однако теперь рабби охватил страх за своих детей, внуков и весь свой народ.

– Порой мне кажется, будто я слышу музыку из замка. Там зажигают все свечи, и тогда он совсем как город на том холме, звездный город.