Страница 52 из 63
— Спасибо, — сказал Алексей. — А за что премия?
— За голую жопу, — объяснил шеф. — Пакость, но срабатывает. Считай, триста квадратов с твоей подачи сделали… Ну, и за Новый год. А сейчас пошел вон. Похмелись на свои и побрейся. Фрейдист!.. — и он вышел сам, недовольно грюкнув дверью.
Предстояло объясняться с Мартой. И предстояло выяснять, куда запропастилась Серая Мышка. Первое Алексей отложил на вечер, на «после работы», а второе произошло почти само собой, но при посредстве Таисии Павловны. По ее словам выходило, что «эта шалав-ка» (не шалава, а вот именно «шалавка»!) от нас, слава Богу, свалила — далеко и, дай Бог, навсегда. Почему «дай Бог»? А потому что потаскушка, Виталика вон чуть не испортила, да и на себя посмотри, и даже Илья Сергеевич одно время… Тут Таисия Павловна конспиративно поджала губы и поспешила заявить, что Илья Сергеевич все-таки мужчина неглупый, не то что некоторые. А в какое «далеко» она свалила, это никому не интересно — не то на Алтай, не то в Италию. Замуж выскочила — и всё, и больше вы Таисии Павловне об этой щучке не напоминайте.
Ай да мышка, ай да серая!.. Ну и ладно.
Алексей взял у Георгича бритву, поскребся насухо в Жекином закутке и пошел вон — похмеляться на свои.
— А вот и человек с лошадиной фамилией! Алёшка, ты или не ты? — Алексея хлопнули по плечу, и он обернулся, чуть не расплескав пиво.
Волнистые снежные кудри и такая же борода, веселые синие глазки из-под белых кустистых бровей и крупнопористый морковного цвета нос, утонувший в белых пушистых усах. Лет двадцать назад всё белоснежное было рыжевато-русым, а теперь невысокий кряжистый дед Мазай превратился в деда Мороза, и еще добавилось обтянутое толстым серым свитером пузцо под распахнутым кожухом… Это был Щегол — Иван Арсеньевич Щеголихин, самый гениальный из непризнанных художников Усть-Ушайска и самый непризнанный из гениев российской живописи. Так он рекомендовал себя сам, и никто не спорил с этой автохарактеристикой. Когда-то Щегол преподавал в детской художественной школе, и Алексей хаживал в его любимчиках.
— Ну точно, Алёшка Овсов! — продолжал Щегол. — Ты мне вот что скажи, Алёша: тебя когда, поганца ленивого, выставлять начнут?
— Как только надерусь, Иван Арсеньевич, так сразу и выставят, — улыбнулся Алексей. — А фамилия моя — Чепрак.
— Ну-ну-ну, уже и обиделся на старика. Я же знаю, что не Овсов, а как точно — не помню, помню только, что лошадиная. Вот я и говорю: выставляться надо, мелькать, если хочешь, чтобы твою фамилию знали и помнили!
— Нечего мне выставлять, Арсеньич. И не на что. И негде.
— Нечего или не на что? Или негде?
— Нечего, — твердо сказал Алексей.
— Врешь, — убежденно сказал Щегол и покосился на пухлый планшет. — Скромничаешь. Это грешно.
— Скромничать — грешно?
— Скромность, Алёша, есть высшая степень гордыни. Покажешь? — он кивнул на планшет.
— Это эскизы. Я не люблю показывать незаконченное.
— Ничего, мне можно. Все-таки я был твоим учителем.
— Но ведь не здесь же, — Алексей беспомощно оглядел заплеванную «стекляшку» пивной.
— Правильно. Пошли в кукольный. Заодно и выпьем на халяву.
— Там что — елка для алкашей?
— Там презентация первой книги нашего губернатора, на которую пригласили весь творческий бомонд, а про тебя почему-то забыли. Но я исправлю упущение властей. Пошли, Овсов! Будем делать из тебя Чепрака.
— Интересно. Я думал, что из губернаторов только Салтыков-Щедрин писал книги.
— Правильно думал. Нынешний губернатор тоже не пишет, зато издает. «Фантастический город» — сборник молодых фантастов Усть-Ушайска с иллюстрациями усть-ушайских же художников, изданный на средства из губернаторского литературного фонда. Прежний властитель такие книги даже читать не мог, засыпал на пятой странице. Вот потому-то его и не выбрали на второй срок… — Говоря это, Щегол выволок Алексея из пивнушки и, ухватив под руку, продолжал волочь по снежно-скользкому утоптанному тротуару — кожух нараспашку, пузо вперед, белый треух на макушке и чуть набекрень. — Усть-Ушайск — это тебе не какой-нибудь дремучий Хамск или Крессбург, — говорил Щегол. — В Усть-Ушайске умников почему-то ЛЮБЯТ, а дураков — только боятся. Наш губернатор должен быть культурным человеком — или, во всяком случае, казаться таковым, вот новоизбранный и старается, работает над имиджем. А нам и на руку… Сам подумай: что за книжка без картинок? Скучная книжка. А кто сделает картинки? Я да ты, если другие не перехватят. Какие-нибудь Глебушки Несытины… Или, не приведи Господь, старательные подграбыши… Ты же график? Значит, сам Бог велел. А я гениальнейший из непризнанных живописцев. А в новом году губернатор намеревается издавать по книжке усть-ушайцев ежеквартально, и уже на всю область об этом своем желании объявил… Оторвешь заказ, потом другой, а там и выставка. А чтобы оторвать заказ, надо бывать в бомонде. А там еще и наливают… Пошли-пошли-пошли, вот сюда, налево… Я же помню, как ты рисуешь, Овсов, я знаю твою графику, ты молодец, что идешь не с пустыми руками! Только не показывай свои работы двум писателям одновременно — подерутся. Каждый захочет, чтобы ты проиллюстрировал его, а не другого!.. А рекламные щиты? Посмотри на эту мазню! Знаешь, сколько за нее дают? На такие деньжищи жить можно и даже семью кормить сосисками из мяса! Но сначала — бомонд. Сначала — имя. Чтобы не Овсов, не человек с лошадиной фамилией, а — Чепрак. Чтобы знали буратины толстосумые, к кому обратиться… Глебушка, это со мной! Что?.. Глебушка, такие вещи нельзя говорить вслух, может получиться очень неловко. Если ты не знаешь Алексея Чепрака — это факт твоей, а не его биографии. Его весь Усть-Ушайск знает, а ты просто немножко отстал от жизни. Кстати, я только что видел на проспекте твое творение. Хорошая фотография. «Полароидом» снимал, или «Зенитом»? Ах, писа-ал… Поздравляю, очень похоже получилось. Особенно, знаешь, эта полурасстегнутая пуговка на халатике медсестрички… Овсов, ты где? За мной!
На торжественную часть они, разумеется, не пошли, потому что Щеглу все торжества всегда были до лампочки. Водки им тоже не дали, потому что официально никакой водки не было и не предвиделось. Они нашли укромный, но неплохо освещенный уголок за декорациями к «Орлеанской деве», и Щегол спешно пролистал все шестьдесят семь эскизов, а потом неторопливо просмотрел их заново, раскладывая в ему одному понятном порядке. Потом, наконец, положил всё это на вязанки хвороста для костра Жанны д’Арк и спросил:
— Овсов, что ты видишь, когда смотришь на бабу?
— То есть? — растерялся Алексей.
— Вот я, когда смотрю на бабу, вижу себя. С ней. Глебушка Несытин видит титьки и попку. А Сёма Кержевич видит стихию — воду, огонь, ветер… А что видишь ты?
— Я, Арсеньич, когда смотрю на женщину, вижу женщину. По крайней мере, пытаюсь увидеть. И у меня это, как правило, получается. А вот теперь, извините, не получилось.
— И не могло получиться, Овсов!
— Почему? — спросил Алексей.
Щегол не стал отвечать. Аккуратно сложил эскизы и засопел — не то обиженно, не то раздраженно, — завязывая тесемки планшета, а потом вдруг спросил:
— Она у тебя что-нибудь взяла?.. — И, видя, что Алексей не понимает, переспросил: — Ну, хоть что-нибудь из этой кипы ты ей подарил?
— Да, — сказал Алексей. — Два эскиза.
— И она взяла? Оба?
— Она их сама выбрала. Я хотел оставить ей все, но она выбрала только два.
— Ого! А вот у меня она не взяла. Ни одного. Зато дала… А тебе?
— Что — мне?
— Тебе она дала?
— Что именно?
— Ты ее трахнул?
— Как… — опять растерялся Алексей. — Какое это имеет значение?
— Вот именно. Вот об этом я и толкую. Ты, Алёшка, не женщину видел, когда на нее смотрел. Ты видел богиню. И богиня у тебя и получилась.