Пост

И вот начались караулы. Заступать в них его направил замполит, пообещав, что всего лишь через два месяца Алексей получит очередное звание – «старшину второй статьи», и возможно, будет прикреплен к типографии, где начальником был дядя Володя, добрейшей души человек, боевой товарищ Задираки. Они как-то заходили к нему, тот угощал их конфетами и вафлями, говорил, что ему нужен надежный помощник.

 Лехе нравилось доброе отношение старших товарищей, и он решил не отказываться. К 23 февраля обещали повышение, а пока он нес службу, охраняя этот треклятый склад.

Три дня назад был в увольнении. Зашел в редакцию газеты «Советский моряк». Редактор - капитан–лейтенант Бенедиктов, встретил приветливо, ему уже звонил Задирака. У того были обширные связи по всему флоту, его все уважали, и как показалось Алексею, немного побаивались. Леха чувствовал поддержку замполита, и ощущал себя очень уверенно.

Бенедиктов налил по рюмке дорогого коньяка. С удовольствием неспешно выпили, закусили долькой лимона. Капитан–лейтенант очень понравился Марксу. Он был шатеном среднего роста, плечистый и подтянутый. Огромная нижняя челюсть вызывающе выдавалась вперед, но светлые, какие-то детские глаза, смотрели наивно и непосредственно. Хотелось рассказать ему все, что знаешь, настолько он был внимателен и обходителен.

 Поговорили о том, о сем, пошутили… Бенедиктов, тут же выписал новое журналистское удостоверение, поздравил. Сказал, что в штате у него пять человек, все мичманы и молодые офицеры. Был один матрос из Таганрога, но демобилизовался, и информация о настроениях в низах была неполной. Поэтому Алексей появился очень кстати. Предложил писать репортажи на свободные темы, пообещал помочь с увольнениями в город. Леха вышел из редакции окрыленный. Все складывалось…

 Решил забежать в госпиталь к Елкину. Купил ему свежую сайку с маком.

 Однажды, тот подошел с таинственным видом, показал коробочку с медными опилками, и предложил посыпать ими кусок хлеба и съесть. И обязательно запить горячим, сладким чаем. Объяснил, что таким образом хочет вызвать у себя язву желудка, и комиссоваться по здоровью. Лехе предложил это как другу, по секрету. Маркс вежливо отказался. Елкин с недоумением пожал плечами, вытащил из кармана брюк грязный кусок серого мятого хлеба, обильно посыпал его медью и запихнул в рот. Налил кипяток из замполитовского чайника, сыпанул полвазочки сахара…

 Опилки громко хрустели на кривых, желтых зубах. Елкин морщился, говорил, что лучше, мол, сейчас пострадать, чем мучиться три года…

 Как ни странно, язву он так и не заработал. Зато во время приборки, уколол себе чем–то безымянный палец. Тот начал гноится, опухать. Знающие люди говорили, что это панариций. Старшины советовали парить палец в моче. Елкин пытался заниматься самолечением, но ничто не помогало, отек все увеличивался. Он испугался, бросился в санчасть. Оттуда, на скорой, его сразу увезли в морской госпиталь.

Елкин появился с забинтованной рукой, висевшей на перевязи. В синем больничном халате, он напоминал инопланетянина с разбившегося марсолета. Глаза безумно вращались, он был чем-то подавлен, в лице угадывался страх. Мгновенно проглотил принесенную сайку и с горечью поведал о произошедших с ним неприятностях…

Как только его привезли и прооперировали, его тут же взяла в оборот старшая сестра госпиталя. На двадцать семь лет старше его, могучая, почти двухметровая, с ногами сорок седьмого размера, с вызывающим какой-то суеверный трепет тяжелым лошадиным лицом, она втолкнула бедолагу в реанимацию, стиснула в сильных объятиях, задышала горячо, зашептала:

- Ну, давай же, морячок, давай…

Елкину показалось, что у него треснула грудная клетка, стало нечем дышать, он вскрикнул от ужаса, обреченно забился в железных тисках теряя сознание… Это ее только раззадорило. Привычным движением стянула с него штаны, плотоядно всхрюкнула, и стала выделывать с ним такое, о чем и подумать-то стыдно.

У Елкина никогда никого не было, девушки пугались, сторонились его, а тут такое… Он весь сжался от безотчетного страха, посерел…

Медсестра все билась с ним, пыталась возбудить, долго, мучительно. Ничего не получалось, и она, уставшая, изнуренная неудачей, с обидой в голосе, заявила, что никогда в жизни не испытывала такого унижения и обязательно это Елкину припомнит.

Потом уже, он узнал, что у нее ревнивец-муж, начальник гарнизонной гауптвахты.

 Елкин совсем потерял сон, и все ждал возмездия, боялся… Что делать дальше, он не знал, просил Алексея помочь ему выбраться из госпиталя. Леха пообещал поговорить с Задиракой, все-таки у того везде связи. Видел, что Елкин не виноват, жалел его.

 Вышел на мороз, и нос к носу столкнулся с сослуживцем - матросом Хмельнюком. Тот шел, сгибаясь под тяжестью огромных бидонов для горячей пищи. По одному в руках и сзади, наподобие рюкзака, они тянули его вниз, он шел небыстро, оступаясь на скользких поворотах. Нес обед на шлюпбазу.

 Хмельнюк запомнился сразу. В первую же посылку с Украины, из дома, ему выслали столько свиного сала, что он начал его раздавать всей роте. Парни жевали жесткое, пересоленное, пахнущее кабаньей мочой, сало, и удивлялись невиданной щедрости  Хмельнюка. Хлеба не было, ели на ночь, перед сном и, наевшись от пуза, сытые, легли спать.

 Утром всю роту охватил жесточайший понос, в туалет нельзя было пробиться, люди мучились, стонали, держась за животы. Прибежала испуганная врачиха, думала – холера или тиф. Узнав про сало, не стала поднимать тревогу, посоветовала всем отлежаться, выдала полведра активированного угля, велела принимать его, запивая большим количеством воды.

 Так Хмельнюк сорвал боевую подготовку, и учебные стрельбы, которые должны были состояться в этот день. Ему больше не доверяли. Мало того, ночами, он, не скрываясь, занимался рукоблудием. С ним не здоровались, презирали. Но ему было плевать, он бегал на камбуз, смотреть, как толстые поварихи моют паровые котлы.

Алексей вспомнил, что у Хмельнюка был друг – матрос Лень. С доверчивыми синими глазами, и густыми ресницами, небольшого роста, он производил впечатление простодушного мечтательного менестреля. Очень хорошо ко всем относился, никогда ни с кем не спорил, и все время держался возле старослужащих.

 Как оказалось, он очень не хотел служить. Подговорил свою девушку - она написала ему письмо, будто бы разлюбила и уходит к другому, красивому и богатому, и что уезжает в Пицунду, проводить потрясающий медовый месяц, а Леня, она презирает, но все же, просит простить и не писать ей больше идиотских сопливых писем о неразделенной любви.

Лень показал письмо приятелям, сунул конверт в карман грязной робы, и спустился вниз, в шкиперскую. Сделал петлю, поставил ведро под ноги. Высунулся из двери и стал ждать. Когда увидел, что идет командир роты, со всех ног кинулся назад, надел петлю на шею…

Услышав, как хлопнула входная дверь, выбил из-под ног ведро, и повис, задергался…

 Майор Войтюк с изумлением смотрел, ничего не понимая. Только что видел, как матрос Лень высовывался из-за двери, и вдруг он уже в петле, сучит ногами и смотрит выпученными глазами. Подбежал, выхватил из кармана перочинный нож, отпилил  кое-как веревку, принял на руки. Тот был без сознания, но дышал. Командир потянул за уголок выглядывавшего конверта, открыл, прочел. Вызвал подмогу, доложил наверх.

Его страшно ругали, проводили расследование, дознание. В итоге, влепили строгий выговор, и объявили о неполном служебном соответствии. Войтюк пил три дня, потом, с необычайной яростью, начал гонять всю роту. Матерился страшно, угрожал…

А Леня комиссовали по психическому расстройству, только в военном билете сделали небольшую отметку. Он сейчас уже был дома, и наверняка зажигал со своей подругой.

Алексей кивнул Хмельнюку, и чтобы не здороваться за руку, ушел по касательной в аптеку. Был у него друг, Витёк. С одного города, имеющие несколько общих знакомых, бывавшие на одних и тех же дискотеках, познакомились они, однако, только на сборном пункте, подружились. Повезло, вместе попали в одну часть, в одну роту. Виктор был помешан на гирях. На гражданке занимался штангой, имел разряд, выступал на соревнованиях. Попросил Леху зайти в аптеку, купить какой-то оротат.