Счастье Зуттера

Спиритизмом он не увлекался и не верил, будто Руфь может воспользоваться телефоном, чтобы «явиться» ему, как называли предки Зуттера, крестьяне, передачу вестей из другого мира. Тем не менее, когда приближалось время звонка, он стал внимательно наблюдать за кошкой. Но кошка в лучшем случае шевелила краешком уха, а если спала, то и вовсе никак не реагировала на звонок.

Несколько раз Зуттер, стараясь не шуметь, в одиннадцать вечера исследовал ближайшие окрестности дома; держа в руке карманный фонарик Руфи, он готов был в любой момент направить яркий пучок света на любой подозрительный предмет, на малейшее движение. Его в первую очередь интересовали места, откуда можно было вести наблюдение за людьми в доме — правда, только теоретически, так как, оставаясь поздним вечером в освещенной комнате, он плотно задергивал занавески; в отличие от голландцев или аквариумных рыбок он не любил выставляться за стеклом. Он начал вести дневник о своей ставшей вдруг богатой событиями пещерной жизни. Расчертив страницу, он записывал, в какой момент, на каком расстоянии от телефона его застал звонок и сколько раз он прозвучал. В этой последней рубрике оставалось ставить только кавычки и черточки, так как после вторника, двадцать третьего ноября, звонок сохранял привычку тренькать лишь дважды. Зуттера удивляла только одна техническая деталь. Тот, кто набирает номер, не знает, сколько раз звонит телефон у абонента; сигнал, который он слышит, не соответствует звонкам на другой стороне. Но незнакомка звонила Зуттеру не только точно в одно и то же время, но и ровно по два звонка, ни больше ни меньше, а потом как отрезало.

Если не веришь в привидения, поневоле начнешь думать о фантастически разработанной системе слежки, с подслушивающими устройствами, чувствительными к теплу датчиками и сигнализаторами движения, настроенными к тому же именно на него, Зуттера. Если и нашелся где-то дурак, который из-за Зуттера шел на такие расходы, то почему он ограничивался только примитивным двойным звонком? Боялся выдать себя? В таком случае кого или чего он остерегался?

В начале декабря Зуттер, преодолев свою крайнюю нелюдимость, уже не отказывался от приглашений посидеть у камина с Фрицем и Моникой. Когда заканчивался групповой сеанс, он участливо наблюдал за тем, как они все еще продолжали свою игру. Но каждый раз он возвращался в «Шмели», чтобы быть готовым к звонку в семнадцать минут двенадцатого. Он называл его «знаком» и уже не пытался узнать, что от него хотят. Но он почувствовал бы себя виноватым, если бы разочаровал звонившего. Пропустить звонок было невозможно, он раздавался только тогда, когда Зуттер был в комнате, то есть «знак» вел себя совсем не так, как смерть в трактовке Сократа: пока человек в помещении, знак не может быть смертью; но если она появляется, то человека там наверняка уже нет. Поэтому Зуттер мог не просто без опаски идти на встречу со знаком — звонок стал частью его жизни.

Со своей стороны знак говорил о том же. Он был настроен на распорядок дня, сложившийся еще при жизни Руфи, и с такой строгостью придерживался его, что это поднимало Зуттеру настроение и трогало его, как непременное, хотя и лишнее, напоминание матери своему уже взрослому сыну. Звонившая приходила в дом, чтобы заставить его с точностью до минуты вспомнить о прежних привычках. Она напоминала ему, когда заканчивать день. Она упорядочивала его время отдыха и помогала обуздать свойственную депрессивным состояниям сонливость и болезненную страсть к чтению. Знак напоминал о том времени, когда сказки оказывали свое действие; когда он в определенный момент начинал надеяться, что Руфь незаметно для себя избавилась от боли и обрела покой, которого она тщетно искала днем. Тогда голос его становился тише, потом затихал совсем, и он, следуя взаимной договоренности, неслышно прокрадывался в спальню, не забыв накрыть задремавшую в кресле жену одеялом из верблюжьей шерсти.

После этих горестных, требовавших душевного напряжения дней и недель раздававшийся в двенадцатом часу ночи двойной звонок был уже не раздражающей помехой, а мягким напоминанием. Случалось, уже в полудреме, выключив свет и открыв шторы на окнах, он смотрел на мерцающий небосвод и занимался странными вычислениями. Время звонка состояло из двух простых чисел: 23 и 17. Если их сложить, получалось еще одно простое число — 13. Если же смотреть по циферблату, то выходило два простых числа — 11 и 17, а сумма цифр составляла 10, то есть основу десятичной системы. Добавив к ней два позывных сигнала, он получал 12, количество месяцев в году, знаков зодиака и апостолов. Так как получаемый им знак, по всей видимости, не имел никакого значения, Зуттер мог толковать его так, как хотел. В 2317 году произойти что-либо просто не может; к тому времени мир, который мы, как нам кажется, знаем, уже, наверное, погибнет, если мы радикальным образом не изменим знаний о самих себе. Но что могло случиться в 2317 году до нашей эры? В Китае, в Месопотамии, в Египте? Или там исчисление велось по другой системе?

С тех пор как он снова целый день занимал себя утомительной работой, ему уже некогда было подолгу валяться в постели. Детективные романы он бросил в один из мешков для мусора. Их набралась уже целая дюжина, что говорило о его желании навести порядок в доме. Подвалу, куда он во время болезни Руфи относил ту или иную вещь, чтобы она не мозолила глаза, пришлось, наконец, «уменьшиться в размерах». Зуттер заставил себя рассматривать изобилие вещей в доме не как память, которую нужно хранить, а как хлам. Поэтому целые часы он проводил в подвале. Около одиннадцати вечера он поглядывал на часы, и они говорили ему, что пора кончать. Тогда он мыл руки, чтобы встретить знак в подобающем виде. А когда телефон отзванивал два своих сигнала, наступало время кормить кошку и приготовить что-нибудь себе самому. Зуттер включал плиту и накрывал на кухне стол, словно собирался не просто утолить голод, а встретить гостей.

В канун рождественских праздников «Реформатский центр» устраивал «языческое Рождество», на которое Фриц самым сердечным образом пригласил и Зуттера. Все дело в том, объяснил он, чтобы христианский праздник снова вернуть — по времени — туда, где его отмечали до Иисуса Христа, в самую глубокую точку солнечного года, когда ночная тьма никак не хочет рассеиваться, а утро, кажется, так никогда и не наступит, но все же каждый заново рождающийся день начинается с него. Да и темноту хочется пережить как можно глубже, без нее зажженные свечи — всего лишь декорация в витрине магазина. Для этого надо разбудить духов зимнего солнцестояния и заодно отпраздновать Двенадцать Холодных Ночей, когда обретают язык звери; это касается и тех зверей, что обитают в нас: в Зуттере, Монике и Фрице.

Зуттер вежливо отказался: слушать, о чем говорят эти звери, ему ни к чему; к тому же именно сейчас такого рода празднество для него не совсем кстати. Он собирается отпраздновать Рождество и встретить Новый год с хорошо знакомым ему животным — своей кошкой, кроме того, необходимо написать кучу писем, поблагодарить за соболезнования, пришедшие после смерти Руфи. ОФриц — Руфь звала его так из-за того, что в обращениях Фрица к людям звучала легкая жалоба на несовершенство мира, — ОФриц и на сей раз остался верен своей привычке: «ОЭмиль, я ужасно рад, что ты снова нашел в себе силы для ясного „да“, хотя в нем, к сожалению, сокрыто и многострадальное „нет“». По изрезанному мелкими морщинами лицу теолога можно было догадаться, что он хотел сказать: «Как, лентяй несчастный, ты все еще не поблагодарил дядю и тетю за их письма?»

Куча нераспечатанных писем с соболезнованиями три месяца лежала на большой, как велосипедное колесо, оловянной тарелке, что стояла в вестибюле на шкафчике для обуви. В рождественский сочельник Зуттер собрался с силами, чтобы просмотреть, от кого пришли письма, и решить, какое из них открыть, а какое сразу отправить в мусорную корзину. Но он застрял на первом же письме. Ибо адрес был написан неровным, но четким почерком Серайны Баццелль, хозяйки гостиницы в Сильсе.