Страница 32 из 60
Наверху собрались десятки зевак. Облепив парапет, они следили, как лодка осторожно пробирается вдоль берега, то и дело упираясь в подводные камни. Их голоса не достигали Гильгамеша, растворяясь в плеске волн и громком пыхтении гребцов.
Покусав от досады ноготь на большом пальце и выругавшись, Гильгамеш велел плыть обратно. Всё то время, пока лодка боролась с течением, выгребая к пристани, он, нахохлившись, безучастно сидел на лавке и смотрел себе под ноги. Окружающий мир перестал существовать для него. Задумчиво постукивая пальцами о борт, он покачивался в такт волнам и время от времени лениво отмахивался от мошкары. Лишь когда нос судёнышка ударился об известковую стену причала, вождь вздрогнул и недоумённо повёл головой. Идиль-Малги предупредительно вытянул руки, но Гильгамеш не обратил на него внимания. Он молча поднялся, шагнул на пристань и пошёл прочь.
-- Доволен ли господин лодкой? - заискивающе спросил торговец, устремляясь за ним.
Вождь сделал вид, что не слышал вопроса.
-- В любое время дня и ночи, - захлёбываясь от восторга, продолжал рыботорговец, - по первому твоему слову, господин, моя лодка и мой дом будут в полном твоём распоряжении. Только позови Идиль-Малги, и он примчится быстрее ветра, чтобы выполнить твоё приказание. О победоносный внук Уту, чей лик сияет ярче солнца, да продлятся твои дни и да пребудет с тобою удача во всех твоих свершениях...
Гильгамеш не слушал его. Невидящим взором глядел он перед собой, полный мрачных раздумий. Со всех сторон к нему лезли какие-то люди, они что-то говорили ему, о чём-то просили, плакали, умоляли, но вождь оставался невозмутим. Понабежавшая стража оттеснила народ от повелителя, плетьми и палками расчистила ему путь. Гильгамеш двинулся через площадь к Дому неба. На краю пристани он вынужден был сбавить ход, так как упёрся в груды строительного камня. Вновь и вновь вынужденный огибать курящиеся пылью завалы известняка, он всё больше распалялся, кляня своего зодчего: "За какие грехи боги послали мне этого болвана? Неужто нельзя было выбрать иное место, чтобы сваливать свой хлам? Нужно всыпать ему пару плетей, авось поумнеет". Утвердившись в этом мнении, Гильгамеш добрался до Эанны и приказал рабу, убиравшему двор, передать почтенному Ниндубу, чтобы тот незамедлительно явился пред его очи. Раб со всех ног помчался выполнять распоряжение, а Гильгамеш прошёл в зал для церемоний и приблизился к алтарю Инанны. Постояв немного, велел служкам доставить к жертвеннику одного барана, сат колодезной воды и четыре мины[37] ячменного зерна. Ослабевший дух его настоятельно требовал подпитки, и Гильгамеш надеялся укрепить его, испросив совета у небесной покровительницы города. Пока служки исполняли приказ, вождь вышел в один из боковых проёмов и ещё раз бросил взгляд на Урук. Пекло вовсю разлилось над городом. Над крышами летели клочья пыли, доносился перестук зубил и громкий скрежет камня. Бесконечным зелёным покрывалом колыхалась степь. Вдали зелень серела, сливаясь с голубовато-бурым небом, похожим на дно немытой тарелки. Ближе к Уруку степь сменялась водой, в которой бродили селяне в лопатами и мотыгами в руках. Окружённые разлившейся рекой, шумели пальмовые рощи. Ветер наполнял ноздри вождя запахами дыма и сырости. Жизнь текла своим чередом, равнодушная к его переживаниям.
-- Господин, - раздался позади голос Курлиля. - Позволено ли скромному рабу отвлечь тебя от сокровенных дум?
-- Что ты хочешь, санга? - глухо отозвался вождь.
-- Прибыл гонец из Шуруппака. Говорит, что явился со срочной вестью.
Гильгамеш обернулся, широким шагом миновал потеснившегося Курлиля, вышел в зал. Заложив руки за спину, ответил:
-- Пусть войдёт. Я приму его здесь.
Курлиль, поклонившись, вышел. Гильгамеш неспешно приблизился к трону, взгромоздился на него, подпёр кулаком подбородок.
Человеком из Шуруппака оказался высокий осанистый старик в дорогой льняной юбке и кожаных сандалиях, с золотым кольцом в ухе. Он вплыл в зал, сопровождаемый несколькими стражами. Совершив все необходимые ритуалы, посланец опустился на колени и вытянул вперёд ладони с глиняной табличкой.
-- О богоподобный властитель Урука! - торжественно произнёс он. - Мой господин, владыка славного Шуруппака пресветлый Эаннатум шлёт тебе привет и передаёт следующее: во второй день месяца сиг-га воины Ура, посланные могучим Месанепаддой, вошли в обитель богов несокрушимый Ниппур и изгнали оттуда людей Акки. Бойцы владыки Киша в беспорядке бежали, бросая оружие. Отныне величие покинуло град Забабы.
Гильгамеш опустил голову и прикрыл глаза ладонью. Он не хотел, чтобы посланец видел, как изменилось его лицо. Сцепив зубы, вождь затрясся в беззвучном рыдании. Он понял, что боги отреклись от него. Будущее покрылось непроницаемой мглой.
Глава третья. Новые надежды
-- Раб, соглашайся со мной!
-- Да, господин мой, да!
-- Скорей приготовь мне воды, на руки возлей, я желаю обедать!
-- Обедай, господин мой, обедай! Обед человека - обед его бога, к вымытым рукам благосклонен Уту.
-- Нет, раб, не хочу я обедать!
-- Не обедай, господин мой, не обедай! Еда и голод, питьё и жажда - судьба человека.
Диалог о благе.
Город поразил Энкиду. Его размах, его многолюдность, его неумолчный шум пугали зверочеловека, вселяя в него чувство беспомощности и страха. Ещё издали, разглядывая сияющую верхушку храмовой башни, он не мог оторвать глаз от этого прекрасного и величественного зрелища. Когда же из-за горизонта выплыли ослепительно белые стены храма Инанны, Энкиду застыл в изумлении, с восторгом думая о чародеях, построивших эту красоту. По мере того, как корабль, на котором он плыл, приближался к Уруку, восхищение Энкиду нарастало. Перед ним появлялись гигантские стены, возносились вверх пёстрые ступенчатые святилища, громоздились дома, а Белый храм поднимался на какую-то недосягаемую высоту, где парил невесомым облаком, озаряя своим сиянием округу. Мимо проходили корабли торговцев, вдалеке, по обеим сторонам разлившегося Евфрата, высились холмы, облепленные хижинами земледельцев. Камышовые заросли и сельскохозяйственные угодья исчезли, затопленные рекой, и теперь там и сям из воды торчали пальмы и сновали лодки селян.
Пристань встретила Энкиду ужасающей вонью, грязью и страшной толкотнёй. Непрестанный гул толпы сводил с ума, вызывая ноющую боль в ушах, огромные тюки с мёртвой рыбой навевали тошноту, бесконечные стада овец и волов, сгоняемые с кораблей на берег, пробуждали полузабытое чувство униженности. Пыль, стоявшая над городом, забивалась в глаза и нос, горло першило, на языке появлялся скрежещущий привкус извёстки.
Едва судно подошло к причалу, на него поднялся бритоголовый человек в сандалиях и белой бахромчатой юбке, украшенной узорчатым изображением женщины с двумя водными струями в руках. Приблизившись к кормчему, он сказал:
-- Достойнейший начальник сего корабля! Добродетельный Курлиль, настоятель святилища всемилостивой Инанны, посылает тебе пожелания доброго пути и просит передать под его опеку двух людей, которых ты принял на борт твоего судна два дня назад...
Заметив стоявших поодаль Шамхат и Энкиду, человек подпрыгнул и всплеснул руками.
-- Шамхат, - зашипел он, подбегая к чаровнице, - немедленно закрой покрывалом голову своего спутника. Никто не должен видеть его лица.
Служительница Инанны подчинилась. Человек успокоился и повернулся к кормчему.
-- За услугу, оказанную тобою нашей святыне, ты получишь богатую награду. Дом неба щедр к своим друзьям. - Он приблизил лицо к уху капитана и что-то прошептал. Капитан кивнул. Человек обернулся к Шамхат и Энкиду, жестом поманил их за собой. Сойдя по грохочущим сходням на пристань, он двинулся сквозь толпу. Путники последовали за ним. Оробевший Энкиду вцепился в руку Шамхат, боясь потеряться в людской стихии. Ничего не соображая, одурев от свалившихся на него впечатлений, он тащился за мелькавшей впереди загорелой спиной провожатого и мечтал лишь о том, чтобы эта бешеная свистопляска поскорее закончилась.