Страница 18 из 135
Тут Антон и пыхнул:
— Боитесь?
Я перепугалась, чуть сковородку не уронила. Председатель-то у нас крутой. Что приемник привез — ни о чем не говорит. Думаю, трахнет кулаком по столу, как с ним на правлении случалось. А кулачища у него — по полпуда каждый!
Но не трахнул. Корочку понюхал только, усмехнулся:
— Значит, хлеб-соль ешь, а правду режь? Ладно, скажу правду. Не хочу я с этого колхоза уходить. Жизнь моя в нем оставлена. Понял? Тебе что? Снялся и пошел. Вся страна твоя. От Владивостока до Белостока, как нам перед войной в танковом училище говорили, а моя страна — вот она, в окошко почти всю видать. Я ее на этой вот шее после войны пахал. Поту тут моего больше, чем гербициду. Куда ж я отсюда пойду, а?
Сдался Антон:
— Ладно, ваша взяла. Давайте лучше выпьем.
— Ну давай. Обижаться тут нечего. Вот испытаем кукурузу, тогда и скажем.
Посидели они еще, допили водку, попрощались хорошо. А когда ушел председатель, Антон взял свою бумагу, зажег спичку и запалил.
— Зачем ты? — спрашиваю. — Пусть полежит.
— В дальнем ящике?
А сам смотрит на нее, не замечает, как она ему пальцы жжет.
— Умный, — говорит, — человек у нас председатель, все понимает, только видит не дальше, чем из окошка, это он правильно сказал.
— Значит, не сошлись они с председателем? — спросил Мазин.
— Нет, наоборот, очень даже подружились, — ответила Ирина неожиданно. — Сначала ругал Антон его, приспособленцем называл, трусом. Правда, хоть честный трус, говорил, и то хорошо.
Но тут весна подошла, обижаться некогда, с прля не вылазил от зари до зари. И все на кукурузе. Я его не понимала:
— Антон, ты же был самый ярый противник кукурузы, а теперь, кроме нее, ничего в колхозе не видишь.
Он посмеивался:
— С такими людьми нужно бороться фактами. Я хочу доказать, что при самых лучших условиях кукуруза у нас не пойдет. Все будет создано, чтобы никто не мог упрекнуть меня ни в чем, обвинить, что недоработали. Пусть сами увидят.
И увидели. Да совсем не то. Год выдался редкий. Раз в десять лет такой бывает. Весна теплая, ровная, лето влажное, жаркое, а осень и того лучше — солнечная, сухая. Короче, не кукуруза у нас выросла, а лес зеленый — в рост человеческий. Початки — прямо слитки золотые.
Антон растерялся. А председатель помалкивает. Ни хорошо, ни плохо ему не говорит. Но сам задумал свой план. Приехал из области корреспондент, он ему и выдал: истинный организатор победы — наш молодой агроном Антон Тихомиров. Антон не знал ничего. Вдруг заезжает к нам Иван Матвеевич.
— Читал? — спрашивает и газетой помахивает свежей.
Антон не видел ее еще. Взял, развернул, посмотрел.
— Вы организовали? — спрашивает.
— Я. Здорово получилось, а?
— Плохо.
— Это почему?
— Неправда.
— Ну, знаешь, парень! Другой бы плясал от радости, а ты… Ты мне скажи, что здесь неправда? Урожай правильно указан? Ну?
— Правильно.
— То-то! Без брехни. Не слезал ты с этой кукурузы все лето. Это правильно?
— Правильно. Да…
— Что "да"?
— Если б с погодой не повезло…
— Вот это ты брось! Погода что, у нас одних была такая? У соседей разве климат другой? А урожай — вдвое от нашего! Вот тебе и погода. В людях дело. Нет таких крепостей…
— Знаю.
— То-то! Так что никакой тут брехни нету. Все заслуженно. На зональное совещание поедешь. Расскажешь про золотые початки наши.
— Точно, что золотые. Каждый по рублю.
— А ты те рубли не считай. Они в большую политику вложены и доход свой дадут. И статья эта тоже даст.
— Статья-то?
— Статья. Тебе даст!
— Что даст? Славу фальшивую?
Тут он ко мне повернулся:
— Ну и муж у тебя, Ирина, умный да несмышленый! — И Антону: — Тебе что сейчас нужно? Голова у тебя есть, знания тоже. А чего не хватает? Авторитету! Вот будет авторитет, тогда совсем хорошо будет. Тогда и с твоими планами считаться будут. Уразумел вопрос?
Сел в машину и уехал.
Проводил его Антон взглядом, сел за стол, перечитал статью.
— Может, и прав хитрец старый. Чтобы воевать за свое дело, нужно иметь авторитет, известность. А к этому не всегда прямым путем дойдешь.
Но все-таки перед зональным совещанием решил он по-другому. Ночью вижу: не спит.
— Что ты, Антон?
— Думаю, Ира. Понимаешь, я провел все подсчеты, все до копейки высчитал и теперь знаю совершенно точно, что даже при таком богатом урожае кукуруза у нас — культура невыгодная. Слишком велика себестоимость. В убыток королева идет. Как ты думаешь, что будет, если я на совещании об этом скажу?
— С ума сошел!
— Почему? Может, там никто над этой стороной не задумывался.
Всю ночь не спали.
На другой день уехал.
Ждала я его, ни минуты покоя не было.
Приехал мрачный. Сказал прямо с порога:
— Струсил.
Разделся. Поднял Володьку над головой:
— Видишь, отец-то твой жидкий оказался.
И посадил его на кровать.
Сел обедать, рассказал:
— Не повернулся язык. Выбрали меня в президиум, начался барабанный бой. Матвеич в зале сидит, в первых рядах, на меня смотрит, улыбается, как именинник. Какие-то руководящие со мной знакомились, в докладе в пример ставили. Короче, когда слово дали, понесло меня куда-то, сам не знаю. Как того инженера из "Двенадцати стульев", что на открытии трамвая выступал. Не хотел о международной обстановке говорить, а как начал, так и попер про Чемберлена. Вот и я. Начал: ну, думаю, сейчас все скажу, а прислушался к себе — и голоса своего не узнаю. Чужой такой, бодренький: наши достижения, товарищи, наглядно доказывают, что кукуруза одержала полную победу и может считаться в условиях области высокопродуктивной, необходимой каждому хозяйству культурой. Так и брякнул. Или что-то другое в том же роде. В общем, умылся.
Впечатление от поездки отвратительнейшее. Одно приятно. Подошел ко мне профессор Рождественский в перерыве. Хвалил, конечно. Но не в этом дело. Он говорит, что обстановка у них изменилась и группа научных работников поставила вопрос о творческой реабилитации Кротова. Вспомнил, что я кротовскими работами увлекался. Между прочим, спрашивал, не собираюсь ли я в аспирантуру. Говорит, если надумаешь, обращайся прямо ко мне. Нам, говорит, нужны сейчас такие люди, передовые, энергичные, которые могут совмещать теоретическую работу с практикой.
С этого времени и стал он думать об аспирантуре.
Ну, а совместная наша жизнь пошла все хуже и хуже. Кого винить — не знаю. Он меня винил, я — его, но это прошло все…
Авторитет Антона действительно в колхозе поднялся, да не только в колхозе. Стали к нему за опытом приезжать, приглашать на конференции разные. Он ездил, сначала посмеивался, потом привык. Председатель тоже доволен был, и колхозу слава шла. Но я-то видела, что Антон хоть и привык, а это не то, что ему нужно.
Спрашиваю:
— А как же твой план?
Махнул рукой:
— Видишь, и без моего плана люди живут, а некоторые даже довольны. План — это так, мечта юности. Теперь я понял многое, нужно за настоящий план бороться. Свое место в жизни искать.
Из записной книжки Тихомирова:
"Обычно говорят о приспособляемости организма к среде (в отношении человека это иногда звучит как приспособленчество). Но так ли это? Может быть, сущность процесса глубже, и организм приспосабливается к самому себе, к своим возможностям, открывает их и использует в наиболее благоприятных условиях, на оптимальных режимах? Сам я всегда старался прежде всего одолеть себя. Но понять свои потребности и возможности крайне нелегко. Особенно мешают общепринятые стандарты. Они вырабатываются в расчете на среднего человека и облегчают ему существование, но причиняют много вреда тому, кто не укладывается в эталон. Например, формула "из вуза — на периферию" правильна в своей сущности, то есть на девяносто пять процентов. Не могут же все остаться в аспирантуре! Но для пяти процентов она вредна. Я, например, принял ее за истину и оказался в сложном положении. Должен ли я был приспособиться к условиям и вопреки себе оставаться на месте? Я попробовал и убедился, что это невозможно. Я должен приспособиться к самому себе, то есть создать оптимальные условия для раскрытия собственного "я". Мне пришлось делать это, преодолевая инерцию внутреннюю и внешнюю. С точки зрения многих, я — антиобществен.