Страница 132 из 135
— Чему обязан?
— Вадим, вы наломали дров.
Он сделал неопределенную гримасу.
— Вы так думаете?
— Я знаю. Я видел Лену, виделся с ее родителями, говорил с Полиной Антоновной.
— Разве вы уже на пенсии?
— При чем тут пенсия?
— Любимое занятие пенсионеров — чужие дела.
— Между прочим, вы пока в возрасте цветущем, а к чужим делам проявляете интереса побольше любого пенсионера.
— Один — ноль в вашу пользу.
Эта миролюбивая фраза меня приободрила.
— Неужели это вы так расстроили Сергея Ильича?..
— Чем? — спросил он резко.
— Вы были у него? Говорили с ним?
— О чем?
— О его мнимом отцовстве.
Теперь он смотрел на меня жестко.
— Кто вам сказал?
— Я могу предполагать.
— А сказал кто? Перепахин?
— Не уходите от ответа. Я спросил.
— Вот вам ответ. Я никогда не говорил с Сергеем Ильичом о том, что он отец Лены.
Вадим произнес это так подчеркнуто, почти скандируя, что я не мог не поверить ему.
— Извините.
— Прощаю. Вы были у Перепахина?
— А вы знаете, что с ним?
— Это весь участок знает. Его вон оттуда вывезли, с соседнего квартала.
То, что дача, на которой нашли полумертвого Перепахина, находится так близко от пристанища Вадима, я не ожидал.
— Да, он в больнице.
— Вы были у него?
— Был.
— Живой?
— Да, приходит в себя.
— Ничего не помнит, конечно?
— Откуда вы знаете?
— С ним всегда так. Наберется, и память отшибает.
На этот раз было, конечно, не как всегда, но об этом я не сказал. Напротив, согласился.
— Да, с памятью у него неважно.
— А вы его наслушались.
— Почему?
— Уверен, вы от него заявились.
Проницательность Вадима раздражала меня.
— Не имеет значения, от кого я пришел. Важно, зачем.
Он изобразил поклон.
— Я весь внимание.
— Я уже говорил. Вы наломали дров. И я хочу знать, неужели вы в самом деле верите в то, что Лена дочь Сергея Ильича?
Он поднялся и сделал шаг ко мне. Признаться, я не понял его движения и отодвинулся невольно. Но он всего лишь нагнулся и достал из‑под шезлонга бутылку, которую я раньше не заметил. Бутылку он неторопливо поднес ко рту, сделал глоток и только после этого усмехнулся.
— Что это вы отпрянули? Испугались?
Признаваться не хотелось.
— Ответьте мне, пожалуйста.
— Ну, если это вас так заинтересовало… Да, я верю. Я даже уверен. Довольны?
И он чуть покачнулся, опускаясь на стул.
— Вы… пьяный?
— Предположим.
— Понятно.
— Что вам понятно?
— На трезвую голову такое не выдумаешь.
— О моей голове не беспокойтесь. Она в порядке. Это вы неудачливый сыщик, вынюхиваете, вынюхиваете, а все без толку. А я собрал доказательства. С математической точностью.
Мое раздражение усилилось.
— Я говорил с Наташей…
Это его рассмешило.
— Нашли кому верить.
— А зачем ей скрывать? Теперь, когда Сергей умер.
— Как зачем? Она мужу наврала. Вот и боится правды.
— Вы это серьезно?
— Я собрал факты, — повторил он упорно. — У меня доказательства.
— Я знаю, как вы их собираете.
— Чем вам мои методы не нравятся?
— Зачем вы вырвали страницы из дневника?
— Какого еще дневника?
Если он и притворялся, то очень умело.
— Из дневника Сергея, который вы видели у Полины Антоновны.
Вадим снова встал.
— Это еще что?
— Вы прекрасно знаете. Почему же вы не предъявили это доказательство? Или оно опровергает все предыдущие?
Я тоже поднялся. И тут он заорал:
— Послушайте, вы! Вы чокнутый? Да? Я в глаза никаких страниц не видел.
Конечно, ему было невыгодно признаваться, но чтобы так вскипеть…
— Значит, вы не вырывали страниц?
Не знаю, каким образом он взял себя в руки. Видимо, это было выгоднее, полезнее.
— А что там было, на этих страницах?
Сказать правду значило лишиться всех преимуществ в разговоре.
— Там говорилось о настоящем отце, — рискнул я.
— Плевать. Мало ли что написать можно…
— Он писал для себя.
Вадим не спорил. Он взял вилы, прислоненные к стене дома, и поворошил затухающие листья. Дым повалил сильнее.
— Чушь. Ладно.
— В том‑то и дело, что не ладно. Прекратите лихорадить чужую жизнь. И жене голову забивать.
Я не ждал положительного ответа на эти слова, но он согласился:
— Ладно.
Это было сказано так покладисто, что я мысленно поблагодарил его. Я всегда предпочитаю худой мир доброй ссоре и готов откликнуться на каждое миролюбивое слово. Я только не придал достаточного значения быстроте происшедшей в нем перемены.
"Он вспыльчив, груб, может быть, и корыстен, но легковерен, неудачлив. Может быть, Лена оценивает его вернее, чем другие…"
"Хлюст!$1 — прозвучало вдруг в голове настойчивое, злое, перепахинское.
А он будто подслушал.
— Черт с вами. Сумасшедшие вы все. Ладно. Не хотите считаться с фактами, как хотите. Что мне, больше всех нужно?
Я вспомнил, что говорил Перепахин о попытках "завладеть имуществом".
— Именно так, Вадим. Зачем вам находиться в фокусе недоброжелательства? Играете в сердитого молодого человека.
С детства меня учили, что зло возникает в определенных условиях, а по природе человек добр.
— Какой еще фокус?
— Ну, вы восстановили против себя немало людей.
— Например?
— Сами знаете.
— Теща? Ей по должности положено. Тесть — карась–идеалист. Полина? Сами знаете, валаамская…
— Прекратите злословить. От вас даже ваш приятель Перепахин не в восторге.
— Ну, если быть точным, это ваш приятель. А мой… старший товарищ. Он, увы, за свои слова не отвечает.
Я хотел возразить, и вдруг в памяти возник пьяный бред Перепахина о ребенке Сергея и Лены. Тогда он приписывал эту возможную сплетню Вадиму, хотя сам натолкнул его на эту выдумку. И такому человеку верить? А чего стоит его "предсмертная записка"? Но снотворное? Несчастный случай. Кому и за что убивать этого несчастного пьяницу?..
— Он наговорить может много.
— О чем?
— Да по всей этой некрасивой истории. Он ведь не просто от запоя лечится.
Я сказал и будто холодный душ ощутил. Перед глазами возник плакат военных лет: "Болтун — находка для шпиона".
— Игорь! Ты должен принять меня немедленно.
Я сказал эту фразу, волнуясь, по телефону из приемной в управлении.
Мазин ничего не спросил.
— Спускаюсь.
Потом он молча повел меня длинными коридорами. Навстречу попадались люди в форме и штатском, деловитые и подтянутые. Прошли стенд, красное и золото, "Они сражались за Родину" и вошли в его кабинет. Тут было просто и просторно. Над столом портрет Ленина, на стенах карта области и план города, на подоконнике вьющийся почти до потолка цветок, на столе телефоны, бумаги в папке.
— Садись.
— Я, кажется, сделал непоправимую глупость.
— Не драматизируй, пожалуйста.
Как мог, я восстановил мой разговор с Вадимом.
Он постучал пальцами по столу.
— Проявил инициативу?
— Мне вдруг показалось, что мы все в чем‑то ошибаемся, ну и…
Он улыбнулся. Переспросил:
— Ну и?..
— Сморозил. Так ведь?
— Мегрэ такой ошибки не допустил бы никогда.
Хорошо, что он нашел возможность пошутить. Я себя чувствовал скверно.
— Что же делать?
Ответ был для меня полностью неожиданным.
— Поедем к Полине Антоновне.
В моем положении лучше было не удивляться и не расспрашивать, а только соглашаться.
И я, как будто все понимаю, последовал за ним. В машине он задал всего один вопрос:
— Были эти страницы или ты ошибаешься?
Странно, я думал о Вадиме, а он о дневнике. Так мне казалось, а на самом деле он думал о главном, а я о частностях.
— Да, сейчас я уверен, что страницы вырваны после того, как я смотрел тетрадь.
Мазин кивнул и переехал дорогу на пределе желтого света. Я подумал, что и он волнуется.