Страница 122 из 135
Звучало это довольно сумбурно, и Лена остановила меня короткими словами:
— Он знал.
"Конечно, знал, конечно". Но по инерции я спросил:
— Вы уверены?
— Еще бы! Вы бы видели, как он смотрел на меня. Как старался помочь. Он готов был написать за меня диссертацию. До последней строчки. Он смотрел… виноватыми глазами.
— Но сейчас… Неужели вы и сейчас осуждаете?
— Не знаю. Вы говорите о ссоре, о вспышке. О случайных обстоятельствах. Но ребенок для женщины — это самое главное. Я знаю маму. Если мама уехала, это не блажь. Наверно, он оскорбил ее. Мама очень самолюбивая, хотя и мягкая.
— Вы сказали — наверно. Значит, и мама не объяснила, почему они расстались?
— Мама ничего мне не сказала, как и Сергей Ильич. И этого я тоже не могу понять. Я говорила, она чтит Олега Филипповича… Но ведь правда есть правда. И я не все могу понять. Я давно не девочка. Лучше отца, чем Олег Филиппович, не может быть на свете. Не понимаю, почему они смалодушничали. По–моему, это умолчание только оскорбило нас всех.
Дважды она произнесла глагол "оскорблять". Она мучилась. Может быть, потому, что кто‑то вторгся в душу с такой болезненно–личной тайной. Посторонний?
— Откуда же вы узнали?
Лена рывком раскрыла сумочку и выхватила оттуда паспорт.
— Это написано черным по белому. Посмотрите на дату моего рождения.
Я посмотрел, но, признаться, прямого вывода сделать не смог.
— Такая дата у каждого в паспорте.
— Вы же должны знать, что за полгода до этой даты мама еще училась вместе с вами и не была знакома с Олегом Филипповичем. Не помните?
Я мог и не помнить, когда уехала Наташа, но я помнил. Она уехала после смерти Михаила, а это число мы с Сергеем не забывали никогда, если даже он и допустил в волнении описку в дневнике, ошибся числом.
— Да, так.
Я хорошо запомнил Наташу на похоронах. Она держала на руках ребенка Михаила, когда жена его подходила к гробу прощаться.
— Вот вам и вся тайна.
Лена взяла у меня из рук паспорт и спрятала в сумку.
— Вы сопоставили даты.
Она подняла голову, мельком глянула в окно.
— Мы уже приехали!
Да, сельская местность давно закончилась. Теперь за окном был виден большой завод с целым частоколом высоких труб, старые кирпичные цехи соседствовали с новыми, бетонными, обильно остекленными. Между ними тянулись рельсы узкоколейки. Миновав завод, электропоезд прошел под путепроводом и остановился у вокзала, построенного в пятидесятых годах на месте разрушенного при отступлении немцами. Здание было типичным для своего времейи, с колоннадой и капителями. Под арками колоннады по–южному говорливый народ толпился у вынесенного на воздух буфета с мороженым.
— Девчонками мы бегали сюда покупать мороженое из города. На вокзал привозили, а в городе не было, — сказала Лена.
Разговор, который так взволновал меня, прервался. Я бы с удовольствием сел на скамейку под колоннадой и тоже съел мороженое, чтобы отдалить его продолжение. Ведь предстояла встреча с Наташей, и о чем бы мы ни заговорили, для меня главным останется то, что я только что услышал.
Лена понимала, наверное, мое состояние.
— Хотите, пойдем пешком? Это не так далеко, если по набережной.
— Да, да, конечно, — обрадовался я.
Мы молча прошли пару привокзальных кварталов и вышли к реке. Когда‑то она несла воды у самой каменной стенки, и тогда набережная называлась набережной по праву, то есть находилась на берегу. Теперь положение изменилось. Река ушла, обмелела или сменила русло, оставив у стенки обширное песчаное пространство, недавно засаженное молодыми деревцами. В осенний день они смотрелись приятно, с золотым отливом. "Когда они подрастут, здесь будет обыкновенная парковая аллея, которую по привычке еще долго будут величать набережной", — думал я, отвлекаясь от мыслей о предстоящей встрече. Отвлекался, конечно, неправомерно, потому что следовало посоветоваться, как себя вести, распределить роли, ведь она просила меня сказать о смерти Сергея. Тогда просьба не показалась мне сложной, теперь дело выглядело иначе.
— Вы по–прежнему хотите, чтобы именно я сообщил о смерти Сергея Ильича?
— Я хочу больше, — сказала Лена и остановилась.
Мне тоже пришлось остановиться. Вдали между деревьями поблескивала полоска ушедшей от нас сузившейся реки.
— Да, пожалуйста, — отозвался я, вспоминаю поговорку о грузде, попавшем в кузов.
— Если можете… Я прошу вас. Зайдите один.
— А вы?
— Тут рядом автовокзал. Я уеду. Назад.
Невольно я улыбнулся. Мы, кажется, поменялись ролями. Недавно я собирался покинуть ее приблизительно таким же образом.
Однако ее решение показалось мне более разумным. Во всяком случае, меня оно устраивало. Прийти и говорить вместе было бы тяжелее для обоих.
— Я уеду, — повторила Лена, сламывая с дерева засохшую веточку. — А вас я прошу… Скажите матери, что я все знаю.
До этого она говорила только "мама".
"Ну, совсем хорошо!.."
— Сама я не набралась смелости. Поэтому и прошу вас. Пусть знает, что я знаю. Может быть, она станет терпимее к Вадиму.
Я колебался.
— Но если вам трудно…
— Ничего. Я попытаюсь.
— Спасибо.
— Я провожу вас до автовокзала.
Лена не возразила, и мы опять пошли молча. На площади, откуда отправлялись автобусы, женщины продавали цветы. Я взял несколько белых астр, половину протянул Лене.
— Спасибо. Скажите маме, что у меня все в порядке. И вот еще передайте, пожалуйста.
Это были какие‑то бумаги, завернутые в газету.
— Передам.
— Вы найдете дорогу?
— Найду.
— Счастливо. Я позвоню вам.
— Хорошо, — кивнул я, позабыв, что перебрался к Мазину.
К дому Наташи я шел тихой улицей, где старые деревья выстроились рядами вдоль еще более старых, поблекших особняков, когда‑то принадлежавших зажиточным владельцам, а потом превращенных в общий городской жилфонд. Фонд этот порядком обветшал и понемногу сносился. На его месте возникали панельные дома, почему‑то выходившие на улицу торцом, а не фасадом. В одном из них и жила Наташа. Все было, как положено: овощной магазин в первом этаже и детская площадка во дворе. На площадке здоровые мужики забивали "козла".
В подъезде я справился со списком жильцов и поднялся на пятый этаж. Дверь отворили сразу, не спрашивая.
"Дочку ждала", — подумал я, разглядывая Наташу.
Конечно, я не узнал бы ее, встретив случайно на улице. Но я был достаточно подготовлен к встрече.
— Здравствуй, Наташа.
Полная женщина в фартуке держала, разведя в стороны, руки, покрытые мукой, и с недоумением смотрела на меня. Она‑то подготовлена не была.
— Не узнаешь?
Я взглянул на себя ее глазами, увидел грузного немолодого человека с почти белой головой, и стало грустно.
— Коля?..
Сразу полегчало. Раз узнала, значит, в памяти ее я не чужой, значит, и говорить будет легче.
— Он самый.
И я протянул через порог цветы.
— Что ты! Вот чудак. Да ты войди сначала.
Я вошел.
В квартире было, как во многих современных квартирах — полированная мебель, немецкие обои, но и отличалась она чем‑то, какой‑то заметной добротностью и порядком. Видно было, что многое здесь сделано своими руками. "Мужчина в доме", — вспомнил я. Однако рассматривать подробно было некогда.
— Не ожидала?
— Нет. Как это ты собрался?
— Так уж получилось. Заехал родные места навестить, а тут такое разное…
— Да ты будто оправдываешься. Молодец, что тряхнул стариной. Я тебя с дочкой познакомлю.
Наташа глянула на часы с некоторым беспокойством.
— Сколько сейчас? Ты электричкой?
— Да.
— И она должна. Видно, в магазин забежала.
Вот так, без раскачки, и пришлось говорить.
— Лена не приедет, Наташа.
— Что? Откуда ты знаешь? Ты знаешь Лену?
— Да, у Полины Антоновны познакомились.
Она не обратила внимания на то, что я не назвал Сергея.