Страница 115 из 135
Я приподнялся невольно. Хотелось выплеснуть пиво прямо в физиономию наглецу. Он отклонился торопливо.
— Вы что? Сердце поберегите. Что вы взъерепенились?
— Я вам не позволю…
— И не надо. Не позволяйте. Я вам только сказал, не ваше это дело. И не мое, если вы уж так хотите.
"Что он? Струсил? Уступает?"
Но нет…
— Лена к ней пойдет. Их это дело! Ясно?
Совсем мне не было ясно. Но сердце колотилось под сорочкой, а я знал, что мне такого допускать нельзя.
— Вы, кажется, не хотели жену впутывать, — сказал я, немного задыхаясь.
— Не беспокойтесь. Она распутает. Они вместе распутают. Дышите глубже.
Я послушался и вздохнул. Полегчало.
"Ну что за истерия!.. Угораздило. А ведь этот негодяй в чем‑то прав. У Полины Антоновны с Леной какие‑то отношения особые. Какие?"
И тут меня будто стукнуло. Как говорится, искры из глаз, и осветило неожиданное.
"Бог ты мой! А что, если эту молодую женщину с Сергеем не одна диссертация связывала?!"
Я прямо‑таки уставился на Вадима. А он уже вполне спокойно дохлебывал свое пиво.
"Нет. Это уж слишком. Он муж. Нельзя же до такой степени цинизма докатиться. Нельзя".
— Ну, как? Отошли? Не стоит так волноваться. Знаете, моя супруга фотографию притащила. Старушка ей на память о любимом учителе презентовала. И вы там есть.
— Я знаю.
— Помоложе выглядите, между прочим.
Снова я уловил издевку.
— Вы тоже не юноша, Вадим.
Он машинально провел рукой по лысеющей голове.
— Заметно? Глупый волос покидает умную голову.
Это была первая фраза, которую он произнес без самодовольства. Я не стал поддразнивать. Выпил пива.
— Ладно. А этот, третий ваш друг, погиб, кажется?
— Миша?
— Его Михаилом звали? — почему‑то переспросил Вадим.
— Михаил.
— Уголовник, я слышал, его зарезал?
— Не зарезал. Ударил чем‑то.
— И не поймали его?
— Нет. Да зачем это вам?
— Так просто. Размышляю.
— О чем?
— О судьбах людских. Жили–были три друга. Один в молодости… ушел. Другой в среднем возрасте. Значит, вам жить долго, — добавил он почти без насмешки.
"Может быть, я несправедлив к нему?.. Такое в голову пришло!.." Стало как‑то неловко.
Тут он и исчез. Стремительно, как и вчера. Правда, на этот раз буркнул:
— Чао!
И я остался один со своей недопитой кружкой пива, допивать которое не хотелось. А мысли сразу же побежали снова.
"Конечно, мое предположение — чушь. Права на вселение предъявляет "невестка" с новым мужем, он же старый. Бред. Да и почему это должно связывать Полину Антоновну? Однако о каких‑то правах говорилось… что же, если не это?.. А… К лешему! Сегодня же возьму билет".
Я отодвинул кружку, но встать мне не удалось.
— Вот не ожидал!
По крутым ступенькам спуска скатился Женька Перепахин и тут же приблизился.
— Не ожидал, брат, не ожидал, — повторил он и уселся напротив.
"Из огня да в полымя!"
— Я тоже.
Сказано было без энтузиазма, но Женьку это не смутило.
— И зря не ожидал! Я тут частенько бываю.
— Пивком балуешься?
Он захохотал.
— Посадочные места использую.
До меня смысл этих слов дошел не сразу. Я смотрел на Перепахина. Передо мною сидел тот же, несомненно, пожилой человек, которого я искал несколько дней назад и встретил при необычных обстоятельствах, и все‑таки иначе чем Женькой я его про себя именовать не мог. Ничего взрослого этот коротышка с брюшком за жизнь не приобрел. В лице его так и играла полудетская простота, называемая теперь по–научному инфантилизмом, и она обезоруживала, пожалуй, не меньше, чем наглость Вадима.
— А ты по пиву?
— Я, собственно, случайно здесь.
Женька продолжал смеяться.
— Случайность есть осознанная необходимость.
"Неужели и этот философ? Впрочем, у нас доморощенных мудрецов хоть пруд пруди".
— Ты думаешь, что случайность, а таинственная рука вела нас закономерно и неуклонно, как в алгебре. Один вышел из точки A, другой из точки C, а встретились в пивной точке B, читай, в баре. Каков Киселев! Алгебра на все времена!
— Ну, если алгебра, — невольно и я улыбнулся.
— Признаешь? Закономерно?
— Предположим.
— И отметим.
Он запустил руку куда‑то в глубины своего потрепанного пальто и извлек бутылку белой.
Я прикрылся обеими руками.
— Ради бога! Ты же видишь, я пиво пил.
— Ну и что? Как батюшка на вопрос ответил? "Вы что будете пить, отец? Вино или водку?" — "И пиво, сын мой, и пиво".
И, повернувшись к стойке, крикнул:
— Веруня! Мое почтение! Сполосни нам стаканчики, не откажи.
Неопрятная женщина ответила ленивым голосом:
— Вы же знаете, Евгений Иванович, у нас не положено.
Засиженное мухами соответствующее предписание действительно украшало стену: "Приносить и распивать… запрещено".
— Ну и что? — активно возразил оживленный предвкушением Женька. — А ты положи. На тарелочку огурчик. Или сырок.
— Не положено… — Он снова развернулся в мою сторону. — Знаешь анекдот? Встретились двое. Один говорит: "Давай выпьем". А другой: "Мне врачи запретили". А тот: "Ну и что? Мне тоже запретили. А я дал четвертак — разрешили!" Слыхал? Ха–ха–ха!
— Я не хочу пить, Женя.
— Обижаешь! Обижаешь. Я ведь из училища чудом спасен. И Веруню обижаешь. Она женщина славная. Видимо, уже стеклотару приготовила. Правила нарушает, а дело доброе делает. Ради нас. Такого человека обижать нельзя.
Через минуту стаканы были у него в руках.
— Так и быть. На донышко, каплю. Символическую.
Действовал он, однако, вполне реалистично, и я едва успел удержать его руку над стаканом.
— Я не буду пить, Женя.
— Ну, смотри. Была бы честь предложена, — уступил он ворчливо. — Дело хозяйское. Хозяин — барин… Надеюсь, мне позволишь?
— Хозяин — барин, — повторил я его слова.
— Вот–вот, — тут же снова приободрился Женька. — Я сегодня в барыше. Шедевр настенный завершил. В детском садике. Так сказать, Дионисий двадцатого века. И потому имею право.
И Перепахин с удовольствием проглотил свою отнюдь не символическую дозу.
"Имею право…" Ведь так и Вадим говорил. Да что они, с ума посходили? Один на полпути, другой явно у финиша…"
Я отчетливо видел склеротические жилки на Женькином лице, издали создающие обманчивое впечатление бодрого румянца.
— Хорошо пошла, — сказал он, закусывая плавленым сырком. Огурчика у Веруни не нашлось. — Ты не представляешь, брат, как хорошо на воле. Когда на меня оковы надели, свет в овчинку показался. Песня вспомнилась: "В тюрьме он за правду страдал". Вот так поем, а не вникаем. А на собственной шкуре другой переплет.
— Вряд ли тебе грозило что‑то серьезное.
— Ха–ха! Не скажи!
— Ты же не был виноват.
— Это игра судьбы. Граф Монте–Кристо тоже не был…
— Графа враги погубили. А у тебя…
— Графа друзья погубили, — перебил он.
— Разве у тебя есть такие коварные друзья? — спросил я в шутку, но вообще‑то шутить не хотелось… Хотелось распрощаться побыстрее.
— А про это никому не дано знать. Что ж с милиции спрашивать? У них служба. Улики, отпечатки всякие. Вот и доказывай, что ты не верблюд. Кто тебя услышит, разве жена, да и то если не на базаре, а близко.
— Однако услышали.
— Потому и пью.
И он быстро плеснул в стакан новую порцию.
— Да, брат, перетрусил я. Не скрою. А как не струсить? У меня дети. Сам видел.
Я вспомнил, что дома он храбрился. Ради детей, наверно. А Перепахин все продолжал свое:
— И вообще пережил. По–твоему, это пустяк, человека мертвым увидать? Да еще какого! Сергея. Вошел я к нему и обмер. Где стол был яств, там гроб стоит. Вздрогнешь, ничего не скажешь…
"Монеты это, однако, взять ему не помешало".