Страница 2 из 8
Ни души на взгорьях и в долинах ровных,
голые утесы, долы да терновник.
Тишиной могильной скован мир вокруг,
в синеве небесной затаен испуг.
Темный лес, дремучий, лес под небосклоном
тем черней, чем дальше. В поднебесье сонном
медленно кружится, плавает орел,
он почуял падаль, пищу он обрел.
В холодке расселин гады притаились,
молодой кустарник на каменья вылез;
оползни и плеши каменной гряды,
склоны без деревьев, реки без воды
отпугнули взоры, измотали душу.
Из долины горной, из долины влажной
свой отряд выводит богатырь отважный.
То герой Бенковски. Да, Бенковски сам!
Он провел дружину по крутым горам;
а в глазах героя мысль сверкает смело,
гордый луч отваги, свет большого дела.
Чуть сигнал юнака роковой раздался,
и народ болгарский на врага поднялся:
волею железной и железным словом,
слабых наделяет он порывом новым,
клич его раздался: «Что нам смерть сама,
восставайте, братья, сбросьте гнет ярма!»
Все затрепетали перед зовом мощным,
пред героем славным, демоном полнощным,
властно произнесшим страшные слова...
Отчего же долу никнет голова?
Потерпели други в битве пораженье,
нынче каждый сходен с собственною тенью,
семьдесят их было — четверо в живых.
Кто расстался с жизнью в схватках роковых,
кто в полоне жалком. Кто в дороге дальней
нынче, убоявшись участи печальной...
Шли с трудом повстанцы, затаив тоску,
шли по золотому мелкому песку;
ружья без патронов, горные дороги,
трудно шли повстанцы, волочили ноги:
славен был их подвиг, а судьба тяжка,
две недели бродят, хлеба ни куска!
В пекло, в непогоду по лесам скитаясь,
шли сквозь все невзгоды, шли, травой питаясь,
тягостные мысли в голове бегут,
Но светлеют души — ведь Бенковски тут.
Да, Бенковски с ними, молчаливый, страшный,
им в беде поддержка и пример всегдашний.
Бледный и усталый, молча он идет,
иногда лишь властно вымолвит: «Вперед!»
Он ведет отряд свой далеко-далёко,
а на лбу морщины пролегли глубоко,
в голове героя пестрых мыслей рой,
ясных планов проблеск, свет и мрак порой.
Нет, не меркнет память подвигов и пыток,
память всех несчастий и надежд разбитых, —
сколько жертв напрасных и погибших сил,
лютый натиск вражий все испепелил!
Бунт прошел, пронесся гневным вихрем странным,
промелькнул коротким сильным ураганом!
Так куда идти им?.. Вдруг — огонь и дым,
зарево взметнулось за холмом крутым.
Три отважных друга рухнули снопами,
кровь еще дымится, а песок, что пламя;
дым взлетел над дулом, сразу гром затих,
эхо повторилось в зарослях лесных.
Турки из засады выскочили смело,
отчего же храбрость ими овладела?
Жив один остался — все на одного,
двадцать черных ружей целятся в него.
Турки собирались дело кончить живо,
«Руки вверх!» — воскликнул их вожак визгливо.
Встали в рост аскеры, ярость в их глазах.
Вот он перед ними — одинокий враг!
Тлеет жажда мести в их глазах свирепых,
кажется, что круг их нерушим и крепок!
Стоя в окруженье, яростен и дик,
потеряв надежду, горд и огнелик,
ранен пятикратно, перед смертью ясной
пасть не пожелал он, точно раб безгласный:
револьвер он вынул, выстрелил в висок
и, непобедимый, рухнул на песок!
И хаджи Люзгяр-бей, турок предводитель,
увидал, как славно пал в бою воитель,
как из рук аскеров — горд, и чист, и смел,
с верою, с почетом вырваться сумел!
Он взглянул на бледный лоб окровавленный,
и в глаза, что стыли в ярости бессонной,
увидал, как пальцы сжали рукоять
револьвера, словно бой их ждал опять!
Как уста открылись, губы посинели,
«Смерть или свобода!» — произнесть хотели.
Трепет уваженья испытав и дрожь,
предводитель молвил: «Люди, это кто ж?»
Все кругом молчали. Но один сраженный,
на мгновенье чудом к жизни возвращенный,
прошептал: «Бенковски»,— руку протянул
в сторону героя и навек уснул.
Оборона Перуштицы
Сегодня мы вспомним о славе движенья
године сраженья, мгновеньях паденья!
О битве, доныне неведомой нам,
где вместе смешались геройство и срам!
Толпилися дети и девушки в храме,
там матери рядом стояли с отцами,
там были повстанцы — отважный народ;
знал каждый, какая судьба его ждет.
Три дня уже церкви могучие стены
враги обступали. Ни страх, ни измены,
ни злые угрозы сломить не могли
бойцов угнетенной болгарской земли!
Спокойно держался народ непокорный,
никто и не думал о сдаче позорной;
был зной, были камни, как жар, горячи:
легко ли дышать в раскаленной печи?
Иные уже выбивались из сил,
и порохом пахло, и голод вопил,
младенцы рыдали, слезами омыты,
их юные матери были убиты,
весь храм был — борьбы величавой очаг,
и гневное пламя пылало в очах:
богатых и бедных, больных и здоровых,
детишек и старцев сереброголовых
один благородный порыв окрылил;
и мальчик отважный винтовку схватил,
и мать, подавая ружье боевое,
чуть слышно шептала: «Дитя, я с тобою!»
И старая бабка, ей лет без числа,
разящие пули в подоле несла,
и ярость в груди подымалась волною,
муж встал у оконца с любимой женою,
и сыпала порох на полку жена,
и дети кричали: была им страшна
та битва, что в жизни впервые узрели,
и кровь проливалась, и лица бледнели.
Держались герои во храме святом,
иные последним забылися сном.
И смерть — в душном облаке порохового
косматого дыма — бойцам уже снова
казалась простой и не страшной ничуть, —
и кровь исторгала кормящая грудь.
Стал мстителем каждый, стал меток и ловок,
и дряхлые старцы искали винтовок!
Кровь хлынула в голову бешеным псам,
и ринулись турки в атаку на храм:
стреляли, ревели, отчаянно выли
и падали замертво в гневе бессилья.
Главарь их, над грудой растерзанных тел,
обрызганных кровью, безмолвно глядел,
бледнел он, испуга в груди не тая:
пощады не зная, стреляла райя!
Уже не молился никто из болгар,
а в цель направляли за ударом удар,
разбойников гнусных свинцом поливая...
Но вдруг зашумела дорога большая,
султанские там показались войска,
постигли болгары, что гибель близка.
Все те, что забились в господню обитель,
увидели — к ним приближается мститель,
и битва затихла... Развеялся дым,
и кто-то промолвил, тревогой томим:
«Сражались мы с башибузуками, братья,
с их грязной, кровавой и дикою ратью,
а войску султана сдадимся, друзья!» —
«Нет! Лучше погибнуть!», «Сдаваться нельзя!»
«Давайте нам ружья!», «Врагу покориться?
Нет, лучше мы будем до гибели биться!» —
«Где этот предатель? Всех трусов долой!» —
«Нет мира — покорности нету былой!»
И женщина крикнула войску султана:
«Позор вам!» — и рухнула в пыль, бездыханна.
Турецкие залпы услышал народ,
болгары, почувствовав ярости взлет,
сказали, в порыве угрюмом и гордом:
«Султанским сдаваться не станем мы ордам!»
Тут вновь разгорелся сражения гнев
и снова свинец засвистал, полетев.
Все меньше бойцов в том бою оставалось,